Михаил Голубков - Крайняя изба

• Название: Крайняя изба
• Автор: Михаил Голубков
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В книгу пермского писателя Михаила Голубкова вошли публиковавшиеся ранее повести и рассказы. Объединяет их одна тема — жизнь современного села. Герои произведений М. Голубкова отличаются богатством внутреннего мира, верностью земле, горячим желанием служить людям.

---

Вадим бешено захохотал, закатался по кровати, отжав, должно быть, Геру к стенке.

— Вот ты, бабка, и есть…

— Я? — задохнулась бабка. — Да ты че? Да как у тя язык поворачивается?

— Точно, бабка… точно, — входил опять в игру Вадим. — Мужика у тебя нет? Нет… Дочь у тебя имеется? Имеется.

— Дак ведь я не за деньги, я по доброй воле…

— Кто знает? Кто знает? — напирал серьезно Вадим. — Попробуй докажи теперь.

— Ой, да че ж это? Да уймите вы издевателя! — воззвала к нам с Герой бабка.

— Двинь его хорошенько, — попросил я Геру, — чтоб с кровати слетел.

На кровати началась возня, барахтанье, потом кто-то действительно шлепнулся на пол.

— Такого битюга разве спихнешь, — полез снова к стенке Гера.

— Вот убей меня бог! — клялась меж тем бабка. — Вот я хошь бы столечко, хошь бы грамм корыстный от своего имела. Да и че с него было взять-то, с беженца оборванного. Ему токо можно отдать было.

— Беженца? — голос Вадима сдал, так он заинтересованно спрашивал.

В вязкой темноте избы зависла настороженная тишина, слышны стали порывы ветра, что-то похлопывало, поскрипывало под ним снаружи, не разобрать только что, плохо прибитая доска, должно быть, — хозяйство-то безмужичье.

— Беженца, — подтвердила, ничего не подозревая, бабка. — Уже война тогда кончилась… С лесоучастка он утек разыскивали его… по набору работал. И вот он так же, как вы, нагрянул на ночь… не рискнул глубже заходить в деревню. Осень тогда шибко лютовала — ветра, дожди со снегом. Помню, постучал он… свет еще чуть-чуть был, видать кое-что. Исхудал, смотрю, шатает его, как былку. Поизорвался весь, зарос в лесах-от. Ну, как тут не впустишь? Тут уж и на себя машешь, будь что будет…

— Ну, бабка! Ну, бабка! — возбудился по-хорошему Вадим. — Нравиться ты мне начинаешь!

В том, что «беженец» тронул, разбередил парня, не было ничего удивительного. Вадим сам недавно был не в лучшем положении, недавно, как освободился, весной этой. За что Вадим отбухал два года в колонии, он не рассказывал (апломб, так сказать, некоторых отсидевших), но если учесть непокладистый характер парня и срок заключения — то, скорее всего, за какую-нибудь хулиганскую выходку.

После окончания сезонных работ в экспедиции парень собирался остаться в поселке Октябрьском, работать на лесозаготовках.

— Ладно… приютила, — расспрашивал Вадим. — И дальше…

— Приютила, да так всю зимушку он у меня и прятался. На полатях вон, за занавесками. Кто приходит, он туда. Отлеживается, не дышит, пока гость дома. Я той зимой не шибко гостям была рада… все на крюке сидели.

— И донести не тянуло?

— Что ты… и в мыслях даже никогда не держала. Это ведь еще хуже, чем в избу не пустить. По-людски надо к человеку, по-людски…

— Вон как, — неопределенно хмыкнул Вадим. Чувствовалось, что злой и нахальный бесенок вновь завладевает им, ненадолго оттаивал человек. — Значит, говоришь, все с полатей началось?

— Ой, бессовестный! Ой, бессовестный!.. — сплюнула на печи бабка. — Когда он меня мучить перестанет?

— Кто тебя мучает? Интересно же… Он пригрозил небось?

— Антиресно ему… нашел антирес. Ничего он мне не грозил. Смирный он был, благодарный за то, что укрываю, за то, что кормлю. Да и молоденький совсем против меня, лет на пять поменьше. Я его оставляла весной… Куда там. Нет и нет, упирается, застукают, мол, его здесь. Документы, толкует, раздобыть надо, затеряться… Заблудший был человек.

— Почему заблудший? — взыграло опять что-то, воспротивилось в душе Вадима. — Ни шиша ты, бабка, в этом не смыслишь.

— Сам ты не смыслишь, — возмутилась бабка. — Ну что это, скажи на милость, за такое, прятаться от людей? Раздельно со всеми быть? — Бабка на печи встряхнулась, как озябшая птица: нет, нельзя, дескать, невозможно так жить. — Пускай, думаю, не зря хошь на свете протолкается, ребятенка хошь, семя оставит. Да и самой мне утешенье… — тотчас отмякла, расслабилась в душе бабка. — Он дальше в бега отправился, а я через бабий срок родила. Вот пересудов-то в деревне было! Как же, ниче вроде такого за мной не наблюдалось — и на́ тебе, как громушек с ясна неба, дите нажила. Ох и подонимали, поприставали ко мне!.. Но так ничего и не выведали.

— Неужто до сих пор не знают? — удивлениям нашим, казалось, не будет конца.

— Знают, — вздохнула бабка, — но токо через много лет раскрылось… Проговорилась я тут одним, не вытерпела — облегчила душу. Тоже у меня на постое жили. Ну, я и перед их отъездом выболталась. Оне, думаю, уедут и не успеют ничего никому передать. Ан нет… успели. Может, не нарочно, не с умыслом, но успели — поделились с кем-то. Ну, деревня и заговорила… Наталья уж тогда совсем взрослая была, женихов искала… до нее дошло. Я ей, когда она маленькая-то была, насказала, что нашла-де ее в картофельной ботве, что подбросили мне ее. А когда уже взрослой стала, и не знаю, как отговариваться… ну, пристает же, что маленькая, что большая. И тут на нее и свалилось, как глыба на голову: чья она в самом деле дочь? Ну каково было молодой девке? Вот и сбежала она не столь от меня, скоко от позора подальше… В поселке, конечно, тоже прознали. Но у нее муженек здоровый, ее муж в обиду не даст.

— Не даст, — громко запозевывал, запотягивался Вадим. — Знаем мы этого бугая.

5

На другой день я не пошел в лес с рабочими, остался рисовать абриса. Готовил снимки для инженера-таксатора, вычерчивал на них тушью кварталы, определял масштабы снимков, наносил дороги и тропки, лога и ручьи. С этими снимками таксатор пойдет по нашим расчищенным, по новым, прорубленным и промерянным, просекам и визирам, изрисует в свою очередь абриса выделами, опишет каждый выдел, где какой лес растет и сколько его.

Бабка Алина, прибравшись по дому, управив все свои дела на кухне, подсела ко мне с другой стороны стола.

— Стало быть, начальник у них, раз с бумагами возишься.

— Верно, на мне бумаги.

— А че ж ты с ними не в конторе сидишь, по лесам бегаешь?

— Разные есть бумаги. С этими надо бегать.

— И что это у вас за работа, за жись такая… — покачала головой бабка, — ночуете где придется, едите что придется. Ни ласки, ни глазу за вами бабьего… Хотите все узнать получше, всякое место выведать? — придвинулась она поближе. — Дак ее, мимоходом-то, разве разберешь, жись-от? Вы ведь так-то верьхушки самые сшибаете, а не в глыбь смотрите. Я вот с рожденья на одном, считай, месте живу, а до конца, куда следует, так и не заглянула. Может, когда умирать стану… — Бабка поникла было горестно, но сразу отпугнула черные думы: — А вы, молодые, как кулички болотные, — насмешливо продолжала она, — прыгаете с кочки на кочку и чивиркаете: я то вижу, я се вижу… Ничего вы с них не видите, ничего не имеете…

— А с чего, бабушка, видно-то?

— Живите, не суетитесь, не прыгайте… Не бойтесь с нее свернуться, с кочки-то в няшу ступить… Не понукайте, не гоните себя. Сделать вы тогда, конечно, меньше сделаете, зато поймете поболе… кто ты есть такой и зачем на свет божий появился.

— Вот каждый через свое дело и идет к этому.

— Э, не-ет, — убежденно заявила бабка, — пока наперед только дело ставится, не будет человек каким надо, не поспевает он за своими делами. А раз так, то и дело он справляет себе же во вред… Уж я-то, сынок, пожила, слава богу, повидала на своем веку, а спроси меня: стал ли человек другим?.. Бойчее, грамотней стал, а чтобы лучшее, помягче чтоб, полегчее — не замечаю что-то. А делов-то он воно сколько переворочал. — Бабка взяла цветной снимок, близко подносила и далеко отстраняла его от глаз. — Кто ж так изрисовал-то?

— Фотография это. С самолета засняли.

— Во-во, — снова подхлестнула себя бабка, — в небушко все выше и выше забираетесь. А че можна разглядеть оттуда, с высоты такой? Даже вон аппараты ваши не видют, пятнышки да полоски одне снимают… Вы жеть с ними не токо в небо, вы с ними в душу хотите залезть, что там узнать, что там кроется, уж на себя-то нисколько не надеетесь, все своим машинам передоверить готовы… Но душа она души и требует, токо с ней и поделится, — тыкала меня в грудь бабка. — Оне скоро последнее из вас высосут, вовсе бесчувственными сделают, аппараты ваши. Шибко вы на них расходуетесь, пустыми становитесь. — Бабка повернулась к божнице, занесла было руку, но, спохватившись, тяжело поднялась, отняла крышку большого кованого сундука в углу, взяла сверху маленькую иконку. — Прости их, господи, грешных, не ведают, что творят. — Бабка перекрестилась коротко, положила образок обратно.

— А что у тебя, бабушка, божница пуста?

Захватив голову руками, бабка быстро пошла к порогу: не спрашивай, мол, не расстраивай понапрасну. Но у двери все же посетовала:

— Сама отдала, икону-то… года уж два, как без иконы. Студентам, помощничкам нашим дорогим. Человек их двадцать у меня одну осень стояло, полна изба вечерами набивалась. Их по разным квартирам хотели расселить, но оне все вместе пожелали, у меня остаться. Ндравилось им шибко так-то… парни в одном углу, девчата в другом. На соломенных подстилках спали. И все хорошо было, ниче себе такого не позволяли. Кто с кем гулял, те под луну выходили… Придут, бывало, за полночь — и тихонько, тихонько по углам. Я с печи все чуяла… — пригрозила кому-то шутливо бабка. — Оне у нас картошку убирали. Ну и присматривались, видать, к иконе моей. А когда уезжать собрались, пристали ко мне, подари им и подари икону. Оне, мол, ее в музей сдадут. Ее, мол, там подделают че-то и, может, заместо картины повесят. Ну я и уступила, не умею я отказывать никому. — Сбросив войлочные шлепанцы, бабка поправила, подтянула длинные шерстяные носки на ногах и сунула их в свои разбитые кирзовые сапожнешки. Тонким, усохшим ногам было просторно в широких голенищах. — А икона у меня старинная высилась… темная вся, один божий лик светится. Тятя говорил, что она ему от деда досталась, что ее еще крепостные графьев Строгановых писали. Слышали про таких? В лесу вон до сих пор просеки ихние сохранились. Видели небось? По лесу ведь ходите… И на ямы, поди, натыкались ихние. Вы вот, где грань поворачивает, столбы ставите, оне же ямы покатые копали. Че столб, постоит лет пяток, да и подгнил, завалиться могет, а ямы уж скоко десятков лет целы.