Всеволод Иванов - Черные люди

• Название: Черные люди
• Автор: Всеволод Иванов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

В историческом повествовании «Черные люди» отражены события русской истории XVII века: военные и дипломатические стремления царя Алексея Михайловича создать сильное государство, распространить свою власть на новые территории; никонианская реформа русской церкви; движение раскольников; знаменитые Соляной и Медный бунты; восстание Степана Разина. В книге даны портреты протопопа Аввакума, боярыни Морозовой, патриарха Никона.

---

«Время пришло страданиям! Подобает вам всем страдать!»

Протопопы Данила Костромской да Аввакум Юрьевецкий подали царю тогда же челобитье о вере:

«Христолюбивому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Русии самодержцу… Благочестивый царь! Или не признан ты больше во власти твоей? Или умерла Русь? Или у церкви отделена голова ее и Никон пожирает все кругом?»

Отдельные простецы попы отпрянули прочь от этой «никоновской затейки», и на них обрушились за это гонения.

Данилу, протопопа Костромского, указал же тогда Никон-патриарх своим тиунам схватить в монастыре у Тверских ворот, — его расстригли на глазах у царя, послали в Чудов монастырь хлебопеком.

У Ивана Неронова, протопопа, сам Никон сорвал с головы скуфью, посадил в темницу в Симонов монастырь и сослал его в Вологду.

Логина, протопопа Муромского, в Успенском соборе при царе да при царице расстригли, и тот протопоп Никону-патриарху через порог царских врат в алтаре в глаза плевал. За это выволокли Логина-протопопа из собора на цепи, били кнутьями да метлами по приказу патриарха, доволокли до Богоявленского монастыря и нагого посадили в подземную яму…

Аввакума-протопопа схватил за всенощной патриарший дворянин Борис Нелединский со стрельцами, сволок в Кремль, на патриарший двор, посадил на цепь. Били жестоко, а наутро бросили в телегу, руки цепями растянули, повезли устрашающе перед черными людьми в Андроньев монастырь, в подземную темницу. Потом Никон-патриарх указал везти протопопа в Сибирский приказ.

И 1 сентября 1653 года начальник Сибирского приказа князь Трубецкой Алексей Никитич да дьяки Протопопов Григорий с Третьяком Васильевым объявили протопопу Аввакуму:

— За твои великие беспутства сослан ты, Аввакум, царем и патриархом в Сибирь, в город Тоболеск.

Главная оппозиция была схвачена, разогнана уже год тому назад. И теперь церковный Собор подтверждал:

— Идти в вере за греками.

И все-таки в «Деяниях Собора 1654 года» подписались не все его члены. Нет подписи царского духовника протопопа Степана, нет подписи Семена, епископа Тобольского, который приехал в Москву из Тобольска, уже встретившись там с Аввакумом, а епископ Павел Коломенский, подписываясь в «Деяниях», прямо протестовал против необузданно самовластных действий патриарха, разоряющего, а не устрояющего души народа.

Война на Западе подымала религиозную войну в тылу.

В душные августовские дни по Двине, по Сухоне тянулись по малой воде дощаники с Архангельска в Великий Устюг — шли парусами, веслами, бурлаками, конями. Крики, песни, ругань.

Из Архангельска, с английских, голландских, гамбургских кораблей, везли в Москву ратный всякий припас — порох, ружье, сукна. Чуя наживу, иноземцы густо лезли в Москву. Война! Выли они и в Устюге, их речь слышна была на его улицах, их фигуры в чудных кафтанах, в широких шляпах мелькали среди цветных рубах мужиков, сновали по взвозу между Водяными воротами и пристанями на Сухоне. Московские начальные люди, толстые, волосатые, спесивые, выпятив брюхо из легких ферязей, с завязанными на спине длинными рукавами, дивились, как ловко и учтиво иностранцы отвешивали им низкие поклоны со шляпами на отлет.

В дружбу набивались!

Сильно приустал за день беготни — года! — Василий Васильич Босой.

Война!

С самого утра Василья Васильича к себе потребовал сегодня воевода: ночью пригнал легкий стружок из Вологды, сдал Московские грамоты, угнал дальше в Сибирь.

Солнце стояло еще вполдерева, а Босой уже входил в горницу к воеводе. Воевода-князь Мышецкий Ефим Васильевич сидел за приказным столом, заваленным столбцами бумаг, по горнице, путаясь в длинных кафтанах, метались, на лавках сидели, строчили на правых коленах подьячие, дьяки принимали посетителей — лодейных вожей, промышленных и торговых людей, кричали, спорили, торговались.

Воевода, мужик постный, бледный, с усталыми глазами навыкате, лысый, то и дело вытирал красным платком катящийся по лицу пот и тянул из ковша квас.

— Василий Васильич, сказывай, друже, сколько у тебя хлеба в амбарах? — грустно спросил князь Мышецкий.

Василий Васильич быстро метнул глазом на воеводу:

— Да… с полста тысяч пудов наберется…

— Сдай все в Сибирский приказ! В Москву грузи, отправляй, — говорил воевода, постукивая пальцами по цветному, в чернильных пятнах сукну стола. — Так-так!

— А расчет как, государь?

— А деньги сам и соберешь с народа. Забирай списки из моей избы по сошному разрубу, по уезду. — И вздохнул: — Война!

Как озорной мальчишка выгружает шапками из дупла орехи, запасенные белочкой-хозяйкой на зиму, воевода забирал у Босого готовый хлеб.

— Что поделаешь? Война!

«А как я-то соберу хлеб с уезду? — думал Василий Васильич, торопясь к амбарам. Навстречу ему шел, остановился, низко раскланялся немец, пошел вдогонку за Босым, знаками подзывал к себе толмача. — Люди-то в даточные уходят. Кто будет хлеб жать да молотить? На правеж, что ли, кого ставить, ежели они все с топорами, все под войной?»

— Милостивый господин! — говорил ему, держа шляпу на отлет, едва поспевая за ним худущий немец-толмач. — Ви может иметь большой интерес. Вигод! Мейн хозяин рудознатец!..

Покуда Василий Васильич метался по своим хлебным складам, немцы от него не отставали. Наконец Босой сел на скамейку под шумной березой у амбара, расстегнул в холодке кафтан, долго тер лицо платком. А когда отнял его от лица, перед ним снова стояли учтиво, в поклоне, оба немца.

— Около Устюга железная есть руда. На Урале есть руд. Можно делай железо. Война! Поставить надо — как это? — офен! Печка! И ковать железо! Тах-тах-тах! — изобразил переводчик кузнеца.

«На правеж мне людей становить не придется! — рассеянно смотря на немцев, думал Василий Васильич. — Не соберу я хлеба! А ежели не соберу, чего в Сибирь пошлю? Тихону? Своим людям? Как мягкую рухлядь выручу? Разоренье!»

— Милостивый господин может себе делай большой профит хорош. Бариш… — опять заговорил толмач после тарахтящей речи гражданина города Гамбурга, своего рыжего, веснушчатого господина Ягана Бруна. — Царь, война! Много пушек надо — пуф-пуф… хи-хи! Много пушек делай дешево, продай дорого!

Василий Васильевич наконец глянул на немцев. «Пристали как банный лист!» — подумал он. Те стояли вытянувшись, едва дыша от жары в своем черном каленом бархате, таращились угодливо.

— Скажи-ка ты ему, — сказал Босой переводчику, — неможно нам брать дорого… Мы артелями работаем, дешево платить работным людям не можем. И царю продаем по совести. Так у нас положено. И еще — ежели железо ковать— где я, скажи, артели наберу? Ну кто пойдет ковать, землю бросит? Железа-то ведь не съешь, людям хлеб надобен больше железа!

Опять затарахтела немецкая речь, опять, подскакивая от старательности, переводил переводчик. Выходило, царь может дать Босому много людей, чтобы они работали на заводе Босого, как то делается где-то в Шлезвиге. Надо только брать — как это по-русски? — мустер… образца!.. с немцев. У бояр на Волге работает мужик, раб, уголь жгут. Там Морозов ошень богат… Москве надо много ружье, сабля, пушка… Сильный царь!

«И откуда они, такие, берутся? — думал Босой, глядя на напористых своих собеседников. — В самую душу, язви их, так и лезут!»

— Одна рука — два рука! — говорил переводчик и жал сам себе одной рукой другую, а господин Брун уже тянул Босому бледную веснушчатую руку с цветным перстнем.

Господин Брун знал, чего добивался: черные люди уже прикреплены были к иностранным заводам в Туле у Виниуса, у Марселиса.

«Кровососы! — думал Босой. — Народа нашего не знают. В телегу его не запряжешь, в хомут не засупонишь! Они сами того и глядят, чтоб боярами тряхануть».

А босовские мужики между тем муравьями выволакивали с уханьем хлеб из амбара, словно не понимая, что дело-то идет об их жизни, прикидывали мешки на коромыслах весов, валили на телеги, везли к Сухоне-реке.

«Пусти немцев хозяйничать — они и дыхнуть народу не дадут! — думал Василий Босой. — Воевать! А пошто ж это воевать? Или у нас земли мало? Да куда ж это он?»

— Эй, отец Нафанаил!

К Босому стремительно бежал мохнатый монашек в черной однорядке, в больших рыжих сапогах, из-под скуфейки прямыми прядями легли на плечи белые патлы. То был келарь Троицкого монастыря Нафанаил.

Подбежав к Василию Васильичу, привставшему навстречу, монашек благословил его, слазил в глубокий карман за просфорой, преподнес ее, утер платком лицо. Сел рядом.

— Василий Васильич, чего делать? — заговорил он, моргая жалостно подслеповатыми глазками. — Хлеб убирать надо, самое время, а он грамоты шлет.

— Кто-о?

— Патриарх! Приказал с наших монастырей все подводы забрать. И с наших, и с архангельских, и с тотемских, и с вологодских — все как есть… С конями, с телегами, людом. И гнать те подводы под Смоленск! Вон куды. Да как же мы хлеб убирать-то станем?