Борис Витман - Синдром удава

• Название: Синдром удава
• Автор: Борис Витман
• Издательство: ТЕРРА—Книжный клуб
• Жанр: О войне
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02127-Х

Б. В. Витман — участник Отечественной войны, ученый, человек необычной судьбы. Ему пришлось пройти фронт, разведку, плен, побеги, столкновения с фашистской контрразведкой и нашим СМЕРШем, познать тюрьмы и концлагеря — нацистские и советские. События, участником и свидетелем которых оказался автор, до сих пор замалчивались или подавались в искаженном виде... О них и рассказывает Б. В. Витман в этой книге.

---

— Что поделаешь — судьба. Нарисую в следующий раз!.. Если придется свидеться... Главное, все исходные материалы собраны и холст загрунтован! Это главное. Теперь каждый дурак... — дальше лучше бы мне помолчать.

Впереди был этап, а это всегда испытание.

35. Норильские лагеря

Грузовик подвез нас к вокзалу узкоколейной железной дороги Дудинка—Норильск.

Небольшой вагончик трясло и подбрасывало. Рельсы были уложены прямо на мерзлый грунт. В одном месте они разошлись, и вагончик чуть не перевернулся. Часа через три езды по тундре вдали показалось много электрических огней. Из тьмы полярной ночи начали действительно вырастать многоэтажные дома и прямые освещенные проспекты. Обогнув город стороной, поезд въехал в промышленную зону со множеством заводских корпусов, высоких дымовых труб и окруженных колючей проволокой лагерей. В ясном ночном небе полыхало и переливалось северное сияние. Его цвет и очертания все время изменялись. Вот оно сделалось одноцветным голубым, напомнило мне пламя горящего в небе фосфора, как тогда в Эссене, во время бомбежки. Потом вдруг наполнилось нежными, слегка размытыми цветами радуги. Таким я увидел Норильск в конце зимы 1949 года.

Я попал в лагерь заводоуправления Норильского металлургического комбината. Через день пришел нарядчик и, сказал, что на меня уже есть заявка от заводоуправления. Им требуется художник. Казалось, опять везение...

Я поудивлялся немного, но потом понял, что в этом новом звании я оказался благодаря информации начальника спецчасти штрафного лагпункта. Ему понравились «мишки в лесу», и он, как истинный ценитель и меценат, отблагодарил не художника Шишкина, а меня, — благородный человек!

Заводоуправление — кирпичное здание на территории промышленной зоны; там мне отвели место в Красном уголке. Новым моим начальником стал завхоз управления Кирилл Константинович Мазур. Работы здесь хватало: транспаранты, лозунги, плакаты, призывы, стенгазеты, даже портреты членов Политбюро, и, конечно же таблички по технике безопасности.

Промышленная зона, огороженная многокилометровым забором из колючей проволоки, примыкала к зоне лагеря. Меня поместили в барак для ИТР. Здесь были собраны видные представители науки и техники. Многие инженеры из нашего барака работали главными специалистами, начальниками цехов, смен. У них, у высоколобых зеков, в подчинении были сотни и тысячи вольных заключенных. В нашем бараке ощущалась атмосфера редкой доброжелательности. И это заметно отличало его от других лагерных бараков и камер пересылок, где уголовники и бытовики создавали атмосферу непрерывных конфликтов, ссор. Там постоянно вспыхивали жестокие драки, вовсю шла карточная игра, угрожавшая не только жалкому имуществу, но и жизням заключенных. Сплошная матерщина считалась изыском лексики, кража была обыденностью, убийство считалось нормой. Разобщенность и непримиримость всегда были на руку руководству лагерей, и оно, как правило, преднамеренно подогревало обстановку вражды и противостояния.

Наш барак здесь был явным исключением.

Питание в тот период было сравнительно сносным, да и от вольнонаемных нам кое-что перепадало. Многие из зеков здесь получали посылки из дома. В том же лагере, но в другом бараке, оказался Побиск Кузнецов, с которым мы подружились еще в трюме баржи. Для меня была большая радость найти давнишнего приятеля — просто подарок!.. Побиск был личностью особой... Как-то вечером он зашел к нам в барак. Несколько человек играли в шахматы. Моим соперником был сильный шахматист, и я проигрывал... Кузнецов предложил победителю сыграть с ним и обещал не глядеть на доску всю партию. Расставили шахматы. Кузнецов сел спиной к доске и попросил меня переставлять его фигуры. Дебют разыграли быстро, как заученный. Затем под боем оказался слон Кузнецова, и я решил, что он зевнул; потом та же участь постигла другую фигуру. Побиск продолжал уверенно называть ходы, почти не задумываясь. Вокруг собралось много любопытных. Всю ежеминутно меняющуюся ситуацию шахматной баталии он держал в голове. А противник у него был не пустячный... Еще несколько ходов, и оппонент Кузнецова опрокинул своего короля — мат. Та же участь постигла и еще одного очень сильного шахматиста. Я выразил свое восхищение вслух, а он ответил:

— Игра вслепую — не такой недоступный для нормального человека способ... — не удержался и добавил: — Да у нас какой уж год вся страна в эту игру играет...

Побиск научил меня шахматной игре вслепую; шагая на работу, мы умудрялись сыграть партию без доски и без шахмат. Выиграть у него мне ни разу не удавалось. Впрочем, как и другим довольно хорошим шахматистам.

Меня влекло к этому человеку. Влекло, как мне казалось, наличие тех качеств, которых мне постоянно недоставало. От него шел как бы ток высокого напряжения, и этот ток изливался неизвестными тебе доселе познаниями, всегда основанными на доскональном изучении предмета, свободе мышления, развитой интуиции. Волна его интеллекта базировалась на мощной жизненной энергии — их не сломила ни война, ни вся репрессивная машина.

В общении с Побиском Кузнецовым будущее прорывалось и присутствовало почти всегда. Он был как бы инициатором этого прорыва. И этим был действительно уникален.

— Смотреть назад — это смотреть в грязь! — говорил он. — Вперед смотри — там подлинный облик человечества. Здесь, в ГУЛАГе, нет будущего. Оно в твоей голове должно сидеть. И тогда состоится обязательно. Носи его в своей башке — расти, пестуй, и оно сбудется!

Мои взгляды часто не совпадали со взглядами большинства окружающих, а с Побиском Кузнецовым было больше всего общности. С ним я не чувствовал себя белой вороной, хотя и не всегда во всем разделял его идеологическую позицию.

Необычно было уже само его имя: Побиск. Расшифровывалось оно так: Поколение Октября, Борцов И Строителей Коммунизма. Нарек сына этим именем отец — кадровый армейский политработник, верящий в возможность построения коммунизма. Он тем самым хотел приблизить то, что приблизить нельзя.

Побиск окончил военно-морскую спецшколу уже в военную пору. Просился добровольцем на фронт. Не взяли, не хватило лет. Окончил танковое училище. Воевал в гвардейской танковой бригаде командиром взвода разведки. Рассказал мне, как однажды среди документов убитого гитлеровского офицера увидел партбилет члена НСДАП — национал-социалистической немецкой рабочей партии. Задумался. «Какие же они фашисты, если за социализм, и партия у них рабочая? Мы за социализм и они за социализм. Мы за рабочих и они за рабочих... Почему же мы воюем, убиваем друг друга?» — спрашивал он себя и не находил ответа.

После тяжелого ранения стал инвалидом. Начал истово учиться. Увлекся философией и политикой. Стал все глубже и глубже размышлять... Возникали один за другим вопросы, за ними сомнения... Хотел понять первооснову возникновения живой материи и жизни в целом... Натура горячая — полемист! Решил создать научно-студенческое общество. Кто-то накатал на него «телегу» в КГБ. Обвинили в попытке создать антикомсомольское общество!

Судил его военный трибунал за терроризм (еще с фронта остался пистолет) и за создание контрреволюционной организации... Так он схлопотал свои десять лет лагерей.

В тюрьмах, пересылках и в лагерях учителя нашлись получше да покруче, чем в университете. И каждый готов с тобой одним заниматься от зари до зари — недаром индийская мудрость гласит: «В этом мире всегда хватало учителей, в этом мире всегда недоставало учеников».

Побиск оказался великолепным учеником. Человек редких математических способностей, он постоянно и глубоко изучал естественные науки, физику самых современных направлений, химию, философию. А там уж пошли социология и политика... — ну как такого держать на свободе?.. Сосредоточенное лицо сильного русского мужика, по типу ближе к военной интеллигенции, чем к университетской профессуре, высокий лоб слегка нависает над глазницами. Разговаривая, он смотрит в упор на собеседника, словно гипнотизирует. Говорит увлеченно, но без лишних эмоций. Всматривается в глаза собеседника, как бы спрашивает: «Мысль понятна?.. Принята?..» Он не зауживает и не долбит дотошно тему беседы, а, наоборот, постоянно расширяет ее, захватывает близлежащие пласты, но основное направление держит крепко. При этом обнаруживает необычайно широкий диапазон познаний, и в то же время категоричен и уверен в своих убеждениях. Многих это подавляет. Беседы с Побиском были необычайно интересны и всегда открывали для меня что-нибудь новое.

В лагерях Норильского горно-металлургического комбината Побиск Кузнецов общался со многими видными учеными: академиком Федоровским Николаем Михайловичем — основателем Института прикладной минералогии, другом и соратником академика Вернадского (основатель Норильского комбината Завенягин был учеником Федоровского), доктором химических наук Фишманом Яковом Моисеевичем (в прошлом начальник химического управления Красной Армии), доктором химических наук Левиным Петром Ивановичем — заведующим аналитической лабораторией (впоследствии заведующий аспирантурой в Институте химической физики) и многими другими. С некоторыми из них Побиск работал над решением актуальных научных проблем, опережающих по своему уровню разработки институтов Академии наук СССР. Благодаря знаниям, таланту этой группы ученых комбинат в ту пору считался одним из лучших в стране. В Норильлаге была, может быть, самая квалифицированная, самая знаменитая общесоюзная, а точнее, международная, «шарашка» (помимо своих светил науки, там были среди узников ученые из Германии, Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии и других стран, до которых дотянулись длинные щупальца сталинского спрута, не считая большого количества эстонцев, латышей и литовцев).