Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

• Название: Тайна дразнит разум
• Автор: Глеб Алёхин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Главный герой обоих романов — самобытный философ, преданный делу революции большевик Калугин. Он участвует в борьбе чекистов против церковников и контрреволюционеров в Старой Руссе («Белая тьма»), в бескомпромиссной идейной борьбе в 20-е годы отстаивает памятник «Тысячелетие России» в Новгороде («Тайна Тысячелетия»). Калугинская «логика открытия» помогает чекистам в их работе.

---

В угловой квартире нэпмана Морозова диковинные часы набатно пробили двенадцать. Дед поежился. Взращенный на поверьях, он порою ждал, что в полночь забеснуется нечистая сила.

Напрягая слух, он насторожился. Мирно хрустела овсом пузатая лошаденка с торбой на морде. Кругом ни души. Вдруг на повороте Гостиного двора колыхнулся белый саван. Фома призвал святую Софию, но привидение двигалось прямо на извозчика.

— Свят-свят! — забормотал дед, зажмурившись.

Он слышал, как невесомые шаги подкрались к коляске, а знакомый голос вернул его к жизни:

— Дедуля, здравствуй! — Словно фея из сказки, актерка, вся в белом, радушно улыбнулась: — Не узнал, что ли?

Как не узнать симпатичную пассажирку: лик ангелочка, а грудь дородной игуменьи. Все же испугом малость примяло голос:

— Что так припозднились, краля?

— Гостила у подруги. Она освободилась после спектакля. — Резко качнулась коляска. Усталая барышня привалилась к спинке сиденья: — Дедуля, хочу золотую коронку. Посоветуй хорошего дантиста со своим материалом…

Он дал адреса двух зубных техников и, сняв торбу с лошадки, вернулся на козлы:

— Но, но, Кикимора! — замахнулся кнутом.

Большеухая мохнатка, с жидким хвостиком и раздутыми боками, в самом деле смахивала на чертенка из народной сказки. А хозяин в ней души не чаял.

Возле Соловьевской гостиницы артистка вынула из сумочки двугривенный (езды-то рукой подать!) и, зевая, тихо молвила:

— Говорят, местные купцы в подарок царю изготовили золотую модель памятника России. Правда это?

— Впервой слышу, мил человек. — Дед зажал кнутовище коленями и полез в карман за кисетом: — Вот как «обновилась» икона на памятнике, могу поведать…

Актриса, видать, шибко притомилась — перенесла разговор на другой день:

— Завтра я выступаю в Софийке, подъедешь к десяти. Удачной ночи тебе, дедуля.

Старик мысленно перекрестил ее и натянул вожжи. Он заметил, что из ресторана вышел чернявый паренек и пошел за ней во двор гостиницы. У него на груди значок КИМа, — греха не будет. Дед судил по своему сыну, комсомольцу: теперь он стал партийцем. Вчера из Москвы телеграмму прислал, обещал приехать. И опять навестит своего учителя Калугина…

РУССКАЯ БАЛАЛАЙКА

Калугин отказался от путевки на Старорусский курорт: задерживал подшефный завод — до сих пор нет электричества; то не было кабеля, а теперь монтера.

Пришлось идти на северную окраину города. Там, в Никольской слободе, живет Лебедев, новгородский Эдисон. Секретный замок, изобретенный им, открывается только набором цифр.

Числовая механика заинтересовала Калугина. Он ближе познакомился с Лебедевым. Тот согласился с тем, что противоречие — толчок любому изобретению.

Отличный стрелок-охотник, Лебедев изобрел катапульту, которая выбрасывает тарелочки на разных скоростях. Он, патриот города, конечно, поможет кирпичному заводу.

К сожалению, монтера не оказалось дома. Николай Николаевич оставил записку со своим телефоном, но домой не спешил: вспомнил адрес ночного извозчика.

На всю жизнь запомнились его сказки и житейские былички, пересыпанные крылатыми словами. Именно он, Фома, раскрыл мальчику мудрость русской пословицы: «Не хватайся за кончики: венец всякого дела — середка». Старик поучал: «Отправляясь в дальнюю дорогу, не помышляй, сынок, о начале и конце пути. Готовься к середке-середушке, там все беды — холод, голод, бездорожье и волки-разбойники. А засверкает впереди златой крест, — так и битым доползешь».

Заваловый перекресток дорог — на Антоново, Деревяницы, Москву — встарь заселяли кузнецы, ямщики, шорники, содержатели постоялых дворов. Здесь меняли лошадей Радищеву и Пушкину.

Теперь Никольская слобода славилась огородниками, каретниками и городскими извозчиками, внуками забубенных ямщиков. Бревенчатая изба Фомы, на первый взгляд, ничем не отличима от других загородных домов, почерневших от времени, но внимательный взгляд отметит чердачное окно в форме большой подковы. В прошлом эта архитектурная деталь была эмблемой ямщицких построек.

Калитка и широкие ворота, подпертые кольями, ждали ремонта, а сруб из мореного дуба за двести лет даже не покосился. На мощеном дворике между хлевом и сараем, где снежинками мельтешил тополиный пушок, дремала старенькая коляска с морщинистой кожей на спинке сиденья.

Из открытых дверей пахнуло конопляным маслом и свежим хлебом, испеченным на капустных листах. Фома, как и предполагал гость, выспался и трапезничал в одиночестве.

— Старуха-то пошла поклониться мощам преподобного, — кивнул он в сторону Антониева монастыря. — Присаживайся, мил человек, да отведай овсяного киселька с холодным молочком…

— Смотрю на тебя, старина, и завидую: ты же дуб мореный! Открой секрет долголетия.

— Хворые места натираю дегтем — вот и вся премудрость.

— Голубчик, ты из рода ямщиков?

— Вестимо, милок, хотя батя мой кучером служил. Тогда богатые конюшни содержали извозопромышленники. А ныне мы все, извозчики, при бирже труда.

— Почему у тебя первый номер?

— Да я, сударь, вроде закоперщика в нашей артели, — ответил он, позевывая.

Вне коляски старик всегда чувствовал себя не в своей тарелке; зато, сидя на облучке, мигом преображался, как царек на троне. С козел видел дальше и думал быстрее.

Со временем психологи создадут особые кабинки, в которых человек будет мыслить продуктивнее, а сейчас гость немало удивился; оказывается, Фома знал причуды своего разума — дед забрался на приполок русской печи, сел там, как на козлах, и, дымя цигаркой, бодро и охотно затараторил:

— Супротив моей стоянки за черным забором развалины с подземельем. Там, по всем приметам, хоронятся огольцы…

Председатель Детской комиссии уточнил облики беспризорников, поблагодарил за помощь и пересел на широкую лавку, поближе к старику:

— Голубчик, кто мог придумать легенду о золотой модели памятника Тысячелетию?

— Вишь что! Я вожу актерку. Так она тож пытала насчет этой байки да про Морозова: как он набивает свои карманы?

— И как же? — оживился гость. — Нуте?

Уводя сухой рукой махорочный дым, дед ухмыльнулся:

— Хитер бобер! Вишь, соколик, мясник купил патенты себе и своим скрытникам. Они скупают скот, отправляют вагонами в Питер и кажинный платит налог за себя — за средний оборот, а весь доход со всех патентов — в морозовский карман. И чем больше прибыли, тем больший магарыч соучастникам. А делец не скуп! Фининспектор, опосля моей наводки, опросил их — ни один не выдал. Вот и кусни локоток, мил человек!

Дед хрустнул плечами и желтым глазом уставился в красный угол с мерцающей лампадой перед большой иконой:

— Ты, поди, подметил киот на поставе Россиюшки? Так вот моя старуха крестится: сама слыхала, как богоматерь шепчет молитвы. Ну, думаю, проверю. И ночью к памятнику. А моя Кикимора, что ищейка, морду вытянула, ноздрями сопит и хвост поджала, словно учуяла серого. И вот те крест! — Старик мелко осенил впалую грудь и доверительно продолжал: — Слышу… кто-то скребет. А я, сам знаешь, в потемках вывески читаю. Гляжу, глазам не верю: от поставы отпрянул могутный, что статуй, громила и топ-топ в крапивник, что возле крепости. Мне бы за ним, так от страха ноженьки мои отнялись…

Дед положил смоченный окурок под свою голую пятку:

— А поутру вертаю с вокзала и вижу: наборщик, тощий, что кнут, типографской краской замазывает сияющую икону. Вишь, ночной детина «обновлял» икону к молебну и крестному ходу…

— А что еще заприметил у «чудотворца»?

— Цыганскую курчавую бородищу. Да я опознаю…

Скрипучие ходики с двумя подковами на длинной цепочке напомнили гостю час занятия с учеником. Калугин встал и вдруг глазами измерил старую балалайку, висевшую меж окон.

Когда-то русская балалайка была двухструнной. Но и она прогрессирует: стала с тремя и формой богаче — малюсенькая, малая, средняя, большая и огромная. Они образовали великорусский оркестр, слава о котором разнеслась по всему миру.

Осматривая балалайку, историк увидел в ней образ философского ключа номер три. Три части инструмента: корпус, гриф и головка настройки. Треугольная форма деки. Три струны. И три колка. Да и бряцают кончиками трех пальцев. При этом левая рука меняет звучание, прижимая струны к ладам, а правая, наоборот, извлекает звуки с поразительным постоянством.

Восторг краеведа перед балалайкой Фома истолковал по-своему:

— Что мне соха, была б балалайка, говорят на деревне, да и городские часто наяривают. Вот хотя бы мой сынок: в Москве большой человек, а приедет — кнутом не отгонишь!

— Заметь, голубчик, трем струнам доступен любой мотив, — сказал Калугин и ушел в мечту: «Вот бы научиться до виртуозности играть на трех „струнах“ противоречия!»