Мораг Прунти - Рецепты идеального брака

• Название: Рецепты идеального брака
• Автор: Мораг Прунти
• Издательство: АСТ, Астрель-СПб
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-032735-8

35-летняя Тресса, автор кулинарных книг, выходит замуж за человека, которого не любит. В день свадьбы мать передает Трессе книгу рецептов, которую завещала ей бабушка, ирландка Бернардина Нолан. Чтобы отвлечься от рутины семейной жизни и мелких бытовых неурядиц, Тресса обращается к бабушкиным записям, которые содержат в себе, кроме кулинарных рецептов, историю 60-летнего супружества Бернардины и Шеймуса Нолан. Оказывается, идеальный брак, каковым она считала союз бабушки и дедушки, изначально строился на отношениях без любви. По мере того как Тресса открывает тайны Бернардины, она задумывается о том, что настоящей любви нужно научиться.

---

Сковорода начала дымиться, поэтому я нагнулась к плите и выключила газ.

Моя голова с трудом держалась на шее, и я осознала, что была вымотана. Во рту был такой вкус, будто под языком у меня хранилась дохлая мышь, и, когда я подняла волосы с глаз, я почувствовала, что они были жирными и спутанными.

Я выглядела неряшливо и дурно пахла. В возрасте тридцати-с-чем-то пора бы понимать, я была «слегка» неверна мужу, не прожив с ним и года. И я выбрала мужа.

Счастливчик Дэн.

На столешнице было жирное пятно, оставленное каплей масла после вчерашней жарки, и я пошла к раковине, чтобы намочить тряпку. Добравшись до столешницы, я подумала: какого черта я беспокоюсь о жирном пятне, когда мой брак летит в тартарары? Я уронила голову на грудь, мое лицо исказилось немой гримасой, в раковину закапали крупные слезы. Жалость к самой себе прорвалась, и тут я осознала, что даже не извинилась.

Глава тридцатая

Я не могла расстаться с Ниам.

Когда ей исполнилось двадцать пять, она сообщила, что уезжает в Америку. Это было в 1964 году.

Она не спрашивала у нас разрешения, не советовалась с нами и не высказывала почтения. Она просто сообщила нам об этом, как будто наши чувства не имели значения. Словно она не резала по живому, как будто сейчас, взяв от нас все, что мы могли ей дать: хорошее воспитание, бесконечную любовь, образование, подарки, деньги, одежду, машину, — она была вполне счастлива, чтобы оставить нас и зажить другой жизнью. Я с трудом верила, что Ниам способна быть такой эгоистичной.

Я была в ярости. И можете не сомневаться, я не преминула ей об этом сказать.

Конечно, я вела себя совершенно нелогично, но я не могла остановиться. Я боялась. Боялась, что расстояние создаст пропасть между нами, хотя у меня и были доказательства обратного, потому что только после того, как Ниам переехала из Охамора в Дублин, мы стали друзьями.

Я слишком сильно держалась за нее, пока она росла. Мы ссорились на протяжении всего ее детства и юности. Она была свободолюбивой и страстной. Я видела в ней себя и старалась защитить ее, обезопасить. К тому времени, когда Ниам уехала в университет, чтобы изучать английский, я была вымотана постоянными ссорами с ней. Мы ссорились из-за всего: из-за ее одежды, прически, приятелей. Когда она отправлялась в кино в Свинфорд со своими друзьями, я тряслась от страха до тех пор, пока она не возвращалась домой. Джеймс всегда старался взывать к моему здравому смыслу: «С ней все будет в порядке, Бернардина. Ниам умная, рассудительная девушка». Его отношение приводило меня в ярость. Иногда мне хотелось, чтобы Джеймс был более авторитарным, держал Ниам взаперти и ругал, как все другие отцы. Тогда я была мы мягкой матерью, с которой легко общаться, и мы бы вычеркнули его из жизни, вместо того чтобы жить так, как мы жили.

У Ниам были густые черные волосы, как и у меня, и такие кудрявые, как у тринадцатилетней девочки. Кости у нее были тонкие и изящные, как у Джеймса, но у нее были огромные синие глаза. В них настолько отражались ее невинность, страх, неомраченный восторг, что мне часто было тяжело в них смотреть.

Ниам была артистичной, неряшливой, эмоциональной и экспрессивной. Она была красива, но не интересовалась своей внешностью, ее отпугивало, когда люди восхищались ею, — эту скромность Ниам унаследовала от отца. Она смеялась с непосредственностью, и ее тело всегда излучало открытость и дружелюбие. Голос у нее был громким и сердечным, а в ее открытой страстности проявлялось то, как я чувствовала себя всю жизнь, но никогда не умела это выразить.

Иногда Ниам была настолько совершенна, что я с трудом могла поверить в то, что она была моей частью, и мое сердце сжималось от страха, что кто-то может забрать ее у меня и обидеть.

В другие моменты, когда Ниам была упрямой и злобной, она настолько напоминала мне саму себя, что мне приходилось бороться с собой, чтобы не ударить ее.

В каком-то уголке своего сознания я завидовала ее радости, но мое сердце всецело принадлежало ей. За те три года, что она провела в университете, я вся извелась. Мне казалось неестественным, что я не знаю, где она находится и что делает каждую минуту дня и ночи. Я помню, как однажды вечером терла картошку для оладьев боксти и настолько испугалась, когда задумалась о том, что с моей дочкой могла случиться какая-то беда, что стерла себе большой палец. Ниам позвонила позже тем вечером, и ее отец упомянул в разговоре с ней, что со мной случилось.

— Нужно быть осторожнее, мама, — отчитала она меня. Я хотела ей сказать, как я за нее волновалась, спросить, что именно она делала весь день и с кем встречалась. Но я не осмелилась. Я понимала, что мой инстинкт преследования лишь заставлял ее сторониться меня.

Поэтому я ждала, когда Ниам сама расскажет мне о деталях своей жизни. Я жадно ловила каждое новое событие и запоминала его, чтобы выстроить в своем сознании образ ее жизни. Образ, который помог бы мне почувствовать, что она в безопасности, помог мне почувствовать себя более причастной к ее жизни. За те годы, что Ниам провела в Дублине, я научилась притворяться, будто считаю ее самостоятельной и взрослой. Я давала Ниам ее независимость, но только на словах. Я никогда не верила, что она сможет жить без меня. Реальность помогла мне понять, что она — взрослая женщина с сильным молодым телом и такой же волей. Но если восприятие человека можно считать правдивым, то Ниам по-прежнему была ребенком, льнущим к моей груди, защищенным теплым шатром моих объятий.

Годы спустя я была вознаграждена дружбой своей дочери за то, что притворялась безразличной.

Ниам получила место учительницы английского языка в школе в Голуэе. Каждые выходные по своему желанию она приезжала домой, и это было лучшее время, которое мы провели вместе. Она стала лучшим другом, который когда-либо был у меня, она рассказывала мне о своей жизни практически все, но, конечно, избегала вещей, которые могли смутить меня или расстроить.

Смотреть, как Ниам превращается в зрелую женщину, было для меня еще большим удовольствием, чем наблюдать за тем, как она растет. Скорость, с которой ребенок вырастает, тревожит; ты сожалеешь о каждой проходящей стадии, не успевая ею насладиться. Но за время с семнадцати до двадцати пяти лет Ниам превратилась из упрямой девчонки, за которую я волновалась каждый день, в теплого, доверенного друга.

Мы снова полюбили друг друга. Она начала рисовать, и я была поражена ее работами. Мне нравились эти яркие мазки, ничего определенного не обозначавшие, и я сказала ей об этом. Ниам начала приводить домой друзей. Солнечных, интересных молодых людей, которые восхищались моей готовкой и проявляли интерес к моему мнению. Один был англичанином с волосами до плеч, изучавшим право, он рассказал, что его состоятельная мать за всю свою жизнь ни разу не приготовила ему обед. Была бледная испуганная девушка из Дублина, у которой был ангельский голос, и каждый вечер после ужина она развлекала нас своим пением. Мы с Джеймсом привечали друзей Ниам как родных детей, потому что они связывали нас с дочерью. Ниам была в восторге от того, что нам нравятся ее друзья, но в еще большем восторге, я думаю, она была от того, что мы им нравились.

То, что Ниам считала меня достойной своей дружбы, могла с гордостью представить меня своим друзьям и оценила дом, который я для нее создала, кружило мне голову. Наши чувства из любви матери к дочери превратились во взаимное уважение. Это не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывала к своей матери. Казалось просто чудом, что мы с Ниам нравимся друг другу и любим друг друга. Джеймс расчистил один из наших старых коровников и проделал в крыше окно, чтобы у Ниам был студия, где она могла рисовать, и каждые выходные на протяжении полугода она рисовала там, а потом сообщила, что уезжает в Нью-Йорк.

Я была убита этой новостью, и я плохо отреагировала. Но в то же время я знала, что должна отпустить дочь.

Незадолго до отъезда Ниам арендовала в Еннискроне трейлер, и мы втроем уехали на неделю, чтобы попрощаться. В безветренный день я сидела на песке и смотрела, как Джеймс и Ниам бредут по пляжу, держась за руки, как любовники. Она подговорила его снять ботинки и закатать брюки. Когда я смотрела на то, как они перепрыгивают через легкое кружево маленьких волн, я почувствовала, как у меня сердце разрывается оттого, что эта Глава наших жизней скоро будет закрыта. Мы, трое, были состоявшейся семьей. Я надеялась, что наша семья разрастется, если Ниам выйдет замуж, но мы все равно будем вместе, как сейчас. Сейчас, на закате жизни, казалось невероятным и несправедливым то, что мы снова разлучаемся.

В течение всего серого, туманного дня дул легкий бриз, шепот моря достигал моего слуха, и я чувствовала себя опустошенной. Я снова посмотрела на Атлантический океан в поисках тени с другого берега. Но передо мной простирался только плоский серый шелк, и небо, небо, небо. Край мира. Возможно, это было правдой, и не было никакой Америки, и Ниам никогда не вернется. Возможно, Майкл упал за край мира. Конец света.