Василий Стенькин - Под чужим небом

• Название: Под чужим небом
• Автор: Василий Стенькин
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1976

Василий Стенькин знаком читателям «Байкала» по рассказам о чекистах, опубликованным в журнале в разное время. Новая повесть «Под чужим небом» основана на документальных материалах.

Е. Д. Таров — наш земляк, филолог, владеющий несколькими восточными языками, по заданию ЧК служил в штабе атамана Семенова, затем в годы Отечественной войны — в агентуре японской разведки. При его участии удалось раскрыть зловещие планы бактериологической войны, которую готовили японские захватчики против СССР.

Повесть публикуется с некоторыми сокращениями.

---

— Был я в далеких краях, откуда писать не полагается, — начал Ермак Дионисович. В Москве он советовался с Асояном. Тот сказал, что Таров может открыться перед женою, если верит ей. «Разумеется, о содержании работы говорить нельзя», — предупредил Павел Иванович.

— В лагере что ли?

— За границей, в Маньчжурии.

— Как попал туда?

— Служил в белой армии. Помнишь есаула Семенова, который угощал нас в «Метрополе» в день твоего рождения? Он стал атаманом казачьих войск, вот у него я и служил, с ним за кордон ушел. Сейчас многие возвращаются на родину. Вины за мною нет — и мне разрешили...

— А я-то с ума сходила. Куда только ни писала, отовсюду отвечали: сведений не имеется. В двадцать втором году ездила в Верхнеудинск и там ничего не нашла. У тебя родных не осталось что ли?

— Тетка живет там, по мужу Бурдукова она, братьев и сестер у меня нет, я говорил тебе.

— Как там жил?

— Великий Данте писал так: «И горек чужой хлеб и тяжелы ступени чужого крыльца».

— Чего же ты раньше не возвращался?

— Это не простое дело. Сейчас возвращаются наши люди, работавшие на КВЖД, вот и я за компанию с ними. — С такой легендой Таров вернулся на родину и не хотел искать другого объяснения: он пока не знал, как сложатся отношения с Ангелиной. — Ну а ты как жила?

— Я думаю, мама успела доложить тебе, — не то осуждающе, не то с грустной усмешкой проговорила она. — Жить надо...

Ангелина откровенно рассказала о своей нелегкой жизни, плакала. Откровенность и слезы подкупили Тарова. Ему подумалось, что любовь жива, что ее можно воскресить, влить в нее новые силы. Он остался у жены.

Проходили дни, недели, и Ермак Дионисович все больше убеждался в своей ошибке. Любовь ушла, остались воспоминания о ней, которые он принял за самую любовь, и еще — жалость.

Ни покоя, ни радости в доме жены он не нашел. Деньги — зарплата за несколько лет — были на исходе. Таров стал задумываться о своем месте в жизни. Ангелина и ее мать не раз уже намекали на то, что приютили его и осчастливили. Стали возникать ссоры из-за пустяков.

Однажды Ангелина без причины взорвалась и больно оскорбила Тарова.

— Азиат! Инородец! Ты испортил мне жизнь, сгубил мою молодость. Мечешься где-то. Шпион...

В эти минуты она была удивительно похожа на свою мать. Терпение Тарова кончилось, он плюнул на все и уехал из Ленинграда. Впрочем, не будь приказа Асояна срочно вернуться в Забайкалье, он, вероятно, долго еще не решился бы на этот шаг.

Пока Таров выяснял свои семейные дела, в его родном краю произошли непредвиденные события. Не прислушавшись к предостережениям Ермака Дионисовича, Цэвэн, Епанчин, Размахнин попытались спровоцировать беспорядки. Из безрассудной затеи ничего не вышло: население их не поддержало.

Таров устроился преподавателем. Ангелина не решилась ехать с ним, не было прежней веры в его постоянство, жалко было оставлять родной Ленинград, а может быть, не было уже любви, кто знает... Она лишь изредка навещала его. В минуты душевного расположения просила прощения, говорила, что во гневе становится невменяемой и не отдает отчета своим словам. Ермак Дионисович всякий раз прощал, но прежней близости между ними уже не было. Таров жил в одиночестве, на положении холостяка.

Летом тридцать третьего года на учительском совещании он неожиданно встретился с Гомбо Халзановым, старым знакомым по университету. Халзанов, оказалось, много лет работал на руководящих должностях в Наркомпросе, но потом был исключен из партии за связь с троцкистами. Жаловался, что обвинили его необоснованно. Таров слушал и вспоминал поведение Халзанова накануне революции: Гомбо был тогда большим путаником, метался между троцкистами, эсерами и меньшевиками.

Работал он в педагогическом институте, вел курс старославянского языка и историческую грамматику, жил с пятнадцатилетним сыном Платоном. Жена умерла года два назад.

Таров и Халзанов стали навещать друг друга. Их сближало увлеченность языками и фольклором, одинокая жизнь, университетские воспоминания. Ермак Дионисович быстро привязался к Платону: юноша отличался оригинальностью и смелостью суждений, любовью к книгам, пониманием литературы. Он учился в Московском институте философии, литературы и истории. На летние месяцы приезжал домой. Тогда они с Ермаком Дионисовичем пропадали на озерах: оба были заядлыми охотниками и рыболовами.

В начале тридцать восьмого года Гомбо Халзанова арестовали как участника троцкистской организации. Платона, тогда студента третьего курса, исключили из института. Больше года он жил у Тарова. Ермак Дионисович даже мысли не мог допустить, что когда-нибудь Платон Халзанов сыграет зловещую роль в его жизни...

Шли годы. Вынужденное бездействие все больше тяготило Тарова. Казалось, о нем забыли и Центр, и японцы...

Сообщение Совинформбюро о вероломном нападении фашистов на русскую землю опалило душу Тарова.

Двадцать третьего июня, на второй день войны, он пришел в Управление Наркомата государственной безопасности с заявлением, в котором просил направить его в Маньчжурию с соответствующим заданием в интересах защиты Родины.

Заявление послали в Москву, высказав свои соображения. Центр поддержал просьбу Тарова и предложения руководства Управления. Затем был утвержден план подготовки закордонного мероприятия. Самым важным его разделом являлась легенда. Выдвигалось и обсуждалось два варианта. Первый: после ареста Цэвэна и других агентов Таров будто бы жил на нелегальном положении и, улучив подходящий момент, ушел в Маньчжурию. Второй: якобы был арестован органами НКВД, отбывал наказание в колонии, откуда удалось бежать и перейти государственную границу. Остановились на последнем варианте. В основу легенды положено подлинное событие, которое должно было заставить японцев поверить Тарову.

Летом тридцать восьмого года японская разведка перебросила в Советский Союз агента Ли Хан-фу. Он был задержан при переходе границы. Во время обыска у него обнаружено письмо на имя Тарова от подполковника Тосихидэ. Ли Хан-фу показал, что он шел на связь к Тарову с заданием от Харбинской японской военной миссии.

На допросах у японцев Таров расскажет, что причиной ареста будто бы послужило предательство агента, посланного к нему на связь. Это будет убедительно, японцы знают, что Ли Хан-фу не вернулся.

Этот вариант был предпочтительнее первого еще и потому, что Таров, переброшенный в СССР в тридцать втором году под видом реэмигранта, не мог, конечно, проживать на нелегальном положении

Чтобы ознакомиться с режимом, с условиями содержания заключенных, Таров побывал в исправительно-трудовой колонии.

Наступил день, когда Таров простился со своим городом. До пограничного поселка его сопровождал работник наркомата. Они ехали в купе полупустого вагона, настроение, как всегда при расставании, было грустным.

— Есть у меня, Максим Андреевич, одна сердечная тайна. Хочу открыться перед вами... — Ермак Дионисович помолчал, скручивая цигарку. Он волновался. — Полюбил я здесь молодую женщину. Пожилой человек, скажете, а влюбился... Мне сорок шесть, ей — двадцать восемь. Разница, как видите, немалая.

Недавно мы с Верой — ее Верой зовут — были в одной компании... Я провожал ее. С того вечера потерял покой. В прошлую субботу она заходила ко мне. Я оказал Вере, что меня призывают в армию. И все. Не посмел открыть своих чувств.

Все воскресенье томился: думал, надо было сказать. Ну, и пошел к ней с твердой решимостью объясниться. Дома были мать, брат-студент. Накрыли стол, посидели. Когда настало время, мы вышли: я, Вера и ее брат. Постояли у калитки, я ушел, так ничего и не сказав... Вот ведь как получается: Семенова не убоялся, японцев не убоялся, а тут — на тебе, испугался. Ладно, вернусь оттуда — займусь своими сердечными делами, — грустно пошутил Ермак Дионисович. — Если же не вернусь, позаботьтесь о ней, Максим Андреевич. Очень прошу вас: она самый дорогой человек для меня... Но теперь, однако, обо всем доложил, не утаил ничего...

VIII

На углу Китайской, центральной улицы Харбина, и Набережной Сунгари в трехэтажном кирпичном доме размещалась японская военная миссия. Если бы не высокая стена с колючей проволокой по верху, дом можно было принять за купеческий особняк, каких немало в этой части города.

Харбинская ЯВМ всюду протягивала цепкие щупальцы, плела липкую паутину. Здесь сочинялись задания шпионам, диверсантам и террористам, направлявшимся тайными тропами в соседние государства; здесь получали инструктаж осведомители, выискивавшие антияпонски настроенных людей среди китайцев и русских эмигрантов; отсюда шли провода аппаратуры подслушивания, установленной почти во всех учреждениях, не исключая кабинеты и спальни императора Маньчжоу-Го Пу И; здесь разрабатывались зловещие планы, от которых потом ужаснется человечество.