Халлдор Лакснесс - Свет мира

• Название: Свет мира
• Автор: Халлдор Лакснесс
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85220-198-7

«Свет мира» — тетралогия классика исландской литературы Халлдоура Лакснесса (р. 1902), наиболее, по словам самого автора, значительное его произведение. Роман повествует о бедном скальде, который, вопреки скудной и жестокой жизни, воспевает красоту мира. Тонкая, изящная ирония, яркий колорит, берущий начало в знаменитых исландских сагах, блестящий острый ум давно превратили Лакснесса у него на родине в человека-легенду, а его книги нашли почитателей во многих странах.

---

— Золотые слова, — сказал фальшивомонетчик. — Для того чтобы жениться, надо обладать большим мужеством, но чтобы убить человека, мужества требуется еще больше. Самогонщик в таких делах ни черта не смыслит. Провонял насквозь. Гонит свое зелье, спрятавшись за коровьи задницы, зарывает его в навозную кучу, чтобы до него власти не добрались, а потом достает его из этого дерьма и продает людям.

— Да, черт побери! — сказал мелкий воришка, подпрыгнув от удовольствия.

— А ты заткнись, — сказал фальшивомонетчик. — Позор сидеть в тюрьме только оттого, что ты болван.

— Но ведь он совсем еще мальчик, — сказал Оулавюр Каурасон, беря мелкого воришку под свою защиту. — Зачем на него сердиться?

— Никчемная нынче молодежь пошла, — вздохнул фальшивомонетчик. — Я презираю этих молокососов, которые взламывают лавку, чтобы спереть печенье, солодовый экстракт да шнурки для ботинок, таскаются по ночам на завод, чтобы набить карманы напильниками и трехдюймовыми гвоздями, или воруют по прихожим всякие вшивые пальто. И все эти подонки вбили себе в голову, что они настоящие преступники. Мелких воришек следует держать в больницах для психов.

Самогонщик был человек свободомыслящий и любил поэзию — это довольно часто случается среди людей его ремесла. Он спросил Оулавюра Каурасона, правду ли говорят, что он поэт.

— Ну, это слишком сильно сказано, — ответил Оулавюр Каурасон.

— Сколько стоит сочинить стихотворение для нас? — спросил мелкий воришка.

— Для друзей и братьев я сочиняю бесплатно, — сказал скальд.

— Сочини про меня стихотворение, — попросил мелкий воришка.

— Дорогой друг, к сожалению, я не гожусь на то, чтобы сочинять стихи про мужчин, — ответил скальд. — Но если тебе нужно сочинить стихи в честь хорошенькой девушки…

— Да, черт побери, завтра как раз новенькая придет мыть коридор, — сказал мелкий воришка.

— Стыд и позор, что порядочные люди должны сидеть вместе с таким отребьем, — сказал фальшивомонетчик. — Эту мразь надо запирать в одну клетку с пьяницами.

Неожиданно скальд оказался в центре этого почтенного собрания за тюремной стеной, все столпились вокруг него, кроме убийцы, тот все еще стоял поодаль, и мелкий воришка взял его за руку, чтобы подвести поближе.

— Он сочиняет стихи, — сказал мелкий воришка.

— Подумаешь, — сказал убийца.

Оулавюр Каурасон смутился и начал отказываться. Многие тут же предложили прочесть сложенные ими стихи, если Оулавюр Каурасон первый прочтет свое стихотворение. Убийца хотел уйти.

— Не уходи, — сказал кто-то убийце. — Послушай стихи.

— Мне скучно слушать стихи, — ответил убийца и направился в дом к своей работе.

— Почему? — крикнули ему вслед.

— А зачем они? — ответил убийца и скрылся в доме.

Ни цветы, ни стена, ни стихи. Неужели все человеческие поступки вкупе с красотой мира настолько ничтожны по сравнению с убийством? Неужели даже цветы не имеют никакой ценности рядом с этим могучим и необъяснимым поступком? Убийца был одновременно и оправданием этого дома и доводом в пользу его существования, его чемпионом, его епископом, миллионером и высшим авторитетом, роковая безмолвная тайна убийцы делала всех остальных людей ничтожными.

Удивительно, до чего люди, сидящие в тюрьме, похожи на людей, живущих на свободе: не успел прозвучать сигнал, как все наперебой стали читать свои стихи, позабыв, что сначала хотели послушать стихи Оулавюра Каурасона. В действительности каждому нравились лишь собственные стихи и плевать он хотел на стихи скальда.

Убийца занимал особое положение, он не пожелал слушать стихов Оулавюра Каурасона, но зато он и сам не писал стихов и не пользовался случаем, чтобы заставить кого-то их слушать.

Через несколько дней снова пришел пастор. На нем по-прежнему было черное толстое пальто, калоши и высокий воротничок, пастор быстро семенил по коридору мелкими старческими шажками, припадая от старости на обе ноги.

— Какие теплые и светлые дни, — приветливо пробормотал пастор, входя в открытую тюремщиком дверь. Пастор улыбнулся своими добрыми глазами, обнажая испорченные зубы; среди бездны дневных дел этот человек считал своим главным долгом и первой жизненной потребностью прийти в дом к своим братьям и сказать им теплое слово. Не только его улыбка, но и вся манера держаться вместе с его дружеской, как бы машинальной речью, не обращенной ни к кому в отдельности, производили в этом холодном доме впечатление теплого очага, в котором вдруг затрещали ароматные березовые поленья; скальд приветствовал пастора. — Какие теплые и светлые дни, сколько в них благословенного покоя, чувствуется, что милосердие Божие — истинный смысл таких дней, — сказал пастор. — Можно мне присесть на край твоей постели, хотя, собственно, у меня нет времени оставаться надолго? Но когда человек становится стар, брат мой, его ноги делаются непослушными, как малые дети.

— Мне хотелось бы, чтобы у меня в старости было такое же лицо; как у вас, — сказал Оулавюр Каурасон, глядя с восхищением на пастора.

— Если мое лицо выражает радость милосердию Божьему, брат мой, то это лишь потому, что я большему научился у тех, кто заключен среди этих стен, чем у тех, кто живет за ними, — сказал пастор. — Я большему научился у тех, кто повержен наземь, чем у тех, кто уверенно стоит на ногах. Поэтому мне так хорошо в этом доме. Господи, благослови этот дом.

— А что вы думаете об убийце? — спросил Оулавюр Каурасон.

— Ну-у, — сказал соборный пастор, — Христос судит человека не по делам его, а по тому, понял ли он в глубине души своей истинный смысл жизни. Я уже старик. Когда годы усталого человека подходят к концу, он больше уже не говорит о грехах, брат мой. Радость обретения милосердия — вот истинная радость. Тот, кто понимает, что испытание и милосердие — две сестры, владеет большим домом, прекрасным домом, стоящим на высокой горе.

Пастор вынул из кармана книжечку и протянул скальду.

— Я хочу предложить тебе небольшое произведение одного знаменитого датчанина, — сказал он. — Оно называется «Приди к Иисусу».

— Большое спасибо, — ответил скальд. — В прошлый раз вы мне уже оставили эту книгу.

— Вот как, брат мой? Ну, я очень рад, — сказал пастор. — Я уверен, что ты почувствовал благословенное тепло, которое исходит от этой небольшой книжки.

Скальду пришлось признаться, что он, к сожалению, еще не начал ее читать.

— Быть может, брат мой не очень любит книги? — спросил пастор.

— Меня воспитывали на таких скучных проповедях, что, по-моему, я никогда не оправлюсь от этого, — сказал скальд.

— Какая досада, — сказал пастор тем же тоном, что и раньше, он был готов извинить всех. — Наверное, это были проповеди Ауртни. Этот достойный человек иногда бывал чересчур многословен. Одни многословны, когда пишут об Иисусе, другие наоборот. Но это ничего не значит, ты не должен отчаиваться из-за того, что некоторые чересчур многословны, когда пишут об Иисусе. Дело не в том, чтобы длинно или коротко говорить об Иисусе, а в том, чтобы молча стремиться к нему, чтобы иметь для него место в своем доме и быть счастливым.

Оулавюр Каурасон долго молчал, восхищенный этими словами, и продолжал рассматривать желтоватое, пергаментное лицо под серебристыми волосами, на котором страдания уже давным-давно превратились в благодарность Богу; есть ли более блаженный человек на всей земле? Близость его казалась надежной защитой от всех бурь.

— Я думаю, — сказал пастор наконец и встал, — что ты разрешишь мне оставить тебе небольшую книжечку, прежде чем я уйду. Ее написал один знаменитый швед, она называется «Приди к Иисусу». Так же как плохие книги плохи, если они плохие, хорошие книги — хороши, если они хорошие, брат мой.

— Большое спасибо, — сказал скальд, он взял книжечку и положил ее к другой такой же, лежавшей на Новом Завете.

— Теперь мы с тобой долго не увидимся, — сказал пастор. — Моя дочь живет в Копенгагене. Она и ее муж построили себе в Копенгагене новый дом и пригласили меня посмотреть его.

— Я уверен, что с вами не случится ничего дурного, но все-таки разрешите мне пожелать вам благополучного путешествия, — сказал скальд, он сжал руку пастора, и глаза его увлажнились от радости, что у пастора есть дочь в Копенгагене и что пастор едет посмотреть ее дом.

— Вообще-то мне предстоят два долгих путешествия, — сказал пастор, слегка вздрогнув, и в его улыбке мелькнуло что-то озорное, словно он собирался сказать дерзость. — Мне предстоит путешествие в Царство Небесное. А перед тем я решил съездить в Копенгаген. По правде говоря, меня очень радует поездка в Копенгаген. Нет ли у тебя в Копенгагене друзей, которым я мог бы передать привет, брат мой?

— Если вы когда-нибудь в своих долгих путешествиях встретите всеми презираемого скальда, такого же бедолагу, как я, это и есть мой друг, и я прошу вас приветствовать его от моего имени, — сказал Оулавюр Каурасон Льоусвикинг.