Мариуш Вилк - Дом над Онего

• Название: Дом над Онего
• Автор: Мариуш Вилк
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-89059-182-1

Эта часть «Северного дневника» Мариуша Вилька посвящена Заонежью. Не война, не революция, и даже не строительство социализма изменили, по его мнению, лицо России. Причиной этого стало уничтожение деревни — в частности, Конды Бережной, где Вильк поселился в начале 2000-х гг. Но именно здесь, в ежедневном труде и созерцании, автор начинает видеть себя, а «территорией проникновения» становятся не только природа и история, но и литература — поэзия Николая Клюева, проза Виктора Пелевина…

---

Однако настоящая беда пришла из-за коровы. Корова Петуховых как раз должна была отелиться, когда отца Алексея перевели в деревню Суна. Советские законы запрещали резать стельную корову, а как с ней переезжать? Хорошо, нашелся сосед, который за поповскую стельную Зорьку отдал свою Красавку. Петуховы Красавку зарезали, мясо на дорогу засолили и уехали. Сосед же, когда НКВД прижало его к стенке, не признался в совершенном обмене. За нелегальный убой скота отца Алексея посадили на полтора года. Он попал в Бесовецкий сельскохозяйственный лагерь под Петрозаводском. Выйдя на свободу, осел с семьей в Заонежье. В Боярщине, близ Кижей. Там разыгрался последний акт драмы.

Заонежье в середине тридцатых годов прошлого века было в Карелии последним прибежищем православия (согласно секретным данным Союза воинствующих безбожников, в 1936 году на территории Заонежья действовало пятьдесят восемь часовен, в которых не были сняты колокола, и жители приглашали священников служить в дни местных праздников), кижский же приход был главным оплотом веры. Ничего удивительного, что смелый референдум на Кижах — в результате которого более тысячи человек высказалось за сохранение церквей и лишь восемьдесят голосовало за их ликвидацию — назвали «настоящим бунтом против советской власти». Происходило все это, не забывайте, в период сталинских чисток, когда и за меньшее могли расстрелять без суда и следствия. В этот котел и угодил, едва освободившись из лагеря, священник Петухов.

Петуховы привезли в Боярщину свой бедный скарб: ободранный сундук, деревянную кровать, самовар и старую швейную машинку, единственную кормилицу.

— Голь перекатная, — говорили деревенские.

Но отец Алексей беспокоился не об имуществе.

Ему было пятьдесят восемь, он чувствовал, что конец близок. И вот на закате жизни Бог посылает ему непростую задачу: спасти кижские храмы от безбожников!

А храмы Кижей для советской власти были словно кость в горле. Начали с церкви Преображения Господня.

— Зачем приходу две церкви? — возмущались самые рьяные. — Давайте Покровскую оставим мракобесам, а из Преображенки сделаем музей.

Дело в том, то на Кижах испокон веку молились в двух церквях: от Пасхи до Покрова — в летней, Преображенской, а зимой — в отапливаемой, Покровской. И именно эту летнюю, двадцатидвухкупольную гордость всего Заонежья (да что там, во всей России второй такой не сыскать!) власти решили закрыть. Осенью 1936 года представитель сельсовета силой отобрал у церковного старосты ключ от храма. Всю зиму священник Петухов писал письма во всевозможные инстанции и собирал подписи под петициями, наконец обратился на самый верх, в Москву, откуда в апреле 1937 года пришло окончательное решение: немедленно превратить храм в музей!

Отец Алексей предвидел такое развитие событий и заранее отвел младшую Галку в сельсовет, чтобы та под его диктовку письменно отреклась от родного отца. Старшие дети давно выросли и разъехались кто куда. Попадья поддерживала мужа.

Можно было начинать последнее сражение. Вопреки решению властей пасхальная служба 1937 года прошла в церкви Преображения. И все лето отец Алексей там служил. В день Преображения Господня (19 августа) он произнес последнюю проповедь:

«Да будет вам всем известно, что корабль Христов, Церковь православная теперь переносит страшную бурю и находится в страшной опасности. За тысячу лет существования православной Церкви на Руси никогда не была она в столь тяжелом положении, как сейчас. Враги христианства не дремлют, они напрягают все силы, чтобы утопить священный корабль Христов и уничтожить веру православную…»

Петухова арестовали в октябре, как раз на Покров. Он выдержал два допроса, вздорные обвинения отрицал. На третьем «признался», что принадлежал к контрреволюционной организации и шпионил в пользу «белых финнов». Отца Алексея расстреляли в два часа ночи 20 ноября 1937 года.

Оба кижских храма передали музею. С тех пор службу на Кижах не служили до 1991 года, когда в Заонежье приехал из Парижа отец Николай.

26 октября

Каким же образом всего за пару десятилетий православие в Заонежье полностью вымерло? Каким образом все дети отца Алексея выросли безбожниками? Можно ли объяснить это исключительно страхом? А может, «естественная религиозность» прежних россиян (и человека вообще!), о которой в свое время столько писал философ Соловьев, на поверку оказалась, как говорят новые русские, «показухой»?

Правда, отец Николай все еще питает иллюзии, что, усердно молясь, сумеет протоптать тропу к храму и кижские церкви снова заполнятся толпами верующих, но подозреваю, что это будут скорее толпы туристов — даже если женщины покроют головы платками, мужчины сдернут шапки, и все дружно станут зажигать свечи, поминутно осенять себя крестным знамением, лобзать иконы и кланяться до земли.

И по сей день ни один из кижских храмов не отдан общине верующих, потому как и общины верующих как таковой на Кижах нет. Зимой отец Николай живет в Петрозаводске (там и служит), а летом небольшая группа его прихожан теряется среди толп туристов, ежедневно оккупирующих остров, — пора бы музейной администрации наконец запретить вести экскурсии в Покровской церкви во время службы. О Преображенке и вовсе говорить не приходится — пока лишь гадают, как бы ее отреставрировать, чтобы во время ремонта не рассыпалась окончательно.

Постороннего человека, случайно оказавшегося на вчерашней службе, толпа в церкви могла бы обмануть (приободрить): откуда ему знать, что отец Николай оплатил дополнительные рейсы «ракеты» из Петрозаводска и Великой Губы, чтобы бесплатно привезти желающих на праздник Покрова. Желающих — естественно — оказалось больше, чем мест в «ракете», тем более что пошли слухи о бесплатном обеде после службы… А еще год назад — без «ракеты» и обеда на халяву — я сам носил за отцом Николаем чашу со святой водой. Больше было некому.

Петрозаводск, 2 ноября

В Музее изобразительных искусств — выставка в честь семидесятилетия Мюда Мечева[91]. В трех небольших залах на первом этаже Мечев показал сто новых работ, в том числе избранное из легендарного уже цикла медитаций кистью и тушью на библейские темы, которым он посвятил последние пятнадцать лет жизни, пара карельских пейзажей и несколько набросков с натуры (меня восхитило «Северное сияние сквозь падающий снег», небольшая гуашь 1997 года — вроде хайку цветной тушью), множество художественных впечатлений от заграничных вояжей (в частности, виды Рима, Ватикана, Венеции, Флоренции, Парижа и Лондона), а также несколько московских переулков и карандашный портрет Ольги. Учитывая, что Меч исследует каждую тему медленно, скорее созерцает, чем творит, — не так уж мало.

«Калевале» Мечев посвятил шестнадцать лет жизни: восемь — писал гуашью и тушью и еще восемь делал гравюры. В 1948 году выиграл в Москве Всесоюзный конкурс на иллюстрации к юбилейному изданию по случаю столетия «Калевалы». С этого все и началось. Сперва он, в отличие от других художников, видел эпос реалистически. Потому и поехал в Карелию: от соцреалистических штампов на Север, якобы за материалами для «Калевалы», а на самом деле просто подальше от столицы (Мюд хорошо помнил историю отца, художника Константина Пантелеева-Киреева[92], арестованного в 1937 году).

Здесь, в Карелии, в деревне Соломенное, Мечев встретил батюшку Александра Ермолаева, священника местной церкви, своего будущего духовного отца, которого он позже изобразил как Вяйнямёйнена. В этой первой серии гуашей очень заметно влияние северного модерна, особенно его лидера, финна Галлен-Каллела[93]. Та же северная природа, та же мягкая палитра (серебро, серые и коричневые тона), светотени.

— В Карелии Мечев обрел себя, — говорит с экрана Ольга Хлопина, его жена (в последнем зале показывают фильм карельского телевидения о Мечеве).

Первая «Калевала» Мечева — более двухсот работ. В юбилейное издание 1956 года вошло сто семнадцать. Однако до «Калевалы» Аксели Галлен-Каллела, последний раз изданной в 1983 году в Милане, им было далеко.

Мечев повторил попытку, на этот раз в гравюре. Снова восемь лет — и более трехсот работ. Ими иллюстрировали очередную советскую «Калевалу» — в столетие первого полного издания эпоса на русском языке (1888–1988). Здесь Мечев показал себя художником-созерцателем — мастером чернения света.

Очередная большая тема Мюда Мариевича (его имя — аббревиатура: Международный юношеский день, а отчество мать образовала от собственного имени Мария, поскольку была красной феминисткой и не хотела, чтобы сын оказался связан с репрессированным отцом) — «Повесть временных лет». Книга, из которой Русь берет свое начало. Великий русский эпос. Мечев стилизовал свои работы под старинные миниатюры.