Анатолий Ромов - Приз

• Название: Приз
• Автор: Анатолий Ромов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Политический детектив
• Год: 1982

В 1977 году издательство «Советский писатель» опубликовало роман Анатолия Ромова «Воздух». Книга эта рассказывала о современном советском цирке, о смелости и мужестве его артистов, о силе их характеров и чувств.

А. Ромову вообще близки герои необыкновенные. Прозе его присущ подчеркнуто романтический строй. Духовность и цельность — таковы неотъемлемые качества людей, которых изображает писатель, а их безотчетное, как бы предопределенное природой тяготение к подвигу служит для них нравственным ориентиром, лежит в основе всего их поведения.

Именно таков и Маврикий Кронго, герой романа «Приз», — молодой африканец, жизнь которого неотделима от жизни его родины. Жребием Маврикия стало — принести высшую жертву во имя свободы своего народа.

---

— Теперь ответьте мне, Кронго: ваши лошади все время находятся на ипподроме?

— Да, — Кронго подумал, чтобы вникнуть в смысл собственного ответа. — Все время. Конечно.

Но ведь это не так.

— Нет. Конечно, нет. С лошадьми происходит всякое. Бывает, мы продаем их. Бывает, отправляем на конный завод в Лалбасси.

Лефевр хмыкнул. Крейсс торжествующе переглянулся с ним.

— В Лалбасси? Вот как… Ну да, у вас же там конный завод. Как вы отправляете их? В машинах?

— В автофургоне.

— Всегда в автофургонах?

— Всегда? — Кронго пожал плечами. — Бывает, своим ходом. Это близко. Но призеров мы туда отправляем редко.

— Конечно, своим ходом, — Лефевр осторожно взял зажигалку Крейсса и прикурил. — Сейчас с машинами стало плохо.

— Вы можете оказать большую услугу государству. Впрочем, это все чушь. Для вас это не играет роли, — Крейсс помедлил. — Просто… это моя большая просьба. Вы поедете сейчас на ипподром, скоро будет пять, обычное ваше время… Никто не должен знать, что мы с вами виделись… Ни в коем случае… Занимайтесь своими делами… Вы долгое время не имели связи с Лалбасси… В том, что вы поедете туда с Альпаком, не будет ничего необычного. Так ведь? Ведь когда-то нужно туда ехать… Не обязательно в автофургоне… Тем более с ними сейчас трудно… Заложите Альпака к двум часам. У вас есть крытые брички?

— Крытые брички? — Кронго попробовал вспомнить. — Да, конечно. Кажется, есть… Старые.

— Это не имеет значения. Главное, чтобы бричка была крытой. В два вы должны выехать с ипподрома на Альпаке… В сторону Лалбасси, но по дороге чуть замедлите шаг на Нагорной улице, около дома двадцать восемь. Вот и все.

— А не будет ли это… — Лефевр поднял брови.

Крейсс посмотрел на часы. Но зачем Крейссу нужен Альпак? Почему именно Альпак, а не другая лошадь?

— Кронго, вы все запомнили? Вы помните, где вы должны замедлить ход? Нагорная, двадцать восемь.

Лефевр смотрит мимо Кронго, хотя сидит прямо перед ним. Можно сказать, что Альпак болен. Нет, они, конечно, проверят это. Он должен что-то ответить. Но, в конце концов, двадцать километров средним тротом в Лалбасси — ничего страшного. Дорога хорошая, сейчас сухо.

— Кронго, ваша машина ждет во дворе. Мы не виделись, я вас очень прошу, запомните это. Вы все поняли? В два часа. Постарайтесь быть точным. Нагорная, двадцать восемь.

— Да, — странно, но при этом ответе Кронго не чувствует угрозы чему-то в его жизни, угрозы Альпаку. Только если он действительно поедет сегодня в Лалбасси, надо предупредить, чтобы с Альпаком с утра не работали. — Да, хорошо… Если… Конечно, конечно… Да, конечно…

— Спасибо, Кронго… — глаза Крейсса опустились, разглядывая что-то на столе. — Спасибо, Лефевр, проводите директора.

На улице было все так же темно, но в неясной синеве чувствовалось утро. Знакомый «джип» у ворот, шофер-ньоно, навалившийся на руль, стены соседних домов — все вокруг было облеплено густым влажным воздухом, синим, прохладным, тяжелым, как глина. Спинка сиденья прижалась к его лопаткам. Приз Дружбы. Любая лошадь. Ганновер-Рекорд. Звезды, которые вечером стояли над головой, теперь слабо блестят где-то у линии горизонта. Они стали мелкими, и то, что казалось недавно бесконечным черным провалом, теперь стоит плоской голубеющей доской, твердо наклонившей этот затейливый рисунок над океаном. И этот рисунок сопровождает его до ипподрома.

О Призе Дружбы и о том, что можно пригласить сюда любую лошадь и даже Ганновера-Рекорда, Кронго думал, начав обход, здороваясь с конюхами и наблюдая за тем, как выводят лошадей из рысистой конюшни. Ведь то, что сюда приехали бы лучшие лошади мира и он смог бы выставить против них Альпака, было бы почти счастьем. И это счастье он получает как бы в обмен на то, что согласился на предложение Крейсса. Пусть этим он совершает что-то нечистое, похожее на подлость, он еще не понимает какую, — но ведь за счастье надо чем-то платить. Всегда. Значит, надо пересилить себя и совершить что-то, не обязательно называть это подлостью, что противно тебе, несвойственно. Кронго видел легкие мечущиеся тени рысаков, слышал короткое пошаркивание копыт по дощатому настилу, спокойное пофыркивание, привычные окрики.

— Чиано, Чиано… — одна из легких теней остановилась около Кронго, он ощутил губы Альпака на своей шее, увидел черное, покрытое лишаями лицо улыбающегося Чиано. Серебристая щетина перекатывается по отвислой коже второго подбородка, глаза моргают, с готовностью вглядываясь в Кронго. — Чиано, сегодня работать с Альпаком не будем. Дайте кому-нибудь поводить его. Выберите старую бричку, полегче, крытую. И переставьте туда оглобли с его качалки.

— Как можно, месси? — губы Чиано расплываются. — Как можно не работать? Далеко, месси? В Лалбасси?

Серо-голубой воздух над полем ипподрома неподвижен. Видно, как кто-то уже выехал на дорожку и подает лошадь голосом.

— Да. Заложим около двух. Как он?

— Веселый, месси, совсем веселый. Хорош. Глаза блестят, я вошел, как шарахнется, хорошо, денник не разломал… Это верно, надо в Лалбасси, месси, надо, правильно… Сил накопил, куда столько… Надо в Лалбасси… Там кобылки молодые, он полюбит…

— Хорошо, хорошо, Чиано. Значит, вы все поняли…

Он должен работать. Должен работать, несмотря ни на что. Но почему — ни на что? Ведь ничего не случилось. Все в порядке. Сейчас он обойдет конюшни. Потом манеж. Надо последить, как работают конюхи. Там есть два хороших жеребенка. Один буланый, у него не прошла еще юношеская костлявость. Но при этом стать жеребенка удивительно ровна, он высок в холке, линии длинные, круп обещает вытянуться чуть не в половину спины. Ну вот, сегодня до двух у него много дел, и уже светает. Он вспомнил слова Крейсса — замедлить ход на Нагорной улице. Зачем? Что за нелепость, глупость. И зачем замедлить ход? Ганновер-Рекорд, австралиец, победитель Кубка Глазго. Липкий дощатый пол скаковой конюшни чуть проскальзывает под ногами. Половина денников пуста, в ноздри бьет острый запах конской мочи. Из окон под потолком расплывается неясный свет. Слышно, Как идет уборка, о пол дальнего денника неприятно царапают грабли. Что-то заставляет Кронго повернуть голову. На двери денника картонная табличка, углем неровно выведено «Перль». Уже проходя мимо, он замечает в распахнутой двери мерно двигающееся гибкое тело, белая рубашка для удобства разорвана на груди и кое-как заправлена в жокейские брюки.

— Месси Кронго…

Амалия. Да, это Амалия. Встретив его взгляд, она отворачивается и, будто пытаясь скрыть что-то, снимает щетку с крупа Перли, кладет на перегородку. Медленно запахивает края рубахи — так, чтобы не был виден коричневый нежный живот и плавная длинная впадина на груди.

— Амалия, вы жокей, вы не конюх… Зачем вы моете лошадь?

Глаза посмотрели на него и снова уплыли вбок.

— Месси… — тонкая нежная кисть пытается сцепить края рубахи у ворота, пальцы вздрагивают. — Я привыкла в цирке… Я хорошо ухаживаю… Поверьте, лошади любят меня… Вы не сердитесь, месси, так только лучше… Она привыкла ко мне…

Амалия на секунду взглянула на него и тут же отвела взгляд. Он вдруг вспомнил голубую доску неба, странно наклоненную над океаном.

— Месси, тише, пожалуйста, я все утро хочу вас увидеть… Месси… Если вы были у Крейсса, я очень прошу, скажите… Это очень важно. Вы были у Крейсса?

Она тронула его за локоть и тут же убрала руку. Она смотрит ему в глаза, и он понимает, что она видит, что он был у Крейсса. Откуда она знает Крейсса? Этого не может быть, он ослышался. Но он вдруг понимает, что не может оторваться взглядом от этого мягкого подбородка, от вздрагивающих выпуклых губ, раздвоенно и плавно переходящих в маленький нос, от продолговатых удивленных глаз, от груди, просвечивающей сквозь рубашку, стройных ног.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, Амалия.

— Он никуда не просил вас поехать?

Лицо ее изменилось, твердости на нем уже нет.

— Скажите, месси… Я знаю, вы приехали не из дома.

Зрачки Амалии снова сдвинуты вбок. Она стесняется, боится. Это стеснение выражено в ее ладони, нервно вцепившейся в другую ладонь, в уходящих в сторону глазах, в неумело и жалко растянутых, по-детски вздрагивающих углах губ. Слитно с этим Кронго видит лицо женщины, еще не уверенной в себе, но знающей, как она хороша, как красива, пока не знающей, что взгляд любого мужчины с охотой отзовется на эту красоту, но уже чувствующей это. Тусклый луч из-под крыши осветил ее нежную щеку, матово-гладкую, и рядом с ней — разрезанные трещинами обветренные губы и чуть наметившуюся трещинку между губами. Зубы в этой трещинке густо покрыты слюной. Амалия сейчас похожа на причудливый цветок, она — часть какого-то скрытого сияния, и Кронго жадно, постыдно-бесконечно рассматривает ее.

— Месси Кронго, выслушайте меня… — лицо Амалии вдруг становится холодным, почти сердитым. — Я не знаю, на чьей вы стороне, но вы должны выслушать. Не перебивайте. Вы не знаете, кто такой Крейсс. Может быть, вам он сделал добро. Не перебивайте, месси, выслушайте, я вас очень прошу… Это лиса, дьявол, мы никогда не знаем, когда он выезжает, когда и где будет проезжать. Я не хочу призывать перейти на нашу сторону. Я хочу только, чтобы вам было понятно, почему мы должны убить Крейсса… Его приговорили, и он должен быть убит. Простите, может быть, я… но тысячи жизней… — она запнулась. — По-другому нельзя объяснить.