Халлдор Лакснесс - Свет мира

• Название: Свет мира
• Автор: Халлдор Лакснесс
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85220-198-7

«Свет мира» — тетралогия классика исландской литературы Халлдоура Лакснесса (р. 1902), наиболее, по словам самого автора, значительное его произведение. Роман повествует о бедном скальде, который, вопреки скудной и жестокой жизни, воспевает красоту мира. Тонкая, изящная ирония, яркий колорит, берущий начало в знаменитых исландских сагах, блестящий острый ум давно превратили Лакснесса у него на родине в человека-легенду, а его книги нашли почитателей во многих странах.

---

— Любовь проходит, — заметила женщина, ее губы в первый раз улыбнулись, но зато взгляд, как ему показалось, стал строже.

— Это была не очень счастливая любовь, — сказал он.

— А счастливая любовь — это и не любовь вовсе, — сказала она.

— Мне бы очень хотелось послушать твои стихи о любви, — сказал он.

— Я пишу стихи о смерти, — ответила она.

— О смерти? Не понимаю, какое это имеет отношение к любви, — удивился он.

— Это неважно, — сказала она.

— Должно быть, ты очень несчастная… в любви, — сказал он.

— Мой муж на голову выше всех людей, он возвышается над ними, как ясень над терновником, — сказала женщина. — Взгляд его проникал в морские просторы на многие мили. Когда я увидела его в первый раз, это был герой. Но человеческая жизнь — позор.

Что она хотела этим сказать? Почему она вдруг начала защищать мужа? Или она хотела таким образом оправдать себя?

— К сожалению, он оказался недостаточно дурным человеком для этого общества преступников, — прибавила она. — Преступником он не был, к сожалению.

Юноша забыл про еду и с удивлением смотрел на женщину, но она не поднимала глаз и продолжала заниматься своими делами, как будто не сказала ничего особенного.

— Возьми дуб и посади его на голой скале, — сказала она.

Он не знал, что ответить.

— Вот так я пишу о любви, — сказала она и умолкла, молча она подала ему кофе и сахар.

Наевшись, он долго сидел у окна и смотрел на фьорд, женщина уходила и возвращалась, занимаясь делами, спокойная и невозмутимая, а мужчины пели за стенкой: «В Вифлееме дитя родилось».

Глава девятая

Когда вифлеемская стадия окончилась, они запели «Блаженство мира». Потом они исполнили «Скачем, мчимся» и «Через холодные пески пустыни», делая между куплетами невероятно длинные паузы. Вечером море и берег окутал белый туман. Оулавюр Каурасон помог загнать в хлев и привязать к стойкам коров, принадлежавших Товариществу по Экономическому Возрождению, потом он стоял и смотрел, как Хоульмфридур их доит. Она дала ему парного молока столько, сколько он смог выпить. В ее обязанности входило пропускать молоко через сепаратор, готовить творог, сбивать масло и варить сыр для директора; снятое молоко она раздавала в дверях хлева рабочим, имевшим кредит в Товариществе по Экономическому Возрождению. Около полуночи Хоульмфридур управилась со всеми делами. После этого она вернулась в кухню и, не говоря ни слова, начала быстро вязать; кот под плитой, тарелки в цветочках, занавески в голубую клеточку; скальд сидел у окна и глядел на белую мглу; в летних сумерках на густую траву выпала роса, почти под окном, у береговых камней поблескивал белый, как сливки, фьорд, в тумане кричали морские ласточки, и скальду казалось, что эта ночь может длиться вечно. Он попытался завязать разговор, но у женщины не было охоты разговаривать. Скальду страстно хотелось послушать ее стихи, однако он не смел попросить ее почитать ему.

Наконец пение за стеной прекратилось, и лишь время от времени слышалось невнятное бормотание. Несколько раз директор громко позвал хозяина дома, но ответа не последовало. Пьетур Паульссон вышел из комнаты без пенсне, без вставных зубов, с багрово-синим лицом, он едва держался на ногах, из угла рта у него текла табачная струйка, но целлулоидный воротничок по-прежнему красовался у него на шее. Он подошел к хозяйке, схватил ее руку, сжал с чувством и заговорил на незнакомом языке. Поговорив немного, он хотел поцеловать ее, но она выскользнула из его объятий.

— Ты должен сделать что-нибудь для этого молодого человека, которого ты бросил здесь на произвол судьбы, — сказала женщина.

— Меня зовут Педер Паульсен Three Horses[10],— ответил он, картавя сильнее, чем обычно, к тому же у него заплетался язык.

— Где твое пенсне, Пьетур? — спросила женщина.

— Никакой я к черту не исландец! — объявил Педер Паульсен Three Horses. — Мою бабушку звали фру София Сёренсен. Она была датчанка.

— А где твоя шляпа и зубы? — спросила женщина.

— Не твое дело, — отрезал он. — Эту ночь я буду спать с тобой.

Она пошла в комнату и вынесла оттуда потерянные атрибуты директорского достоинства, завернула пенсне и зубы в газету, сунула сверток ему в карман, а котелок надела ему на голову.

— Из всех женщин ты самая великая поэтесса Исландии, — провозгласил Педер Паульсен и начал снова трясти ее руку, повторяя по-датски: — Эту ночь я буду спать с тобой.

— Это с какой же стати? — спросила женщина.

— Потому что я тебя люблю, — ответил Педер Паульсен.

— Мне тебя жаль, — сказала женщина.

— Никакой я к черту не исландец! — повторил Педер Паульсен.

— Да, к счастью, — сказала женщина.

— Ты так говоришь потому, что у тебя нет души, — сказал Педер Паульсен. — Ты виновата, что я стал таким же мертвецом, как и все люди здесь на берегу.

Он опустился на лавку и заплакал.

— Ну-ну, не хнычь, милый Пьетур, — сказала женщина и, чтобы немного утешить, так как он не переставал плакать, погладила его по плечу.

— Никакой я тебе не милый Пьетур, — сказал он и громко всхлипнул. — Ты хочешь убить меня. И лишить меня загробной жизни.

Слова его тонули в рыданиях и всхлипываниях, глаголы перестали подчиняться спряжениям.

— Если ты сделаешь что-нибудь для этого юноши, которому некуда деться, ты наверняка обеспечишь себе вечную жизнь, дорогой Пьетур, — сказала женщина.

Директор перестал плакать, вскочил, схватил руку Оулавюра Каурасона, сжал ее изо всех сил и сказал на ломаном исландском языке:

— Ты, покинутый, войди в мое сердце! Если ты голоден, я устрою для тебя пир. Если у тебя нет дома, я подарю тебе замок! Любовь — это единственное, что окупается. Меня зовут Three Horses! — Он прижал скальда к своей груди и снова заплакал, охваченный восторгом перед любовью вообще и перед своей любовью в особенности. Потом он злобно погрозил кулаком хозяйке, осыпал ее бранью и пригрозил, что выгонит, ее и никогда больше не разрешит писать для него стихи, если она не ляжет с ним спать.

— Плевать нам на эту суку, дружище! Она никогда не понимала, что значит Экономическое Возрождение. Но ты понимаешь меня и последуешь за мной.

Он заковылял вниз по лестнице, скальд пожелал женщине доброй ночи и пошел за ним. Когда они оказались на улице, Three Horses обхватил скальда за плечи, чтобы не упасть. Он все время разглагольствовал о любви, спотыкался, икал, плевался, принимался плакать, но говорил преимущественно по-датски, так что Оулавюр Каурасон, к сожалению, понимал лишь отдельные слова. Было за полночь, и поселок давно спал.

Тропинка шла по берегу моря вдоль каменистой гряды, по обе стороны тропинки между грядой и заливом стояли сушильни для рыбы, а дальше за ними у самой воды, обособленно от поселка, высилось громадное здание. Своими размерами оно превосходило все сделанное человеческими руками, все, что когда-либо видел Оулавюр Каурасон. Даже в самом фантастическом сне скальду ни разу не привиделось ничего, хотя бы отдаленно напоминавшее этот дом. Первое, что бросилось ему в глаза, были три башни, ведь до того дня он никогда не видел башен. Боковые башни были похожи на гигантскую репу, выкрашенную в красный цвет, а средняя была квадратная, с вогнутыми стенами и маленькой плоской крышей. При ближайшем рассмотрении и весь дом оказался столь же необыкновенным. Фасад был обращен к волнам океана, посередине шел сквозной проем, открытый всем ветрам. На первом этаже, в стене, обращенной к морю, было множество окон, и каждое окно было из цельного стекла, хотя оно было величиной со стену обычного дома. К сожалению, здесь, по-видимому, недавно произошло жестокое сражение с метанием камней, потому что все стекла оказались разбиты целиком или частично. Правда, в окнах еще оставалось достаточно стекла, чтобы в нем могло отражаться заходящее солнце, и тогда тем, кто проплывал мимо, казалось, что на берегу стоит замок из чистого золота. На втором этаже окна были закруглены сверху, как в богатых церквах, и их рамы состояли из множества мелких переплетов. Видимо, стекла соблазняли разгневанных вояк тем сильнее, чем выше они были расположены, ибо требовали большой меткости и более серьезной военной подготовки, — во всяком случае, на втором этаже не осталось ни одного целого стекла. Та же судьба постигла и маленькие цветные окошечки, составлявшие когда-то гордость центральной башни. Но, несмотря на выбитые стекла, скальд смотрел на этот громадный дом с восхищением и невольно в немом восторге начал считать окна.

— Что это тут перед нами? — спросил директор и слегка покачнулся в сторону.

— Дом, — сказал Оулавюр Каурасон.

— А что это за дом? — спросил директор.

На этот вопрос юный скальд ответить не мог. Он был не в силах достаточно быстро подобрать слова, чтобы выразить те удивительные чувства, которые охватили его при виде этого дома. Если бы он просто сказал, что это самый большой дом в Исландии, это, по существу, еще ничего не выразило бы. Скорей всего, этот дом был построен каким-то высшим существом в каких-то высших целях, недоступных человеческому пониманию, может быть, из уважения к океану или как прибежище, предназначенное для небесных бурь. И пока скальд ломал голову, подыскивая подходящий ответ на вопрос директора, из щели дома выползла старая облезлая крыса, с трудом проковыляла по дорожке и исчезла в прибрежных камнях.