Ярослав Гжендович - Фантастика «Фантакрим-MEGA»

• Название: Фантастика «Фантакрим-MEGA»
• Автор: Ярослав Гжендович
• Жанр: Фэнтези

Электронное издание составлено из опубликованных в минском журнале «Фантакрим-Мега» в течение 1991 и 1993 гг. рассказов и повестей англо-американских, польских и других иностранных писателей-фантастов.

---

Я рассмеялся и взял у него сигарету.

— Сложный язык, — согласился я. — Но это все равно, что… вдруг ты нашел совершенно новый класс грибов. Они тебе будут сниться по ночам.

Глаза у него заблестели.

— Вот это да! Хотел бы я сделать такую находку!

— Может, и сделаешь со временем.

Он хмыкнул, провожая меня к двери.

— Вечером посажу твою розу. Осторожней там, не переусердствуй!

— Прорвемся, док!

Как я и говорил, он помешан на грибах, но парень хоть куда!

Моя квартира в крепости Тиреллиана непосредственно примыкала к храму. Она была значительно лучше тесной каюты, и я был доволен, что марсиане дошли до изобретения матрацев. Кровать оказалась пригодной для меня по росту, и это меня удивило.

Я распаковался и извел несколько пленок на храм, прежде чем принялся за книги.

Я щелкал, пока мне не стало тошно от перелистывания страниц, от непонимания того, что на них написано. Тогда я стал переводить исторический трактат.

«И вот в тридцать седьмой год процессии Силлена зарядили дожди, которые послужили поводом к веселью, потому что это редкое и своенравное событие обычно истолковывается как благословение.

Но это оказалось не жизнетворное семя Маллана, падающее с неба. Это была кровь Вселенной, струей бьющая из артерии.

И наступили для нас последние дни. Начался прощальный танец.

Дожди принесли с собой чуму, которая не убивает, и под их шум начался последний уход Локара…»

Я спрашивал себя, что имеет в виду Тамур?

Ведь он — историк и должен придерживаться фактов. Это ведь не Апокалипсис.

А может, это одно и то же?

Почему бы и нет? Горстка обитателей Тиреллиана — остатки некогда высокоразвитой культуры.

Чума. Чума, которая не убивает. Как это может быть? И почему чума, если она не смертельна?

Я продолжал читать, но природа болезни не уточнялась.

Я проскакивал абзацы, но ничего не находил.

М'Квайе, почему, когда мне больше всего нужна помощь, тебя, как на грех, нету рядом?

Должно быть, я проспал несколько часов, когда в мою комнату с крошечной лампой в руке вошла Бракса.

— Я пришла слушать поэму.

— Какую поэму?

— Твою.

— Ох!

Я зевнул и вообще проделал все то, что обычно делают земляне, когда их будят среди ночи и просят почитать стихи.

— Очень любезно с твоей стороны, но, может быть, время не совсем подходящее?

— Я не против!

Когда-нибудь я напишу статью для журнала «Семантика», обозвав ее «Интонация как недостаточное средство передачи иронии».

Тем не менее, окончательно проснувшись, я потянулся за халатом.

— Что это за животное? — спросила она.

Она указала на шелкового дракона, вышитого на отвороте.

— Мифическое, — ответил я. — Послушай-ка, уже поздно. Я устал. Завтра у меня много дел. И к тому же, что подумает М'Квайе, если узнает, что ты была здесь?

— Подумает о чем?

— В моем мире существуют определенные обычаи, касающиеся пребывания в спальне людей противоположного пола, не связанных браком. Гм, ну… ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Нет.

Глаза у нее были цвета яшмы.

— Ну, это… это секс, вот что.

В этих яшмовых глазах вспыхнул свет.

— О, ты имеешь в виду приобретение детей?

— Да. Совершенно верно.

Она рассмеялась. Впервые услышал я смех в Тиреллиане. Как будто виолончелист провел смычком по струнам. Слушать было не очень приятно, особенно потому, что она смеялась слишком долго.

— Теперь я вспомнила. У нас тоже были такие правила. Полпроцессии назад, когда я была ребенком, у нас были такие правила, но… — Похоже было, что она готова снова рассмеяться. — В них больше нет необходимости.

Мозг мой помчался, как магнитофонная лента при перемотке.

Полпроцессии! Нет! Да! Полпроцессии — это же приблизительно двести сорок три земных года!

Достаточно времени, чтобы изучить все две тысячи двести двадцать четыре танца Локара.

Достаточно времени, чтобы состариться, если ты человек.

Человек с Земли.

Я снова взглянул на нее, бледную, как белая шахматная королева из слоновой кости.

Она человек, готов заложить душу, что она живой, нормальный здоровый человек, и она женщина… Мое тело…

Но ей двести пятьдесят лет. Значит, М'Квайе — бабушка Мафусаила. А они еще хвалили меня как лингвиста и поэта. Эти высшие существа!

Но что она имела в виду, говоря, что сейчас в этих правилах «нет необходимости»?

Откуда этот истерический смех? К чему все эти странные взгляды М'Квайе?

Неожиданно я понял, что близок к чему-то важному.

— Скажи мне, — произнес я якобы безразличным тоном, — имеет это отношение к чуме, о которой писал Тамур?

— Да, — ответила она, — дети, рожденные после дождей, не могут иметь детей, и…

— И что?

Я наклонился вперед, моя память-магнитофон была установлена на «запись».

— У мужчин нет желания иметь их.

Я так и откинулся к спинке кровати. Расовая стерильность, мужская импотенция, последовавшие за необычной погодой.

Неужели бродячее радиоактивное облако, бог знает откуда, однажды проникло сквозь их разряженную атмосферу? Проникло в день, задолго до того, как Скиапарелли увидел каналы — мифические, как мой дракон, — задолго до того, как эти каналы вызвали верные догадки на совершенно неверном основании. Жила ли ты тогда, Бракса, танцевала или мучилась, проклятая в материнском чреве, обреченная на бесплодие? И другой слепой Мильтон писал о другом рае, тоже потерянном…

Я нащупал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить пепельницу. На Марсе никогда не было ни табака, ни выпивки. Аскеты, встреченные мною в Индии, настоящие гедонисты по сравнению с марсианами.

— Что это за огненная трубка?

— Сигарета. Хочешь?

— Да.

Она села рядом, и я прикурил для нее сигарету.

— Раздражает нос.

— Да. Втяни немного в легкие, подержи там и выдохни.

Прошло несколько мгновений.

— Ох! — выдохнула она.

Пауза. Потом:

— Она священная?

— Нет, это никотин, эрзац нирваны.

Снова пауза.

— Пожалуйста, не проси меня переводить слово «эрзац».

— Не буду. У меня бывает такое чувство во время танца.

— Это головокружение сейчас пройдет.

— Теперь расскажи мне свою поэму.

Мне пришла в голову идея.

— Погоди, у меня есть кое-что получше.

Я встал, порылся в записях, потом вернулся и сел рядом с ней.

— Здесь три первые главы из книги Экклезиаста. Она очень похожа на ваши священные книги.

Я начал читать.

Когда я прочитал одиннадцать строф, она воскликнула:

— Не надо! Лучше почитай свои!

Я остановился и швырнул блокнот на стол.

Она дрожала, но не так, как тогда, в танце. Она дрожала невыплаканными слезами, держа сигарету неуклюже, как карандаш.

Я обнял ее за плечи.

— Он такой печальный, — сказала она.

Тут я перевязал свой мозг, как яркую ленту, сложил ее и завязал рождественским узлом, который мне так нравился.

С немецкого на марсианский, экспромтом, переводил я поэму об испанской танцовщице.

Мне казалось, что ей будет приятно. Я оказался прав.

— Ох! — сказала она снова. — Так это ты написал?

— Нет, поэт лучший, чем я.

— Не верю. Ты написал это.

— Это написал человек по имени Рильке.

— Но ты перевел на мой язык. Зажги другую спичку, чтобы я видела, как она танцует.

Я зажег.

— «Вечный огонь», — пробормотала она, — и она идет по нему «маленькими крепкими ногами». Я бы хотела танцевать так.

— Ты танцуешь лучше любой цыганки.

Я засмеялся, задувая спичку.

— Нет. Я так не умею.

Сигарета ее погасла.

— Хочешь, чтобы я станцевала для тебя?

— Нет. Иди в постель.

Она улыбнулась и, прежде чем я понял, расстегнула красную пряжку на плече.

Одежды соскользнули.

Я с трудом сглотнул.

— Хорошо, — сказала она.

Я поцеловал ее, и ветер от снимаемой одежды погасил лампу.

3

Дни были подобны листьям у Шелли: желтые, красные, коричневые, яркими клубками взметенные западным ветром. Они проносились мимо меня под шорох микрофильмов. Почти все книги были скопированы.

Ученым потребуются годы, чтобы разобраться и определить их ценность.

Марс был заперт в ящике моего письменного стола.

Экклезиаст, к которому я много раз возвращался, был почти готов к звучанию на Высоком Языке.

Но находясь в храме, я насвистывал, писал стихи, которых бы устыдился раньше, по вечерам бродил с Браксой по дюнам или поднимался в горы. Иногда она танцевала для меня, а я читал ей что-нибудь длинное, написанное гекзаметром. Она по-прежнему считала, что я Рильке, и я сам почти поверил в тождество.

Это я пребывал в замке Дуино и писал его Элегии.