Селеста Брэдли - Семь грехов куртизанки

• Название: Семь грехов куртизанки
• Автор: Селеста Брэдли
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9910-2870-7

Жизнь Пайпер, скромной смотрительницы музея, переворачивается, когда она обнаруживает тайный дневник известной куртизанки XIX века. Путешествие по откровенным страницам раскрывает в девушке неведомые ей до сих пор чувства и желания… И когда в ее жизни появляется человек, в которого она когда-то была безответно влюблена, Пайпер использует дневник куртизанки как учебник по соблазнению… и мужчина ее мечты не в силах устоять!

---

— Его все знают. Он именит и богат, и к концу лета его активы разительно улучшат деловые перспективы твоего дяди.

Правда выплыла наружу. Мне стало дурно от этих прагматичных рассуждений. Когда затрагивались деловые интересы дяди Уэбстера, взывать к лучшим чувствам опекунов было бесполезно. Дяде приятно было мнить себя джентльменом, но все свои средства он вкладывал в торговлю, надеясь еще и разбогатеть. Тетя Берил держала красивый и солидный дом (по крайней мере на взгляд стороннего наблюдателя), но располагала при этом весьма скромным бюджетом. Ее неутомимость была бы достойна восхищения, если бы не тот факт, что вся энергия без остатка тратилась на поддержание собственного статуса в обществе. Более того, тетя с дядей были жестокими и взыскательными хозяевами, которые постоянно задерживали слугам жалованье, а то и вовсе его не платили.

Пожалуй, мне повезло, что к моему небольшому наследству не мог прикасаться никто, кроме меня.

Если только я не выйду замуж. В противном случае оно, разумеется, перейдет в собственность моего мужа.

Но если этот жених такой богач, что ему проку от моих скромных шести сотен фунтов? Хороший дом за такую сумму и года не продержишь.

— Тетя, вам не кажется, что мне следует хотя бы увидеть его для начала? В конце концов, я англичанка, а не какая-нибудь дочь Индии! У нас никто не выходит замуж не глядя.

Тетя Берил, которая не сумела бы найти Индию на карте, помрачнела, словно туча. Она не любила, когда ей указывали на ее невежество.

Я забеспокоилась. Моих родственников нельзя было назвать образованными людьми, на мой взгляд, во всяком случае. Они не знали о мире ничего, кроме своих общественных чаяний и погони за богатством. В этих стенах не говорили о философии, здесь вообще не звучали никакие интеллектуальные беседы. Одобрялись только сплетни и разговоры о торговле, а меня нисколько не интересовало ни первое, ни второе.

И как таким людям было понять, что я хочу от жизни гораздо большего?!

Позднее тем вечером, запершись у себя в комнате, я достала из тайника припасенные с ужина конфеты. Впрочем, я почти не притронулась к ним из-за кома в горле.

Я металась по комнате в гневе, и во мне начинал зарождаться страх. Неужели я настолько беспомощна? Я никогда себе такой не казалась, но в этом новом мире, окружившем меня после смерти родителей два года назад, я была никем. У меня было миловидное личико и чуть более пышная фигура, чем диктовала тогдашняя мода. При определении моей ценности острый ум в расчет не шел.

Вот, значит, кто я для них. Не более чем орудие в их руках, подношение на алтарь их социальной алчности.

Я тосковала по родителям, по их любви и поддержке, по уважению, с которым они ко мне относились.

Их не было рядом. И уже никогда не будет. Я одна на всем белом свете…

— Если обязательство дано, его нельзя нарушать, сэр!

Сердитый голос, донесшийся с лужайки под домом, привлек мое внимание, и я подошла к окну. Упершись ладонями в подоконник, я высунулась как можно дальше. Внизу, на дорожке, ведущей к парадным ступеням, я увидела мужчину, большого и грозного, который навис над моим невысоким, коренастым дядей.

Незнакомец продолжал едким, язвительным тоном. И хотя поля шляпы скрывали лицо, я возненавидела его за один только голос.

— Не понимаю, в чем ваши трудности, Харрингтон. Я провел тщательный отбор, основываясь на внешности и связях. Я объяснил вам, чего хочу. Вы обещали, что она будет моей, с радостью и по доброй воле. Я уже переговорил с епископом. Я был готов расклеить объявления через пару недель!

У меня перехватило дух. Пару недель?

— Вы должны дать нам больше времени, — настаивал дядя Уэбстер. — Девчонка скоро присмиреет. Уж я об этом позабочусь.

И снова этот голос, отрывистый и презрительный:

— Вы что, не хозяин в собственном доме, сэр? Меня поражает ваша неспособность довести до конца такую простую сделку.

Я закрыла глаза от боли. Сделка.

Если у меня и теплилась романтическая надежда, что парень влюблен в меня заочно, то последняя фраза решительно развеяла это маленькое заблуждение. Я была приобретением. Лошадью, которую он хотел забрать к себе на конюшню, картиной, которая должна была дополнить его коллекцию. Я была вещью, которую продают и покупают.

Мужчины продолжали обмениваться репликами, но, поскольку их голоса понизились до более мирных тонов, я уже ничего не могла расслышать, как бы ни крутилась в раме окна. Возможно, они договаривались о цене? Или просили конюха проверить мне зубы? Может, меня взвесят, измерят и поставят на весы рядом с грудой золота?

Беспомощный гнев овладел мною. Я не должна находиться в такой ситуации! Родители пришли бы в ужас, будь они живы. Конечно, будь они живы, я бы не томилась в этом доме с этими людьми, которые считают, что я должна вести себя как обычная девушка.

Я понимала, чего от меня хотят родственники, но меня не воспитывали покорным и бездумным ребенком. Моя мать, неисправимая в своей тяге к наукам женщина, вышла замуж довольно поздно и за достаточно образованного мужчину, философа и ученого, который находил ее нешаблонные мысли интересными и вдохновляющими. Меня воспитывали в обстановке свободы мысли и эмоциональных дебатов. Если я хотела отказаться от ужина и съесть только пирожное, я могла сделать это, при условии, что мои доводы рассмешат родителей или даже спровоцируют между ними настолько увлекательный спор, что никто не заметит сахарной пудры на моих пальцах.

Не мудрено, что родственники смотрели на меня, как на белую ворону. Теперь же, оставшись одна в комнате и одна в сердце, я дрогнула. Я была чужой этому миру. Мне было невдомек, почему надо прятаться за веером. Я не понимала, зачем держать рот и мысли на замке.

Возможно, это со мной что-то не так, а не с ними. Казалось, я одна не желаю играть по этим правилам…

Или нет?

Ведь были в этом мире и другие женщины, прекрасные, изящные создания, скользившие меж строго разделенных слоев общества, точно облаченные в шелка духи. У них не было ни мужей, ни отцов, ни нахрапистых дядей, которые только и ждут, чтобы закрутить их жизнь в тугой узел.

Впервые я увидела Лебедь на музыкальном вечере миссис X. То было довольно пестрое собрание, дерзновенно включавшее тех, кто принадлежал к приличному обществу, и тех, кто немного не вписывался в его рамки. Позвать к себе в дом известную куртизанку считалось в высшей степени эксцентричным.

Могу поспорить, что каждая вторая дама на той вечеринке втайне сокрушалась, что не додумалась до этого первой.

Остальные же страшно оскорбились. Миссис X. покровительствует искусствам и довольно влиятельна в определенных кругах, поэтому тетя Берил не рискнула во всеуслышание поносить ее гостью. Свидетелем саркастических излияний тетушки пришлось быть мне одной.

«Грязная падаль» было самым умеренным из оскорблений. А эпитеты вроде «независимой до разнузданности» и «неуправляемой распутницы» только разожгли тогда мое любопытство.

Так я укрепилась во мнении, что тетя Берил — узколобая особа, ибо мне было совершенно очевидно, что Лебедь воплощает в себе все сказанное и элегантное. Она вплыла в комнату, высокая, златокудрая и с такой приятной улыбкой на губах, что я не могла не улыбнуться в ответ, хотя ее лучистый шарм адресовался одновременно всем и никому.

По залу, словно шелест крыльев стаи саранчи, пробежал шепот, но Лебедь улыбнулась, будто ничего не заметила, и протянула затянутую в перчатку руку певице, которая услаждала наш слух своим сопрано.

Разумеется, черты Лебеди были прекрасными, но всеобщее внимание приковывали не только правильные линии и золото волос. Она двигалась по залу с уверенностью герцогини, зная наверняка, что вызывает в мужчинах восхищение и желание, а у их жен тоже восхищение, но тайное, и презрение.

И зависть.

Впрочем, завидовать могла я одна.

Просто жизнь Лебеди виделась мне в розовом цвете. Ее нежили, баловали и лелеяли, как и любую обожаемую невесту, но если чувства остывали или мужчина делался несносным, — а я начала прозревать, что со временем такими становятся все мужчины, — ведь была вольна выплыть за дверь с тем же достоинством, с каким в нее вплывала.

Лебедь была женщиной с вариантами.

Вот бы мне так!

Я закуталась в шаль и села у открытого окна, устремив невидящий взгляд в сгущающуюся тьму. Было поздно, но холод не давал мне уснуть. В голове крутилась мысль, мне хотелось поймать ее и задержать для внимательного изучения.

Несмотря на все пререкания и мольбы, я понимала, что не смогу противостоять воле родственников. Их корыстные интересы с лихвой перевешивали чувство ответственности за мою судьбу. Впрочем, они вполне могли думать, что прокладывают мне верный путь в будущее.