Unknown - i e8c15ecf50a4a624

• Название: i e8c15ecf50a4a624
• Автор: Unknown
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Во второй речи, опровергая дутые цифры промышлен­ников, согласно которым германская промышленность бы­ла якобы прибыльнее русской, Витте поставил весьма про­стой, но решающий вопрос: если это так, то почему ино­странный капитал идет в Россию, а не наоборот? Тогда, иронизировал он, «мы завоевали бы мирным путем Гер­манию, Францию, Англию и т. д.»[252]

Выступая третий раз с возражениями Триполитову, Крестовникову и др., Витте отверг их довод, будто ино­странный капитал идет только в немногие доходные отрас­ли. Сославшись на кризис 1900—1901 гг., он показал, что тогда больше всего пострадали именно иностранные капи­талы. Не выдерживает критики, по его мнению, и другое соображение промышленников, согласно которому русские капиталы не идут за границу только потому, что их про­сто нет. «Но позвольте, господа, припомнить,— резонно

ответил Витте,— сколько капиталов русских было переве­дено за границу в 1904 и 1905 гг. накануне революции. Сотни и сотни миллионов. Когда нужно было уходить от революции, тогда нашлись капиталы и отправлялись за границу. И они оставались бы там и пошли бы в промыш­ленность, если бы это было выгодно. Но как только у нас все успокоилось, понятно, что и капиталы пришли обратно для помещения их здесь более выгодного. Наконец, если вам угодно будет обратиться к отчетам банков и к различ­ным капиталам, которые в этих банках лежат непроизво­дительно, то вы увидите, какая у нас масса своих капита­лов» [253]. Убедительно разоблачив несостоятельность жалоб промышленников на обременительность для них расходов, предусматриваемых страховыми законопроектами, Витте назвал все их расчеты и доводы «финансовой ересью».

Выступления Витте имели большой резонанс, и все по­пытки промышленных заправил сгладить произведенное ими впечатление оказались неудачными. В ответной ста­тье, озаглавленной словами Витте «Финансовая ересь», автор ее, барон Майдель, вынужден был признать, что «речь несомненно послужила к укреплению ошибочных взглядов, столь прочно установившихся в образованной части общества на положение нашей промышленности» и в этом заключается «идейный грех бывшего насадителя крупной индустрии в нашем отечестве»[254].

Ленский расстрел еще более обострил противоречия ме­жду помещиками и буржуазией. При обсуждении запросов о ленских событиях Марков 2-й, Замысловский и др. него­довали по поводу ненасытных аппетитов промышленников. Правда, основная вина за ленскую трагедию была возло­жена на капиталистов-евреев, но тем не менее кампания велась против буржуазии в целом. «Новое время» пестрело заголовками и выражениями вроде «Зарвавшиеся монопо­листы», «Круговая кабала», «Господство монополистов, потерявших меру в своих притязаниях и не боящихся для защиты своих привилегий проливать кровь рабочих, соз­дающих им колоссальное богатство». Одновременно выра­жалось всяческое сочувствие рабочим: «несчастные рабо­чие», «каторжный труд», «жертвы биржи» и т. п.[255] Помимо

демагогии и желания свалить вину с правительства на ка­питалистов, здесь еще имело место стремление вернуться к старой, открыто полицейской политике в рабочем вопросе.

Провал рабочей политики и Ленский расстрел, в связи с общим провалом третьеиюньского курса, привели к уси­лению противоречий в самом правительственном лагере, разочарованию в союзе с буржуазией. Весьма симптоматич­ной была в этом отношении статья Меньшикова под заго­ловком «Экзамен В, Н, Коковцова», опубликованная спу­стя три дня после Ленского расстрела. Она была посвяще­на речам Коковцова и Крестовникова, которыми они об­менялись в Московском биржевом комитете, «Обе речи,— писал Меньшиков,— явились как бы громкими деклара­циями двух союзных лагерей перед новой парламентской кампанией: правительства и капитала,,,» «Как все это, согласитесь,—сетовал автор,—не похоже на добрые ста­рые времена торжественных выездов начальства в Москву! Невольно спрашиваешь, куда девалось господствующее со­словие в России — дворянство?» «Купцы решительно вы­ступают в роли древних дворян, они требуют себе приви­легий во имя бесспорных государственных и всенародных интересов, А дворянство,., добровольно обрекает себя на чисто служебную, наемническую роль,,,» Коковцов выдер­жал экзамен у биржевиков «на двенадцать баллов»[256].

Итак, царизм не сумел решить рабочий вопрос в третье- июньский период. Причиной этого была общая револю­ционная ситуация, углублявшаяся с каждым днем. Тем не менее оказалась к этому способна русская буржуазия, у которой всегда узкоклассовый, корыстный интерес прева­лировал над ее общеклассовыми интересами.

ВТОРОЙ

«МИНИСТЕРСКИЙ» КРИЗИС

Обострение противоречий внутри третьеиюньского блока.

Обострение противоречий между царизмом и буржуазией во второй половине существования III Думы целиком определялось начавшимся в стране новым революционным подъемом. Отражением безостановочного левения страны был усилившийся процесс «левения» буржуазии, в том числе и октябристской, самой трусливой и косной.

Накануне открытия третьей сессии орган октябристов писал: «Момент[257] серьезен... слово теперь за правительст­вом...» Перечислив первоочередные «реформы», которые все еще ждали своего осуществления, газета вопрошала: «Готово ли на это правительство?... Скоро, наконец, выяс­нится окончательно: ...будет ли обновляющая деятельность Г. Думы идти в сотрудничестве с правительством или вопреки ему?»1

Всячески распинаясь перед Столыпиным и по-преж­нему связывая с ним свою судьбу и надежды, октябристы в то же время стали все чаще выражать недовольство пре­мьером за его перманентную капитуляцию перед «темными силами» — камарильей и правыми Государственного сове­та. «И в Думе и вне Думы,—говорилось в передовой,

озаглавленной «Попутчики?»,— представители Союза 17 ок­тября, отдавая должное личным качествам П. А. Столы­пина, неуклонно указывали на многие ошибки правитель­ственного курса, страдающего раньше всего недостаточной определенностью». Причина этого кроется «в чрезмерной подверженности закулисным влияниям» [258].

Однако основным объектом своей критики октябристы сделали Государственный совет. Деятельность его оцени­валась как «систематическое отрицание всего принятого Думой курса». «Мы должны, конечно, признать,— говори лось в другой передовой,— что общий итог законодатель­ной работы за истекшие 27г года крайне ничтожен. Но в этом виновата уже не Дума. Ее работа встречает система­тическое противодействие в Г. Совете, на деятельность которого реакционная группа оказывает почти решающее влияние» [259].

Оппозиционные ноты зазвучали явно сильнее, по срав­нению с прежними годами, при обсуждении сметы Мини­стерства внутренних дел на третьей сессии. Центральным моментом явилась речь Маклакова, выразившая тревогу всего либерально-буржуазного лагеря.

Если революция, заявил Маклаков, «экзамен обществу, то реакция экзамен правительству». Общество, осудил по-веховски революцию Маклаков, экзамена не выдержа­ло. Но не выдержала экзамена и реакция. Одно время «явилась надежда, что перед нами дальновидное правитель­ство, правительство, которое, подобно историческим усми­рителям революции, понимает, что задача мудрой реакции есть осуществление всего, что было здорового в револю­ции...». В этой надежде, делал дальше оратор весьма цен­ное признание, «общество» наградило правительство «та­кой моральной поддержкой, таким доверием, таким сочув­ствием, которыми... ни одного представителя власти не наделяло» [260]. Но вместо того чтобы сотрудничать с «новым строем», правительство ведет себя как «худший враг» этого «нового строя». «Почему,— с недоумением задавал вопрос Маклаков,— оно ведет себя так, что при его управлении новый государственный строй становится не источником силы, а источником слабости для государства?» Прави­тельство должно понимать, что «при такой системе управ­ления оно на свою голову допускает существование и пред­ставительного строя и представительных учреждений». «Трагизм заключается в том, что при той системе управ­ления, которой следует министерство, для этой системы управления новый строй, Дума, есть источник слабости, а не силы». Причем Дума, которая делала и делает все, что от нее требует правительство. «Ведь третья Государствен­ная Дума,— говорил кадетский оратор,— пришла дать правительству все то, что от нее требовали. Оно требовало осуждения террора — она осудила террор, не затронувши ни одним словом террора правительственного; от нее тре­бовали утверждения аграрных законов — она утвердила; она принялась за воссоздание военной мощи России — как раз то, чего тоже от нее требовало правительство» [261].

В том же духе выступил и прогрессист Н. Н. Львов. Правительство, заявил он, отказавшись от осуществления манифеста 17 октября, «восстановило всех против себя и не имеет никого на своей стороне». Его политика пагубно отразилась и на авторитете Думы: «Дума падает в своем авторитете... Правительство, преследуя и угнетая общество, сокрушает и Государственную Думу». В результате «начи­нается скрытая, затаенная гражданская война, война, которая делает непримиримыми отношения к правительст­ву... Рождается вновь та неумолимая ненависть, которая составляет весь ужас нашего положения, и я боюсь, что, идя таким путем, мы вновь придем, мы вновь вернемся к тому кровавому кошмару, который погубит будущее Рос­сии» [262].