Иселин Херманн - Par avion: Переписка, изданная Жан-Люком Форёром

• Название: Par avion: Переписка, изданная Жан-Люком Форёром
• Автор: Иселин Херманн
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89059-150-0

«Par avion» — это роман в письмах, настоящий роман со всеми перипетиями любовного чувства — изысканная игра двух страстных людей. Встреча, срывающая с героев почтовые маски, приводит к непредсказуемым и фатальным последствиям.

Иселин Херманн родилась в Копенгагене, закончила Государственное цирковое училище в Париже по классу танцев на канате; работала режиссером и актрисой в различных театрах Дании; закончила Копенгагенский университет по специальности «Скандинавская литература». В течение пятнадцати лет работала литературным редактором одного из лучших датских издательств.

Роман «Par avion» переведен на семнадцать языков.

---

…ты молчишь. Я не осмеливаюсь браться за перо, думая, что, наверное, нарушила в последнем письме все правила приличия. Я была слишком напориста, слишком прямолинейна, да?

Теперь я пишу с одной-единственной целью: пожелать тебе счастливого Нового года. Спасибо за чудесный год, который был у нас с тобой! Помнишь ли ты, что наша переписка завязалась ровно год тому назад, тоже в декабре? Это был замечательный год, и я никогда еще не воспринимала пожелания счастья в Новом году столь буквально, не придавала им такого значения, как теперь.

С самыми теплыми и любящими пожеланиями в Новом году,

Дельфина.

* * *

7 января.

Дорогой Ж.-Л.!

…ты по-прежнему молчишь. Ты собираешься молчать весь год? А может, мои письма просто не дошли до тебя из-за рождественской перегруженности почты? Может, твое письмо утонуло в каком-нибудь сугробе или вместе с детскими посланиями Деду Морозу попало в Гренландию? Может, Жан-Люк, твое молчание объясняется тем, что ты не хочешь продолжать эту игру? Если я угадала, пожалуйста, сообщи мне, не оставляй томиться в неведении.

Я употребила слово «игра», однако не уверена, подходит ли оно к данному случаю. Сама я в жизни не играла в игру серьезнее этой. Впрочем, разве не серьезны все хорошие игры? И разве дети не убеждены в реальности своей игры?

«Вот это у нас будет замок, а ты будешь принцем, — говорит приятелю девочка (замок призвана изображать картонная коробка). — Я лежу мертвая, и тут мимо скачет принц».

«Да, тут мимо скачу я, — подхватывает мальчик, — на лихом коне и с мечом в руке».

«Тише! — осаживает его девчушка. — А то разбудишь злого тролля. Он не должен тебя услышать. Давай будет так: ты прискакал и поцеловал принцессу, и она воскресла».

Но приятель не хочет целовать ее. Он упрямится, потому что целоваться с девчонками противно. И девочка плачет горючими слезами.

«Тогда я останусь мертвая, пока не вырасту», — говорит она.

Игра — самая серьезная вещь на свете. И самая реальная. А серьезнее нашей с тобой игры у меня еще в жизни не было. Для меня она — всерьез! Кому плохо оттого, что я говорю тебе об этом? Неужели я должна молчать о том, как тоскую по тебе? Неужели мне нельзя писать, что я постоянно думаю о тебе, что я грежу о тебе — во сне и наяву?

Мое тело тянется к тебе, раскрывается навстречу тебе. Я более не принадлежу себе, я сама не своя.

Знаешь ли ты такую датскую писательницу, как Карен Бликсен? После нее осталось много bons mots[15] (которые мне всегда казались загадочными). Одно из них гласит: «Je respondrai»[16]. Теперь я его понимаю. Во всяком случае, на собственный лад (но понимание всегда сугубо индивидуально, верно?).

Ответ — это знак любви. Без ответа я не более чем половинка, с ответом я обретаю цельность. Сама по себе я половинка, вместе мы составляем единое целое. Понимаешь, Жан-Люк?

Я перечитываю историю Абеляра и Элоизы[17] (что вполне естественно), и в одном месте она обращается к нему со словами, которые вполне могли бы стать и моим обращением к тебе: «Умоляю тебя, исполни мою просьбу: ты увидишь, что она незначительна и нисколько не затруднит тебя. Если уж я лишена возможности видеть тебя, то подари мне по крайней мере сладость твоего образа в твоих высказываниях, которых у тебя такое изобилие»[18].

Сегодня я видела тебя во сне, Жан-Люк, и это со мной бывает часто. Мне снилось, будто ты приехал в Копенгаген и идешь позади меня. Мы шли по мосту средь бела дня, в окружении множества народу. Тем не менее ты шел настолько впритык ко мне, что я ощущала твой «жезл» между ногами, а ты рукой ласкал меня спереди. Я была в этих тисках все время, пока мы неторопливо двигались по мосту. Как ни странно, подобный способ передвижения никого не удивлял, словно окружающие знали, что мы всегда ходим именно так.

Скажи, Жан-Люк, в какой точке Земного шара мы можем встретиться. Где тот мост, по которому мы можем пройтись? Ни за что не поверю, Жан-Люк, что об этой встрече мечтаю только я. Всего один разок — и никогда более.

С любящим приветом,

Дельфина, которая сама прекрасно знает,

что похожа на капризного ребенка.

* * *

Дорогая Дельфина!

Спасибо за потрясающие письма. Сознаю собственную непоследовательность: требуя, чтоб ты не хранила моих писем, сам я берегу твои в укромном месте. Их уже набралось столько, что пришлось завести большую коробку. Но послушай же и меня, глупышка, и заруби себе на носу: не следует всегда ждать моего ответа. Ты вообще не должна ничего ожидать от меня, как не должна считать делом решенным нашу встречу Когда люди твердо на что-то рассчитывают, их жизнь утрачивает красоту.

Меня, скажем, беспокоят твои слова о том, что ты сама не своя, тревожат настойчивость и ожидания, которые я вычитываю в твоих письмах.

Возможно, ты нарисовала себе неверный образ, или, выражаясь точнее: я не тот, за кого ты меня принимаешь. И все же мне досадно, что ты сравниваешь меня с оскопленным Абеляром, который, когда ему отрезали причиндалы, удалился в монастырь и заделался святошей.

Разумеется, красавица, я бы с удовольствием ублажил тебя, заставил бы тебя сиять, твою плоть — ликовать, а твое чрево — исходить влагой…

Можешь не сомневаться, Дельфина, что мое влечение ничуть не меньше твоего и я тоже хотел бы слиться с тобой воедино. И все же боюсь, до этого нам далеко — по причинам, которыми я не стану обременять тебя.

Я, однако же, каждый день вспоминаю о тебе и радуюсь обрушившемуся на меня потоку писем. Ради бога, перестань в этом сомневаться.

Спасибо за все твои слова, красавица, и помни одно: ты такая, какой и должна быть, и сама по себе составляешь цельную натуру.

Твой Жан-Люк.

* * *

19 января.

Жан-Люк!

В только что полученном письме я вижу лишь последнюю строчку. Ты подписался: «Твой Жан-Люк», чего никогда не делал прежде.

Эти два слова переполняют мое существо, вызывая во мне безмерную благодарность. «Твой Жан-Люк»… Мой Жан-Люк… как я — твоя Дельфина…

Теперь я прочту письмо еще раз, с самого начала. (Пауза.) Хорошо, Жан-Люк, я перестану считать что-либо делом решенным, обещаю тебе. Перестану настырничать и торопить события. Но и ты должен обещать мне, что не будешь тревожиться, не будешь бояться моей радости по поводу тебя. Почему бы тебе просто не принять ее? Согласись с тем, что я питаю к тебе некие чувства, прими их. Разве так не будет проще?

Я опять перечитала письмо. Некоторые его места оставляют скверный осадок. Откуда вдруг столько оговорок? И ощущение, будто ты хочешь сказать: пристала как банный лист?..

Только теперь я обратила внимание на фразу: «я не тот, за кого ты меня принимаешь», — и она вызвала острое неприятие. Господи боже мой… я принимаю тебя за того, кто ты есть. Я питаю чувства к тому, кто писал все эти восхитительные письма. Ты — тот, кто когда-то наставлял меня в употреблении местоимения «ты». Ты — тот, кого я вижу в своем воображении, как и я — та, кого воображаешь себе ты. Разумеется, ты видишь меня несколько иначе, чем наша почтальонша или продавец из ближайшего магазина. Тем не менее твой образ Дельфины гораздо многомернее и куда лучше соответствует действительности, чем та Дельфина, какой меня представляет большинство. А много ли людей знает тебя столь же хорошо, как я?

И, наконец, самое главное: я — твоя Дельфина, и ты можешь распоряжаться моим образом по собственному усмотрению. Ты же — мой Жан-Люк (сам так написал). С сегодняшнего дня ты — мой.

Тем не менее в твоем письме масса оговорок и тревоги. А ведь я, не забывай, желаю тебе только счастья. Как мне сделать тебя счастливым? Самой большой жертвой с моей стороны было бы перестать тебе писать — и я готова даже на нее. Это бы тебя успокоило, Жан-Люк? Скажи, успокоило бы? В таком случае мне следует упрятать подальше всю свою тоску, всю свою привязанность к тебе, закрыться, как закрывается от прикосновения нежный цветок. Но если я не могу провести языком по твоему плечу, не могу поцеловать тебя в шею, не могу погладить тебя вдоль спины, значит, мне остается ласкать тебя словами. Они — мой язык, губы, руки; с их помощью я оглаживаю, лобзаю, нежу тебя; через письма я словно прикасаюсь к тебе. Умолкнув, я утрачу тело. Неужели ты хочешь лишить меня тела, Жан-Люк? Уверяю тебя: я вовсе не жду ответных ласок.

Ну почему все так усложнилось? Почему не может быть по-прежнему? Каким ветром нас занесло в эту пустыню?

Я уже хотела было сжечь это письмо и написать новое. И тем не менее: подобно другим письмам, оно отражает мои мысли. Сегодня мысли несколько спутанные, но все равно самые нежные; беспорядочные, но все равно любовные. Посему остаюсь, ныне и присно,

твоя Дельфина.

* * *

10 февраля.

Дорогой Жан-Люк!