Эркман-Шатриан - История одного крестьянина. Том 2

• Название: История одного крестьянина. Том 2
• Автор: Эркман-Шатриан
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1967

Тетралогия (1868-70) Эркмана-Шатриана, состоящая из романов «Генеральные Штаты», «Отечество в опасности», «Первый год республики» и «Гражданин Бонапарт».

Написана в форме воспоминаний 100-летнего лотарингского крестьянина Мишеля Бастьена, поступившего волонтером во французскую республиканскую армию и принимавшего участие в подавлении Вандейского восстания и беззакониях, творимых якобинцами.

---

Весь второй день, с утра до вечера, мы слышали слева сильную канонаду: ветер дул с той стороны, и глухой гул доносился до нас. Офицеры то и дело останавливались и говорили, указывая на бесконечное море папоротников:

— Должно быть, колонна Люсона соединилась с колонной Монтэгю. Там идет бой.

Мы бы, конечно, двинулись к ним на помощь, если б можно было построиться и протащить по лесным дорогам пушки, но приходилось опасаться засад. Однако на другой день, только мы миновали небольшой городок Молеврие, пронесся слух, что прибыл новый главнокомандующий санкюлот Лешель[87], что он уже одержал две победы и обратил бандитов в бегство, и коль скоро мы находились всего в трех лье от Шоле, где грохотали пушки, туда отправили все подвижные войска: батальон гренадер Конвента, бывших егерей Розенталя, — словом, всех, кто мог быстро совершить переход, а нас, с нашим длиннущим обозом, груженным порохом и личным имуществом, оставил позади: добирайтесь, мол, как знаете.

Было, наверно, часов одиннадцать или двенадцать дня. Мы кипели от злости, но этим делу не поможешь, когда дороги сплошь в ухабах и, сколько ни погоняй лошадей, сколько ни бранись, — все ни с места. Мало того что мы плелись позади, нас еще в любую минуту могли отрезать от основных сил. Наше счастье, что доносчики, которыми кишмя кишел этот край, не сообщили кому следует, что идет республиканский обоз, который защищают всего две жалкие роты стрелков. Все они, наверно, были в другом месте — эти мерзавцы крепко помогали друг другу, и когда где-нибудь шел бой, можно было пройти мили и мили, не встретив ни души.

Наконец к шести часам вечера, взойдя на небольшой холм, мы увидели слева город Шоле, на добрых пол-лье протянувшийся вдоль дороги, — собственно, не просто город, а большой коммерческий, торговый и фабричный центр. Уже в те времена Шоле славился как один из крупнейших торговых и патриотически настроенных городов Вандеи. Чуть подальше мы увидели нашу армию и орудия, расставленные по косогору. Они уже отстрелялись. А кавалерия во весь опор мчалась по равнине, обращая в бегство бандитов.

Единственным нашим утешением было то, что в трехстах шагах от нас, в ландах, мы увидели батальон защитников Майнца, стоявших по команде «ружье к ноге», а за ними, в резерве, — два или три других. Одеты они были как и все волонтеры, но мы сразу узнали их, как узнаешь родных — по манере держаться, смотреть, нагибаться, да еще по длинным бородам, по лохмотьям, по рваному знамени. Сердце у меня забилось, а дядюшка Сом, который за весь этот переход ни разу не раскрыл рта, сказал:

— Вот и наши. Теперь мы уже не будем плестись в хвосте.

Радость встречи со старыми товарищами по оружию и мысль, что моя сестра Лизбета, Мареско и их маленький Кассий близко, настолько взволновали меня, что к глазам у меня подступили слезы. Где-то пели «Марсельезу», ржали лошади, и, хотя бой кончился, время от времени где-то еще грохотали пушки. Все небо было в красных и золотых полосах, солнце уже село, однако, несмотря на дым, стлавшийся над землей, отчетливо видны были старшие офицеры и генералы, верхом, в больших треуголках, по трое, вшестером, вдесятером; гусары — в красных, желтых, черных киверах; повозки, крытые брезентом, — каждая казалась мне нашей; ровные линии штыков и, наконец, огромное поле битвы, а слева — город с бесчисленными трубами и остроконечными крышами на фоне неба.

Как представлю себе эту картину, сразу растрогаюсь: воспоминания юности скрашивают жизнь, и кажется, будто ты все тот же.

Мы медленно продвигались следом за основной частью армии. Все наши дивизии наконец соединились — хоть раз, да это произошло! Идем мы так, вдруг подлетает к нам на лошади офицер и велит остановиться. Оказалось, это наш бывший командир Жорди — он теперь стал командиром бригады. Узнав его, человек шесть или семь из батальона горных стрелков закричали:

— Привет, командир! Братский привет!

Он тоже узнал нас.

— А-а, старые служаки! Каким ветром вас сюда занесло? — воскликнул он.

— Да нас откомандировали, — сказал я. — Были в госпитале, а теперь, если можно, хотели бы вернуться в батальон.

— Ладно, ладно, посмотрим, — сказал он. — Вы из тринадцатой легкой?

— Да, генерал, полубригада Париж-Вогезы.

И он ускакал; мы же очень боялись, как бы не пришлось нам остаться при этом обозе, но нас почти тотчас сменили. Поскольку шли мы как попало, лейтенант Рошет велел нам построиться и повел нас к тому месту, где находился наш батальон; тут вдруг прискакал генерал и велел следовать за ним. Мы спустились с небольшого пригорка и шагов через сто, перед Шоле, увидели шесть четырехдюймовых орудий и два восьмидюймовых, которые стояли у мостика. Подле них было человек тридцать артиллеристов из Немецкого легиона[88]. Их рота потеряла много народу под Тиффожем, и мы пополнили их ряды. Теперь мы перешли под командование генерала Марсо[89] — он самолично сделал нам смотр, и тут я впервые увидел его: он был в форме гусара, красивый, смуглый, с крупным, округлым, как у девицы, подбородком и косицами по обе стороны лица, к которым, по старинной моде, были привешены свинцовые безделушки. Когда он узнал, что мы из-под Майнца, глаза у него потеплели.

— Ну, в таком случае по воробьям стрелять не будем, — заметил он.

Такое любому солдату приятно услышать. Значит, он считал, что мы умеем попадать в цель. И в самом деле: дядюшка Сом, Жакоб Хааг и я — мы смело могли этим гордиться. Не такая уж трудная штука навести орудие на цель, и все же я всегда буду помнить его слова — всякий любит, когда по справедливости оценивают его таланты и заслуги.

В тот же вечер я отправился навестить сестру в тринадцатую легкую полубригаду, которая стояла лагерем возле деревянного моста, на расстоянии двух ружейных выстрелов от нашего бивака. Как только мы съели суп, я, ни слова никому не говоря, помчался туда — даже не предупредил дядюшку Сома. А когда я увидел маркитантскую, устроенную в палатке из старой парусины, натянутой на ветках каштана, увидел Лизбету с маленьким Кассием на руках, парижан, которые сидели вокруг огня, покуривая трубки и обмениваясь новостями, мне показалось, что я нашел свою семью.

— Вот и я! Да здравствует республика! — слабым голосом крикнул я.

Я точно ума лишился: мне хотелось смеяться и плакать.

— Эге, да это Мишель! — воскликнули мне в ответ парижане. — Мишель вернулся! Поцелуй же его, гражданка, это он!

Сестра, державшая малыша на одной руке, другой рукой обхватила меня за шею и заплакала горючими слезами. Я понял, что она меня очень любит. Она была мне хорошей сестрой, и я подумал:

«Мы ведь вместе выросли! Если бы меня убили, у нее никого не осталось бы из родни».

— Ах, — говорила тем временем она, — пока я считала, что ты живой, я и не понимала, как ты мне дорог.

Муж ее тоже принялся меня обнимать, а когда появился Сом, началось все сначала. Только старые друзья могут чувствовать такую близость — те, что вместе прошли через беды и опасности. С новыми друзьями такого не может быть.

Мы бы с радостью просидели бы так всю ночь, но протрубили отбой, и мы расстались — все были очень счастливы, что свиделись, и уговорились на другой день снова встретиться, чтобы вместе поесть похлебки. Никто не думал, что завтра нас ждет сражение. Отступившие вандейцы собирали силы в Бопрэо; дальше была Луара, перед ними стояли мы, так что уйти от нас им было некуда и мы могли не торопиться с атакой. Поэтому мы считали, что у нас будут, но крайней мере, сутки отдыха. Никогда в жизни я не спал слаще, чем в ту ночь, хоть и лежал прямо на земле, накрывшись старой шинелью, подложив ранец под голову. На душе у меня было спокойно, и мне снилась наваристая похлебка Лизбеты, которая томилась на слабом огне с четырех до девяти часов утра и так густела, что потом опустишь в нее ложку — она и стоит; а тем временем манерку ее муженька пустили по кругу, — солдат подносил ее ко рту, обтирал усы и говорил:

— Прошу прощения!

Эх, и хорошие же сны видишь на свежем воздухе!

Однако все должно было сложиться иначе, чем я думал. Всю ночь от разводки поступали в главный штаб донесения, что бандиты укрепляются в Бопрэо и намерены дожидаться нас там. Генерал Лешель поверил этому, но Клебер считал, что едва ли им так уж приятно там сидеть, когда за спиной у них Луара; что они понимают, каково им будет, если они потерпят поражение, а потому любой ценой попытаются нас опрокинуть, чтобы вернуться к себе и возобновить войну неожиданных наскоков и засад. Это было разумно: никогда не надо считать других глупее себя, — а потому с самого утра, как только кончился военный совет, началась переброска батальонов и эскадронов и выдвижение их на боевые позиции перед Шоле.

Только бы мне не забыть про одно очень важное обстоятельство, которое произошло как раз в ту пору. Трубачи заиграли сбор, и в эту минуту по лагерю галопом промчались гусары, и каждая рота, каждый отряд получили последний бюллетень Конвента.