Джон Фаулз - Дневники Фаулз

• Название: Дневники Фаулз
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-038781-6 (ООО "Изд-во АСТ") 978-5-9713-6116-9 (ООО "Изд-во "АСТ МОСКВА")

История жизненного и творческого пути Джона Фаулза, рассказанная им самим.

Странствия по Европе и страстная, трудная любовь к замужней женщине…

Ранние стихи, пьесы и рассказы…

Возвращение в Англию — и начало становления Фаулза как писателя…

Вот лишь немногое, о чем повествует первый том «Дневников» Джона Фаулза, книги, которую по достоинству оценили и самые авторитетные критики, и читатели.

---

Заключил молчаливое соглашение с моим вторым «я» (художником), что не буду неделю писать. Недельный отпуск от честолюбивых амбиций. Ничего не написал, кроме крошечного стихотворения. Но совесть моя неспокойна, ощущение такое, будто я сам себе наношу удар в спину.

Новая шляпа. Синтетическая, в американском стиле, imperméable[142], цвета хаки. Стоила тридцать шиллингов больше, чем я мог позволить себе истратить, но в первый же вечер (вчера) я получил удовольствие на всю эту сумму, когда в сильный дождь вышел на улицу с Дж. и Филом. Голова моя осталась сухой, и я постоянно помнил, что на мне модная новая шляпа. И испытывал от этого большое удовольствие.

Уик-энд с Андре Броссе в Туаре[143]. Андре — необычный молодой человек, крупный и сильный, довольно сдержанный, но дружелюбный, у него раблезианское чувство юмора, бывают эксцентрические выходки. Чем-то напоминает барсука. Производит впечатление тугодума, однако он не только отличный натуралист, но человек начитанный, хорошо знающий искусство, замечательный художник — словом, гораздо более умный и тонкий, чем кажется с первого взгляда.

Семья ведет происхождение от крестьян, мелких арендаторов — соли земли. Мать — крупная, величавая женщина с умными и добрыми глазами. Отец грубоватый, умный, с хитрецой. Все в семье рассудительные, даже маленькие девочки. Семья большая — девять или десять человек, все, как один, крупного сложения. Живут они в среднего размера доме, довольно обветшалом, внутри изрядный беспорядок и грязь.

Семья богатая; они весьма преуспели в жизни: бывшие владельцы мастерской — теперь они хозяева большой фабрики. Дом полон разрозненных, несочетающихся предметов — хорошо сохранившихся прялок, старой мебели, дорогих антикварных вещей, распятий (ведь семья большая!), этажерок, безделушек, — невероятное, экстравагантное соседство. Еще один сын, спелеолог, недавно нашел практически не поврежденный горшок, относящийся к периоду неолита. У него красивая, основательная и простая форма. Вещь словно создана для семьи Броссе. Горшок довольно изящен. Я взял его в руки, представил, что ему несколько тысяч лет, и подумал: ведь впервые я держу в своих руках такую древнюю вещь. Это меня по-настоящему растрогало.

Кормили нас замечательно, вкусно и обильно, и вина было вдоволь. Воскресный обед был особенно впечатляющим — много разнообразных блюд и несколько сортов вина. Я ел, ни в чем себя не ограничивая, и чувствовал себя превосходно, испытывая bien-être[144]. Мы говорили о политике, и во мне укрепилась порочная уверенность в том, что я произвожу хорошее впечатление и все вокруг дышит bonhomie[145]. Причина того, что причащаются вином, не одна. Жаль, что там дают лишь глоток.

В тот же день мы отправились в Эжантон, ближайшую деревушку, чтобы поставить капканы на черных хорьков. Остановились мы у дедушки и бабушки Андре. Эта очень старая чета (обоим около девяноста) живет в древнем, покосившемся домике. Старая дама очень мила, у нее живые, веселые, удивительно простодушные глаза на морщинистом, увядшем лице. Ее муж одного роста с ней, у него тоже добродушное, веселое выражение лица, оно усиливается неким подергиванием век, заметным у них обоих. У старика великолепные седые усы, кончики их топорщатся вверх. Словом, прелестная пожилая пара, настоящие Дарби и Джоан. Поставив капканы на хорьков, мы вернулись и пообедали в их обществе. Старики мало говорили, ели суп, их веки подрагивали, словно они нам подмигивали.

Каждый вечер мы с Андре допоздна говорили о литературе и искусстве, все лучше узнавали друг друга, а утром шли проверять капканы. Первый раз в них ничего не было. На второй день в капкан попала одичавшая кошка, которая съела приманку. Она не погибла, и мы ее выпустили. Крупная, жирная кошка. Андре притворился расстроенным, но я понимал: в глубине души он рад, что хоть кто-то угодил в наши ловушки.

В Пуатье мы возвращались по широким плоским равнинам Пуату, в отличном настроении. День был ветреный, по огромному ярко-синему небу плыли облака. Природа после ночного дождя словно умылась и раскрасилась в яркие и нежные цвета. Как будто Коро, Констебл и Сислей объединились, чтобы изобразить идеальный пейзаж. (Любопытно, что на картинах раннего Коро всегда безветренная погода, а у Констебла всегда дует легкий ветерок.) Голубые небеса Сислея. Мягкий свет Констебла. Ясность, четкость форм Коро. На равнине Пуату много небольших долин, речек, деревушек, старых мостов, мельниц, рядов голых тополей.

17 января

То, что меня сейчас отвлекает. Мне хочется рисовать больше, чем писать, ведь последнее для меня серьезное занятие. В живописи я никогда не претендовал на оригинальность, и рисование — всего лишь побочное занятие, временный отход от того, что должно быть магистралью моего развития. Единственное утешение: всякий возвращающийся после такого зигзага к основному занятию становится немного мудрее.

К тому же я понемногу влюбляюсь, и, как обычно, в южную красотку (Дж.). Она одна из немногих хорошеньких девушек здесь, у нее черные волосы, красиво очерченный рот — ярко-красный на бледном лице. Не решусь точно описать южный, греко-латинский цвет кожи, он матовый — светло-янтарный или алебастровый. Глаза большие, темно-карие, выразительные, белки ослепительно белые. Немного полновата, но лишь слегка. Не красавица, но больше чем просто хорошенькая. К тому же она интересный человек. Умна, ее ум схож с моим, мы всегда насмешничаем и поддразниваем друг друга, однако умеем вовремя остановиться. Единственная проблема, что у меня нет шарма jeune premier[146]. И в физическом плане я не выдерживаю сравнения с самыми скромными из кинозвезд. В довершение всего она энтомолог и коллекционирует мотыльков. Что ж, возражений нет, если я стану главным из них или одним из самых главных. Но после… И еще: она живой человек, что делает ее чуть ли не исключением в Пуатье.

19 января

Разговор со священником-иезуитом. Со мной связались, желая узнать, смогу ли я вести английскую разговорную практику с их учениками. Нет, ответил я, регулярно не смогу, но от одной встречи не откажусь. Разговор состоялся в знаменитом колледже Св. Иосифа. Это здание с весьма невыразительным по размеру фасадом, за которым скрываются другие, более просторные корпуса. Очень по-иезуитски. Пройдя несколько унылых темных коридоров, мы поднялись по лестнице на этаж, где располагались комнаты духовных отцов. Длинный мрачный ряд закрытых дверей с высокими стенными шкафами между ними.

Сопровождавший меня студент-француз постучал в одну из дверей, и мы вошли в вытянутую сумрачную комнату, лишенную тепла и комфорта человеческого жилья. Пыльное, грязное, заброшенное помещение. Длинная полка, книги с темными корешками. Заваленный бумагами стол. Посреди комнаты печка, на полу перед ней следы золы. Всюду беспорядок. Атмосфера затхлости. В нише неубранная постель, на ней пижама в голубую полоску.

Святой отец протянул мне сигареты — французские или английские. Меня удивило, что он курит. В пепельнице гора окурков. Он докурил сигарету до конца — дальше обжегся бы, — зажав ее большим пальцем и ногтем, по-крестьянски.

Начались переговоры. Не успел я опомниться, как он уже уговорил меня заниматься раз в неделю и склонял к двум. Но я быстро пришел в себя, дал задний ход и даже стал торговаться по поводу одного часа. Каждую неделю у меня шесть часов на факультете, и я не хотел загружать свободный день дополнительными занятиями. Потом встал вопрос об оплате. Колледж бедный, сказал иезуит, и после долгих предисловий выяснилось, что за мои услуги он может предложить мне еженедельно один бесплатный ленч. Такие условия меня разочаровали, и, полагаю, это было заметно. Однако я согласился — правда, довольно снисходительно.

Святой отец — маленький тщедушный человечек в очках и поношенной сутане, нервный и легко все схватывающий. Его глаза под очками — единственно живое, что есть в этой комнате. Он вел жесткий торг, и мне не нравились его коварные ходы, игра на слабых сторонах моего характера, — прямая, открытая просьба прозвучала бы куда лучше. Тот факт, что вопрос о вознаграждении обсуждался в последнюю очередь, я расценил как дипломатический ход и хитрость иезуита.

Возвращаясь домой, я подумал, что, возможно, сам веду себя недостойно. Ведь учить ребят английскому языку означает способствовать пониманию между народами. Однако трудно согласиться с тем, что я всего лишь крохотная частица и должен выполнять некий микроскопический труд. Я чувствую, что в моих силах решать более глубокие социальные задачи. Меня не могут удовлетворить беседы на английском языке два часа в неделю с учащимися ничем не примечательного провинциального иезуитского колледжа. Я хочу оказывать влияние на тысячи людей — не на десятки. Преподавание — вещь, на которую можно опереться, откинуться, — диванная подушка. Посредственные мысли для заурядных людей. И все же, думаю, я соглашусь на два часа. Мне этого ужасно не хочется, но все неопределенное всегда заманчиво. Возможно, тут будет что-то творческое: все-таки колледж иезуитов.