Борис Витман - Синдром удава

• Название: Синдром удава
• Автор: Борис Витман
• Издательство: ТЕРРА—Книжный клуб
• Жанр: О войне
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02127-Х

Б. В. Витман — участник Отечественной войны, ученый, человек необычной судьбы. Ему пришлось пройти фронт, разведку, плен, побеги, столкновения с фашистской контрразведкой и нашим СМЕРШем, познать тюрьмы и концлагеря — нацистские и советские. События, участником и свидетелем которых оказался автор, до сих пор замалчивались или подавались в искаженном виде... О них и рассказывает Б. В. Витман в этой книге.

---

С Александрой Кронберг я познакомился в университетском спортзале. Что послужило поводом к знакомству — точно не помню. Скорее всего, то, что она, прибалтийская немка, родилась в России и немного говорила по-русски. Она закончила философский факультет Венского университета и теперь работала над диссертацией. Помимо встреч в спортзале мы иногда вместе обедали в студенческой столовой. Мне импонировал ее оригинальный образ мышления и серьезные философские знания, к азам которых я тогда еще только подбирался. Раза два мы ходили с ней в кино. Этим наши взаимоотношения и ограничивались. Хотя, как женщина, она была вполне привлекательна, но я тогда старался об этом не думать, даже старательно избегал этих мыслей, считая, что они и есть самая большая помеха настоящему делу.

Потом она меня пригласила на собрание высшего ученого совета университета, где в торжественной обстановке ей присуждалась степень бакалавра философии. В черной мантии, четырехугольной шапочке, с волосами, ниспадающими на плечи, она выглядела великолепно — этакая белокурая философия!

Наши встречи, как правило, носили случайный характер и происходили нечасто. С вступлением советских армий на территорию Австрии, многие венцы покидали свои дома и направлялись на запад. На нашем архитектурном факультете занятия еще продолжались. Шла защита курсовых проектов, сдача зачетов. В один из дней мы снова встретились с Сашей Кронберг. Я понял, что на этот раз встреча не была случайной.

— Ты даже не догадываешься, что перед тобой очень богатая женщина, — сказала она довольно аффектированно, что было не свойственно ей. — Недавно пришло известие из Америки — я стала наследницей изрядного состояния. После смерти моей бабушки. И отправляюсь туда немедленно... Пока еще есть такая возможность... С приходом русских она может исчезнуть... — Она собралась с духом. — Как ты смотришь на то, чтобы поехать туда вместе со мной? — произнесла Саша, преодолевая волнение. — Ты, наверное, спросишь: «В каком качестве?..» Представляю тебе полную свободу выбора. Там у нас будет вполне безбедная жизнь. Ты сможешь завершить образование, а дальше поступишь так, как сочтешь нужным. Я не буду тебе обузой... Сейчас можешь ничего не отвечать... Я буду ждать твоего звонка завтра, до десяти часов вечера. Дольше не смогу. Если ты согласен, то собери необходимые вещи, и послезавтра, очень рано утром, ты должен быть на машине у моего дома. Вот адрес. — Она протянула мне свою визитную карточку.

Я действительно был почти свободен. Но — почти... Она была блестяще образованна и хороша собой. В ней не было ни грамма фальши, правда, степень бакалавра философии дается так-то легко, и к двадцати трем годам в ней был некоторый налет «синего чулка» — ученой женщины. Мы были открыто приятны друг другу, относились с взаимной симпатией, но... настоящей любви к ней я не чувствовал. А кто в нашем возрасте не мечтал о настоящей... нетленной...

Это была наша последняя встреча. Я не позвонил ей. Ни вечером, ни утром. Не скажу, что мне легко было принять это решение. Сегодня нет-нет да услышу фразу: «Ну какой же ты был дура-ак!» И то правда — но самое главное, что я таким и остался... И произносящий эту фразу считает себя таким умным, таким практичным жильцом на этой планете, но говорит-то мне это здесь. Тогда, в сорок пятом, все бросить и уехать с Сашенькой Кронберг было для меня все равно что бросить и забыть свою мать (которая никогда не бросала и не забывала меня), своего отца (они и так были заложниками этой системы), бросить город моего детства и юности, своих друзей, свои привязанности, свою страну.

В эти дни я был занят составлением отчета об участии в движении Сопротивления, но успел только собрать некоторые документы...

Поздно вечером 19 апреля в дом, где я теперь жил, явились два советских военнослужащих и предложили ехать вместе с ними. Внизу уже ждала машина. Примерно через час мы прибыли в Баден, небольшой городок юго-западнее Вены. Здесь размещался штаб Толбухина. Меня поместили в просторную комнату на втором этаже богатого особняка, с множеством лепных украшений. Снаружи здание охранялось автоматчиками. Позже сюда же доставят майора Сокола. Мне сказали, что в ближайшие дни, нас, вероятно, отправят самолетом в Москву. Пока с нами никто не разговаривал, мы могли общаться между собой, и нас неплохо кормили.

Так прошло четыре дня. О нас словно забыли. Я получил возможность ближе познакомиться с Соколом. Прежде я видел его всего один раз, когда вместе с Вилли присутствовал на совещании руководителей групп. Сокол был человеком невозмутимым и даже, как мне показалось, на редкость спокойным. Его карие глаза искрились едва заметной насмешкой и не задавали вопросов. Его мягкий голос будто призывал к выдержке и терпению. В сочетании с невысоким ростом, весь его облик как-то не вязался с ролью легендарного руководителя всего движения Сопротивления Австрии. Он казался общительным, эрудированным и добрым собеседником. Интересовался Москвой, русским языком. Старался с моей помощью увеличить небольшой запас известных ему русских слов. Время шло для нас незаметно.

В один из дней нашего не совсем понятного заточения я увидел небольшую заметку во фронтовой многотиражке (возможно, это был «Боевой листок», отпечатанный типографским способом). Газетку кто-то случайно обронил, а может быть, мне ее подбросили... В ней сообщалось, что успешное проведение венской операции стало возможным, благодаря действиям СМЕРШа и отряда Дунайской флотилии, в результате — наряду с прочими успехами удалось сохранить от разрушения город Вену... Там же сообщалось о представлении к правительственным наградам участников. Но ни словом не упоминалось в ней ни о Соколе, ни о роли австрийского движения Сопротивления. Эта заметка вызвала у меня чувство жгучего стыда за соотечественников. Я не знал, как сказать об этом Соколу. Решил пока отложить этот неприятный разговор по крайней мере до следующею дня. Но вечером за мной пришли. Сержант повел меня в соседнее здание, где в просторном, ярко освещенном кабинете я предстал перед щеголеватым майором в новеньком кителе, с золотыми погонами. Он держал в зубах сигарету «джонни», небрежно перебрасывая из одного угла рта в другой. Смершевец остановил на мне испытующий презрительный взгляд, а затем обратился к присутствующей здесь же миловидной девице с погонами лейтенанта. Ее новенькая гимнастерка, туго перехваченная широким ремнем, подчеркивала пышность груди и бедер.

— Спроси-ка у этого... (майор по фамилии Зарубин произнес нецензурное слово) фон-барона, знает ли он, с кем имеет дело? (В моих документах, оформленных уже в Вене, в целях конспирации я значился как «фон Витманн»), Переводчица, видимо, привыкшая к лексикону майора, перевела вопрос. Поблагодарив ее, я сказал по-немецки, что ее помощь нам не потребуется, поскольку я русский...

— Что он там прохрюкал на своем свинячьем языке? (Так даже в гестапо со мной не разговаривали...)

Я ответил, что, видимо, имею дело с офицером СМЕРШа... Что же касается «свинячьего языка» (мне захотелось уязвить майора), — это язык Маркса и Энгельса, Шиллера и Гёте, этим «свинячьим» языком в совершенстве владел Ленин!

Смершевец сначала потерял дар речи, а потом обрушил на меня поток отборной нецензурной брани. И все это в присутствии женщины. Он добивался от меня отказа от того, что было в моем незаконченном письменном отчете. А еще я должен был признаться в сотрудничестве с парой иностранных разведок, и не каких-нибудь захудалых, а самых знаменитых, требовал признания в добровольной сдаче в плен — якобы в добром здравии и при оружии... А плен, по приказу Верховного — считался «изменой Родине»! Несколько раз он хватался за кобуру, грозясь пристрелить меня. Но вскоре убедился, что этот прием мало действовал.

Я отказался отвечать на его вопросы и потребовал встречи с представителем фронтовой разведки.

Как и следовало ожидать, моя строптивость не осталась без последствий. Я был отправлен в сырой темный подвал. Тусклый электрический свет едва проникал снаружи через крохотное оконце у потолка. На полу спали несколько человек. Под ногами хлюпала грязь. Стены также была влажными и липкими. В подвале раньше хранили уголь. Когда рассвело, можно было разглядеть на стене следы пуль и бурые пятна крови. Видно, здесь же расстреливали...

Я опустился на корточки, не решаясь лечь вместе с другими в липкую жижу. Горькая обида и недоумение переполнили меня, вытеснили все другие ощущения. После всего пережитого... За что?.. Слезы душили меня. Всю ночь я не сомкнул глаз, еще надеясь, что произошла нелепая ошибка. Вспомнилась газетная заметка... Так вот, оказывается, в чем дело! Теперь я почти не сомневался в правильности своей догадки. Карьеристы из ведомства Абакумова[18] приписали себе заслугу в успешном осуществлении Венской операции. А действительных ее участников, австрийских борцов Сопротивления, решили устранить. Я оказался в том числе... Меня-то они уничтожат первым!