Сергей Солоух - Шизгара

• Название: Шизгара
• Автор: Сергей Солоух
• Жанр: Русская классическая проза

---

Но Алисы и след простыл, ни в общаге, ни на улице ее не было, за те полминуты, пока ворочался Грачик, она таинственно исчезла, растворилась, концентрация бешенства превысила допустимую. Некоторое время простояв растерянно на лужайке у крыльца, Емеля в странном волнении зачем-то пошел к универу, на полдороге передумал, повернув к морю, но и в этом (кстати, верно выбранном) направлении до конца идти не захотел, порыв иссяк, темп упал, заметив чей-то недоуменный взгляд, Емеля ощупал плечи свои, бока, остановился, скосил глаза на бледную изнанку без рисунка и начал смеяться.

Он свернул с дорожки, зашел за деревья, переодел майку, сел на траву, откинулся в одуванчики и так довольно долго лежал (руки за головой), глядя в летнюю безоблачную голубизну.

"Саня,- думал он, не препятствуя маленькому жучку совершать неспешных подъем по щеке,- Саня, кто сходит с ума, ты или она? - спрашивал Мельников сам себя и сам себе рекомендовал: - Уймись, Христа ради".

Потом встал, уверовав в свое радикальное поумнение, и пошел домой (через столовую).

Грачик в комнате триста девятнадцать отсутствовал, только смятое одеяло на кровати, ни вещичек его, ни записочки.

"Мог бы и застелить",- вот и все, о чем подумал Мельник, в смысл и значение сей небрежности вникнуть не способный и уж тем более предвидеть неотвратимые последствия. Впрочем, он не ворчал, не брюзжал, просто пожалел (может быть, впервые), что Мишка куда-то (совершенно непонятно куда и, главное, зачем) свалил и не с кем разделить хорошее настроение.

В общем, пригодилось для встречи Лисы заготовленное гурджаани. Стул обратился в стол (столик) и был приставлен к кровати, подушка переместилась в ноги, ближе к свету. Мельник принял свободную патрицианскую позу, плеснул в эмалированную кружку с изображением маленького рыболова и друга его гусака благородный напиток, отхлебнул, раскрыл сочинение ленинградских (московских?) Гонкуров и, запивая одну главу за другой, читал о далекой авторитарной планете, пока не уснул, наивными намеками шестидесятых позабавленный.

Около шести его разбудил негромкий, но настойчивый стук. Ожидая увидеть Лысого, Емеля, спешкой не унижаясь, поднялся и, как был в сирийских белых трусах и демократической футболке, отпер.

За порогом стояла Лиса. и, по всем признакам, трезвая. В ответ на красноречивый взгляд она сказала спокойно и буднично:

- Мельников, я не виновата, мне просто больше некуда пойти.

Итак, итак, остается лишь удивляться и недоумевать, как это Емеля, выбежав из общаги, не заметил ее на той стороне дороги, у кромки деревьев. Зачем-то вглядывался в спину третьекурсницы с биофака, на ходу читавшей Ремарка, переводил взгляд на пару (!!!) беззаботных выпускниц фэмэша, спешащих в столовую. Конечно, волнение, лишний адреналин, весенний авитаминоз, июньская аллергия... Впрочем, осенью, когда бедного нашего друга освидетельствует компетентная медкомиссия, найдется простое объяснение и невнимательности, и ненаблюдательности, за первый курс его пустяковые школьные показатели - 0,75 правый и - 0,5 левый (дробной части не изменив) увеличились на один диоптрий каждый. Но это выяснится в декабре, в июне же ничто не может помешать нашему удивлению.

Итак, покуда он вертел башкой от юбки к юбке, Лиса вошла под сосны, обогнув кусты, ступила в чащу и действительно скрылась из вида. Досужий собиратель ягод и трав, повстречав ее на тропе, был так поражен ее внешностью и состоянием, что даже обернулся вослед. А свидетельством того, насколько глубоко запал ему в память образ нашей чудачки, без сомнения, может служить то редкое упорство, с коим сей щедро остепененный натуралист впоследствии таскал из статьи в статью (раздражая даже своих многочисленных учеников) рожденный в ту солнечную минуту термин "маниакальная двигательная аритмия".

Однако неизвестно, мог бы профессор спустя час узнать вдохновившую его прекрасную незнакомку, Лауру-Лису, в апатичной, созерцательной неподвижностью скованной фигуре, сидевшей пред голубыми просторами Обского водохранилища и желтые пятки купавшей в пресноводной волне.

О чем думала Лиса в этот день, наблюдая прирученную человеком стихию? Почему она не разрешила вчерашнее сомнение, почему не дошла до своего дома, метров за пятьдесят до песочком и хвоей посыпанного двора остановилась на зеленой прогалине и, глядя в пустоту, как в зеркало, стала мелко и глупо смеяться.

Согласимся, предположить невозможно, будто догадалась она, что два дня нелетной (невзлетной?) погоды не позволят мамаше Колесовой-Андронович в намеченный срок проститься с портом на реке Лене? Нет, конечно, просто само вчерашнее беспокойство среди леса, среди сосен ее неожиданно рассмешило, эта нелепая связь с кем-то и с чем-то, страстное, еще секунду назад возбуждавшее, толкавшее в спину желание узреть плоды своих рук, отраженные чертами родного и ненавистного лица, превратилось в пугающее веселостью журчание. Буйное помешательство стало тихим.

Но о чем все-таки думала, уже сидя на берегу и осыпая колени сухими горстями песка? Ни о чем - ответ формально верный, мозг ее, нарушая древнегреческую формулу существования, не вырабатывал нового знания из суммы накопленного, в ее голове происходила работа, но результатом необыкновенной активности была не теорема Ферма и не определение дифференциальной земельной ренты, мозг ее рождал пустоту, безбрежную, бездонную пустоту, ту самую, кою возможно было только заливать, заливать, заливать, и все без надежда заполнить содержимым всех на свете существующих бутылок и ампул.

В конце концов она (от ночного алкоголя не вполне освобожденная) уснула. Уснула, правда, не у воды, а над водой, в траве прибрежного откоса, на который поднялась после того, как долго шла вдоль водяной кромки по щиколотку в пене и песке.

Автор не будет врать, будто бы снился ей черный человек - инок с книгой или, наоборот, прекрасный белый город у синего моря. И то и другое сомнительно, скорее всего, снилась ей бессмысленная чепуха -- обрывки кинолент, свет, тень, короче, всякий мусор, хлам, отбросы, какими обыкновенно из педагогических соображений потчует Оле Лукойе несовершеннолетних борцов с похмельным синдромом.

Проснулась Лиса с затекшими конечностями и некоторой тяжестью в голове. Ее разбудили звуки "ладушки, ладушки, где были? У бабушки". Впрочем, соприкасались явно не ладошки, чему порукой было однообразное сопение одного играющего и тихие стоны другого.

Нет, нет, в самом деле, чертовски сложно в хорошую погоду уединиться на природе. Возле Лисы, представьте себе, по ту сторону ивовых зарослей, смертный грех по взаимному согласию совершали девица восемнадцати лет с незаконченным средне-техническим образованием и один из наших утренних экспроприаторов, обладатель смутившего Штучкину душу мандата, лейтенант Чуньков. Товарищ его, грузчик Дмитриев, увлек свою даму дальше от шума прибоя, и на взгорке, под сенью ветвей, вдали от океанского пьянящего бриза все еще уговаривает подругу не робеть, тогда как под боком у Лисы простая мысль - "один раз живем" - уже овладела массами. Впрочем, экая все же накладка и непёрка, столько прошагать на солнцепеке и упасть в траву прямо под носом у спящей психопатки.

Итак, Лиса проснулась, встала на ноги, сквозь просветы в листве убедилась в правильности слухового восприятия. убедилась и с жизнерадостным (!) криком: "А-гоп, а-стоп, а-Зоя!" - соскользнула вниз по песчаному обрыву и запрыгала у воды, горланя безобразную песню. Отчего товарищ лейтенант, пойманный в решительном движении, каковое делу венец, нерасчетливо качнулся вправо, солнышко его лесное - влево, и в результате оба, взвыв от крайне болезненных ощущений (и упущенного счастья), отпрянули друг от друга и скорчились на траве, а наша гнусная насмешница, шлепая по воде босыми ступнями, преспокойно удалилась.

Через час уже на Весеннем проезде она разминулась с Мишкой Грачиком. Бедолага заметил ее, побледнел, сбился с ритма, остановился и... лишь проводил взглядом. Впрочем, у нее-то точно минус два с половиной на оба глаза... Но, может быть, хватит о ней. Белка (Лиса) уже была, достаточно, самое время явиться на свет Божий свистку.

Итак, свисток. Вернее, ключик из белого металла с сосульками бородок, его, как мы уже говорили, а сейчас лишь напоминаем, в замочную скважину грачиковской одиночки с номером 510 вставил Вова Крук.

Вообще описываемый нами понедельник должен быть отмечен в астрономических календарях как день повышенной плотской активности на поверхности Северного полушария. Должно быть так, ибо Вова, не милый понятный Круг (circle), а с подозрительно редуцируемым окончанием (crook), вошел в содержавшее нарушителя помещение не один, а пропустив вперед себя высокую, экстравагантно накрашенную девицу в экзотическом платье (если честно, то чью-то брошенную жену), которая с виду казалась старше кавалера лет на восемь, однако (что, безусловно, делает ей честь) родилась на все двенадцать раньше влюбчивого Вовчика.