Цезарь Солодарь - Темная завеса

• Название: Темная завеса
• Автор: Цезарь Солодарь
• Жанр: История

---

А в Мехико в дни Олимпиады одного из советских корреспондентов, помню, спросил молодой парень, оказавшийся баскетболистом местного сионистского спортклуба "Маккаби":

- Вашим знаменитым гимнасткам всего по шестнадцать-семнадцать лет. Когда же они вступили в Коммунистическую партию?

У маккабиста были основания задать такой, мягко говоря, несуразный воспрос: ему внушили, что в состав советских олимпийских команд включаются только члены Коммунистической партии.

Как видите, сионистские советологи рьяно служат антикоммунизму и, обрабатывая молодежь, напропалую стараются перещеголять друг друга в безудержной клевете на социалистические страны.

Вернемся, читатель, в Роттердам. Если Тильда и поныне посещает там бнай-бритовские семинары, то ей вдалбливают уже не только клеветнические измышления о жизни социалистических стран. Сейчас на этих семинарах муссируются рассуждения о необходимости запасать оружие для еврейской "самообороны". От кого собираются обороняться голландские бнайбритовцы? На такой вопрос никто не может вразумительно ответить. Зато не приходится сомневаться, что слово "самооборона" представляет собой очередной камуфляж, на который, подчеркиваю снова, столь падки сионисты.

С приходом в США к власти Рейгана сионисты стран Бенилюкса удесятерили клеветнические нападки на социалистические страны, а когда бегинская клика начала бойню в Ливане, утроили свои денежные взносы на... оборону Израиля.

Однообразная антисоветчина "разнообразных вечеров"

Я поймал на себе его пристальный взгляд. Собственно, впился он глазами не в меня, а в цветастые обложки двух номеров "Огонька". Я невольно улыбнулся. И рослый парень, тоже ожидавший автобус на лондонской улице Мили-роуд, обратился ко мне по-русски.

Он, оказывается, давно не читал "Огонька" и вообще ни одного советского журнала. Не мог бы я ему подарить хоть один номер? Но я, к сожалению, должен был вернуть "Огоньки" одному из наших лондонских корреспондентов. И Роман поспешил тут же, на остановке, хотя бы полистать журналы.

Мне бросилось в глаза, что в обоих номерах парня прежде всего заинтересовали стихи. Почему?

- Пошел уже одиннадцатый год с того дня, - объяснил он, - как я пришел со своими наивными стихами в литературный кружок Дома пионеров. Тогда мне было одиннадцать лет. Теперь я понимаю, если бы родители вскоре не увезли меня в Израиль, поэта из меня все равно не вышло бы. Но русская поэзия необходима мне как хлеб. Она стала мне родной еще раньше, чем я пошел в школу. И уже на всю жизнь! Когда мы улетали в Израиль, тайком от матери я спрятал среди учебников небольшую книжку стихов Павла Антокольского. Вы знакомы с ним?

Узнав, что у меня есть книги Павла Григорьевича с дружескими автографами, Роман окончательно сбросил с себя путы скованности и, не обращая внимания на окружающих, тут же, на лондонской улице, внятно произнес строки Антокольского:

Как это ни печально, я не знаю

Ни прадеда, ни деда своего.

Меж нами связь нарушена сквозная,

Само собой оборвалось родство.

Зато и внук, и правнук, и праправнук

Растут во мне, пока я сам расту.

И юностью своей по праву равных

Со мною делятся начистоту.

Внутри меня шумят листвой весенней,

И этот смутный, слитный шум лесной

Сулит мне гибель и сулит спасенье

И воскресенье каждою весной...

- Говорят, в настоящих стихах каждый читатель видит что-то свое. Вот для меня в этих строках - вера поэта в молодежь, в будущие поколения, - сказал Роман. - И еще ответственность за внука, за правнука и праправнука... Нельзя себе представить современную поэзию без Антокольского, правда? - И, не дожидаясь моего ответа, парень возбужденно продолжал: - Я ведь читал, что Ярослав Смеляков - он и Эдуардас Межелайтис мои любимые поэты! - шутливо написал Антокольскому: "Здравствуй, Павел Григорьевич, древнерусский еврей!" Это не только шутка, правда? Мне кажется, что такими строчками талантливый ученик признает заслуги талантливого учителя в развитии русской поэзии, правда?

Автобус запаздывал, погода была не по-осеннему пригожа, и мы решили пойти пешком. Парень вызвался проводить меня до советского посольства.

Попал Роман в Израиль шестнадцатилетним пареньком. Прояви он решительность, честно признает Роман, мог бы и не поехать. Но побоялся разлучиться с больным отцом, целиком подчинившимся матери. Она же словно потеряла рассудок, так жадно внимала советам доброхотов, расписывавших райское житье в Израиле. А самый рьяный советчик, ссылаясь на профессоров-медиков, сумел убедить ее, что тамошний климат полезен отцу Романа больше, нежели вместе взятые Крым и Кавказ. Кстати, тот тип, искалечивший жизнь нескольким семьям, сам так и не решился уехать в Израиль. В последний момент прибежал в ОВИР и слезно отказался от выездной визы. А знакомым смиренно объяснил: "Не везет же мне! Чудодейственный израильский климат, утверждают врачи, мне противопоказан".

Когда Роман рассказывал мне об этом наглеце, орудовавшем, кстати, методом очень многих подпольных пропагандистов сионизма в социалистических странах, я ощутил, с какой силой парень способен ненавидеть.

В Израиле отцу Романа, квалифицированному инженеру и способному рационализатору, предложили изнурительную физическую работу. Из-за болезни он еле волочил ноги и, естественно, пойти на такую работу не мог. Его причислили к "злостным" безработным - таким, кто не имеет права на самое жалкое пособие. Кормилицей семьи стала мать. Ей, имеющей высшее экономическое образование, удалось устроиться приказчицей в супермаркете богатого, как его прозвали бывшие советские граждане, жадюги бакалейщика.

Роману пришлось отказаться от мысли о продолжении учебы. Устроиться на работу было тоже очень трудно. Но выручила спортивная закалка: крепко скроенного мускулистого паренька взяли в докеры, правда, на неполную зарплату. Затем Роману пришлось перейти грузчиком в магазин, где работала мать. Работа была нерегулярной. К услугам "комсодрольца", как оскорбительно назвал парня хозяин, обращались в крайних случаях, когда жадюгу бакалейщика очень уж припирало.

Слушая Романа, я все больше убеждался, что решение бежать из сионистского стана созрело в нем все же не под влиянием материальных лишений, отсутствия постоянной работы и бытовой неустроенности. Его подкосило другое: он стал ощущать себя человеком, упавшим в бездну бескультурья, где неразрешимой проблемой окружавшие его люди считали покупку книги ("Нужно быть по крайней мере Ротшильдом, чтобы позволить себе тратить деньги на какие-то никому не нужные романы или стишки!") и хороший концерт ("Приедет к нам из Тель-Авива на будущий год симфонический оркестр, может быть, выберемся на него, а пока хватит с нас радио!"). И наконец, искренняя дружеская беседа тоже стала недоступной. Даже близкие, казалось бы, друзья скрывали от Романа истинный размер своей зарплаты ("Как бы я, не дай бог, не попросил у них взаймы!"). Если они узнавали, что у них на работе есть вакансия, то скрывали это от Романа ("Спокойнее работать там, где рядом поменьше добрых знакомых - сегодня он тебе приятель, завтра донесет на тебя!").

На мрачную обстановку бескультурья жаловалась Роману и попавшая в Израиль на год раньше Рита, не успевшая закончить в Черновцах школу. С трудом она уговорила не очень-то хорошо зарабатывающего отца дать ей деньги на абонемент в единственной библиотеке города. А потом оказалось, что библиотеку закрыли на три месяца - не было средств, чтобы платить женщине, заменившей ушедшую в предродовой отпуск библиотекаршу. Угнетала Риту отчужденность и взаимная подозрительность подруг. "Мы задохнемся, - твердила она Роману, - либо сами превратимся в черных эгоистов, которым нет никакого дела до других, которых никто и ничто не интересует".

Однажды Рита привела Романа на квартиру подруги, где должна была состояться вечеринка вскладчину. На проигрыватель кто-то поставил истертую пластинку с песней Михаила Васильевича Исаковского и Матвея Исааковича Блантера "Летят перелетные птицы". И когда хорошо знакомый певец запел "А я остаются с тобою, родная моя сторона, - не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна", Рита зарыдала. Заплакали и другие девушки, покинувшие Советскую страну. Кто-то поспешил сообщить об этом городским заправилам сионистской молодежной организации. Началось форменное следствие. Хозяйка квартиры, где состоялась "крамольная" вечеринка, чуть было не лишилась из-за этого работы.

Роман старался не пропускать ни одного из так называемых "разнообразных вечеров", устраиваемых специально для новоприбывшей в страну молодежи. Между полустриптизным номером и разухабистым танцем иногда выступали посредственные актеры-иммигранты с чтением русских стихов. Программы, правда, строились довольно странно: отрывки из стихов Эдуарда Багрицкого, Михаила Светлова, Маргариты Алигер, Бориса Слуцкого, Роберта Рождественского, Леонида Мартынова, Константина Ваншенкина перемежались антисоветскими стихами никому не ведомых авторов. Строки из "Думы про Опанаса" Багрицкого или "Стихов о ребе" Светлова так ловко перетасовывали с чужими виршами, что "мозаика" в целом звучала, как произведение о бесправии евреев в Советской стране.