Измайлов Андрей - Белый ферзь

• Название: Белый ферзь
• Автор: Измайлов Андрей
• Издательство: Локид
• Жанр: Триллер
• Год: 1996
• ISBN: 5-320-00042-1

Неузязвимых не бывает. Даже если ты достиг совершенства в единоборствах Востока…Но незавидна участь тех, кто рискнул уязвить подлинного сэнсея, пытаясь втянуть его в собственную игру. Даже если противник неуловим, не видим, не победим. Даже если воин изначально в цугцванге – любой ход ведет к поражению. Как знать, как знать…

---

Странно, однако Алабышева верила и верила: загнивают – они, передовой отряд – мы, большевики, свергли Кровавого и бьемся за всеобщее счастье.

Но при том, что была она – Ревмира, Революция Мира, весьма гордясь именем, еще была она – Алабышева. И ни с чем не ассоциируется фамилия для непосвященных, разве что с оладышком. Однако носительница фамилии при любом удобном и неудобном случае посвящала непосвященных: Алабышевы – древнейший княжеский род на Руси, ведущий происхождение от Рюриковичей! Так-то вот! Двадцать поколений! Кто сомневается – полистайте в словаре. У Брокгауза и Ефрона нету, и в Гранате нету, но где-то есть, точно есть! (И точно – есть! Но сказано: род Алабышевых прервался в XVII веке на воеводе то ли Серафиме, то ли Тимофее). Тем не менее Ревмира Аркадьевна настаивала на принадлежности к Рюриковичам с тем же рвением, с коим отстаивала историческое право большевиков стрелять царей на том веском основании, что цари есть цари, и какой большевик не любит уконтропупить царей по причине их существования!

Аккурат та самая путаница со старым и новым стилем! Я – княжеского рода-племени! Я – проводник самых прогрессивных идей самого справедливого отряда людей будущего… и настоящего… да что там! и прошлого!

(Типичный случай типичной шизофрении!

Идите в Москве к бывшему музею Вождя и слушайте: «Большевики продали Россию! (но:) Мы никому не отдадим наших завоеваний!».

Идите в Питере по Невскому и читайте афишку: «В ДК Дзержинского (!) – Вечер белогвардейского романса. 19.30.»).

Категоричным был отказ Ревмиры Алабышевой менять княжескую фамилию на какую-то «дробязгу». Хотя Валя всячески настаивал – мягко, но… твердо. Сошлись на компромиссе – двойная через дефис. Что- то в этом есть. Голенищев-Кутузов, Муравьев-Апостол, Кощеев-Бессмертных… Алабышева-Дробязго. Ладно, уговорил, речистый. Валя.

(Забавно, однако и для Колчина тесть был Валей – разница в десять лет между мужиками не разница, – и для Алабышевой муж был Валей, даже на людях, даже в коридорах власти, что никак не нравилось Дробязго, – разница в десять лет между молодым мужем и нестареющей женой – это разница).

В отличие от тридцатилетней высокопоставленной особы, двадцатилетний Валя только-только начинал восхождение. Просто она была и очаровательна и неприступна одновременно. Когда сгущались сумерки и зверели комары, наступало время костра. Но никто не рассаживался вокруг огня по своему хотению. А рассаживался каждый по негласному, но ощутимому велению. Особы, приближенные к Ревмире Аркадьевне, и особы в отдалении. Хотя общее настроение на редкость демократично и непринужденно – для того и устраиваются турпоходы, смотры на природе, дабы слиться воедино: несть ни элли… тьфу!., несть ни секретаря, ни рядового члена – все равны!

Надо ли ворошить подсознание, поминать комплексы (а-а, эдипов, не эдипов! лишь бы мамочку любил!), бередить юношеские затянувшиеся сердечные раны: она старше! она прекрасна! а я… я бы ей доказал!

А кругом – лесная темень с намеком на хищные страсти-мордасти, зыбкая граница между светом костра и мраком ночи, жар в лицо и зябкий холодок по спине… За миллион лет до нашей эры. Вот-вот! Там, в тогдашне самом-самом новом фильме, тоже кругом дикая природа, и героиня в некоем полуголом-шкурном. И глава и душа компании комсомольцев-добровольцев – похожа, похожа, черт побери! И мысленное приукрашивание – нет его. Только вот переодеть бы главу-душу из гарусного тренировочного костюма в полуголое-шкурное… Мысленно, только мысленно! Иначе озверелые комары съедят, это вам не стегозавры с тиранозаврами…

Мудрено ли, что карьерные соображения Вали Дробязго затаились, будто и вовсе отсутствуют, зато иные соображения одолели? Немудрено…

Была оттепель. Были шестидесятые. Были шестидесятники. Ревмира Аркадьевна – шестидесятник. Валя – помладше. Потому и суров. Не тогда, не в двадцать. Но уже в сорок. Когда дочери, исполнилось двадцать, а полувековой юбилей мамаши-Алабышевой-Дробязго вылился в пьяное слезливое безобразие (но дома, дома – не на людях!).

Валентин Палыч, к тому времени окончательно переехавший с дочерью в Москву и уже похаживающий пока не кремлевскими, но ковровыми дорожками, выдал Инне, пожалуй, единственное эссе за все годы совместного с дочерью и раздельного с женой существования:

Шестидесятники – не романтики, они – захребетники. Бездельное поколение, ждущее обещанной манны, когда ее, манну, самим надо было взращивать, в грязи копаться. Но им же сказали сверху: через двадцать лет все мы придем к обществу духовного и материального изобилия. ТАК РЕШЕНО ТАМ. Нужно только перетерпеть. Чем бы заняться? Дайте нам что-нибудь поделать! Настоящее! Подлинное!.. Отойдите, не встревайте! Без вас обойдемся. Молоды еще! Ишь, государством управлять! Тут опыт нужен и стаж. Займитесь чем- нибудь. Ну там… стишки вслух почитайте на площади. Или вот… в поход сходите.

О! О! И верно! Массовый туризм! Массовый альпинизм!.. С массовым альпинизмом накладочка вышла. Как- никак это тяжелый и опасный труд. Но – мода диктует. И все поколение ходило в штормовках, говорило «альпеншток, связка, отрицательная стенка, Миша Хергиани, Абалаков». До Джомолунгмы добирались единицы, до Тянь-Шаня – десятки. Но альпинистами были все. Да, это мы, покорители вершин. И в герои -раздолбал, раздолбившегося по пьяни или по неумелости (возжелал повыше намалевать «СТЕПА. ЛГУ. 1963» – и брякнулся с курортной горки). Разве не так? Да, но… как можно?! Кощунственно! Память дорогого Степы, студента ЛГУ, геройски пролетевшего семь вертикальных метров. Так что подлинные альпинисты остались на недосягаемых высотах – и в прямом и в переносном смысле. А массы предпочли о горах рассказывать – поди проверь, ведь штормовка вот она, небритость вот она, а горы далеко, отсюда не видать.

Но кроме «рассказывать» надо иногда и показывать хоть нечто, хоть приблизительное. Вот и массовый туризм… Мы, поколение настоящих мужчин! Мы по непролазным джунглям Средней Полосы продираемся. На нас нападают из чащоб дикие зайцы и ежи! Мы не знаем отдыха! То есть мы так отдыхаем, но это героический отдых. У нас в рюкзаках неподъемная тяжесть, но мы поднимем. Там тушенка в банках. И мы сейчас разогреем ее на костре с таким видом, будто неделю выслеживали эту тушенку в засаде по пояс в болоте, а потом по буеракам гнались за ней вторую неделю. А костёр мы можем зажечь одной спичкой. Внимание!.. Хм. Они отсырели. Щас бензинчику плеснем – и тогда увидите.

Настоящие бородатые мужчины сурово пели про джунгли-пыли-жарыни (Киплинг!) – эрзац-лирика, эр-регируемая трением пальцев по грифу гитары. Они с угрюмым, знающим видом ставили магазинные палатки, вбивая алюминиевые колышки. Они укладывали головы на колени товарок по походу. А товарки играли настоящих-верных подруг, гладили-теребили немытые космы, отрешенно пялясь в звездное небо – где там мигает очередной геройский космический экипаж? Даже до совокупления не доходило. КАК ПРАВИЛО. Как так можно! Грубо, животно! Киплинга, что ли, не читали?! И расставались с печалью в членах – сдержанно-грустно. До следующего пикничка. В следующий раз мы снова станем первопроходцами!

Игра в Киплинга (обожаемый шестидесятниками автор!).

Киплинг был первопроходцем в своей колонизаторской деятельности (но деятельности, деятельности, деятельности!). И был то тяжкий труд – отвлекшись от того, насколько он, труд, был благороден и благодарен. Киплингу вольно было романтизировать этот труд ПОСЛЕ ТОГО, как он сам потрудился определенным образом. Человеку вообще свойственно романтизировать любые неприятные-грязные деяния, тогда деяния преображаются в приятные-чистые.

Масстуристы-шестидесятники романтизировали романтизированный труд – и не только колонизатора Киплинга, но и бандитов в пыльных шлемах, но и рыцарей-шпионофагов Семеновского многотомного полка, и даже верховную власть (да, был тиран у власти, но власть сама публично заявила, что он тиран, признала ошибки, вот она какая молодец, власть-то!). Отцы презираемы за безропотное житье-бытье под тираном, а дети оттепели смело ропщут на тирана, не то что отцы! Даже из мавзолея выволокут и рядышком прикопают. А нечего, понимаешь, омрачать многообещающее настоящее неблаговидным прошлым, к которому дети непричастны, не было их тогда. Они живут в настоящем! Еще немного поживут в настоящем, а том и светлое будущее. Ведь твёрдо сказано: всего через двадцать лет. Кем было сказано? Верховной властью! Она врать не станет, вот ошибки признает и вообще спрямляет искривленную линию, ура!

Вина их не в легковерии. Вина их в том, что, поверив, сложили лапы в ожидании: ну, сколько там осталось? То есть как раз сложить лапки не удавалось – всегда отыщется ударное-бессмысленное типа Братской ГЭС или БАМа, чтоб молодежь вкалывала не покладая лапок, лишь бы не слишком задумывалась над сарказмом воодушевляющих смеляковских стишат: «И где на брегах диковатых, на склонах нетронутых гор вас всех ожидают, ребята, взрывчатка, кайло и лопата, бульдозер, пила и топор. Там все вы построите сами, возьмете весь край в оборот… Прощаясь с родными местами, притих комсомольский народ». Кто притих от посулов взрывчатки и кайла-лопаты, а кто и взывал: «Впер'ед! Вперед!» (но подальше, подальше от коридоров власти).