Измайлов Андрей - Белый ферзь

• Название: Белый ферзь
• Автор: Измайлов Андрей
• Издательство: Локид
• Жанр: Триллер
• Год: 1996
• ISBN: 5-320-00042-1

Неузязвимых не бывает. Даже если ты достиг совершенства в единоборствах Востока…Но незавидна участь тех, кто рискнул уязвить подлинного сэнсея, пытаясь втянуть его в собственную игру. Даже если противник неуловим, не видим, не победим. Даже если воин изначально в цугцванге – любой ход ведет к поражению. Как знать, как знать…

---

Он никогда не пробовал не верить. Трунили друг над другом, как без этого, но… Он потому-то испытывал лишь досаду, когда…

ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ… был на пути к дому, легкую досаду, не более (инцидент с двумя «байерами» – из другой серии, из другого кино!). Он потому-то сменил досаду на стремительно зреющую настороженность, когда Инны не оказалось и дома тоже. Отсутствие известий – уже ПЛОХОЕ известие..

Ранее, когда он приходил в этот кабинет (сколько раз? пять-шесть… восемь…), Инна сидела за своим- средним – столом, и никогда, ни разу, никого более не было за остальными рабочими местами – непоседливая это работа, востоковедение! На сей раз не было Инны, стол – в том же то ли беспорядке, то ли строгом порядке, но ощущалось, что за ним, за столом, уже какое-то время не корпели. Второй стол, впрочем, тоже пустовал, но, что называется, хранил тепло живого дыхания, углубленного научного сопения. Из-за третьего стола вскинулся залысый предпенсионный очкарь:

– Да?..

– Инна Валентиновна? – вопросительно произнес Колчин, держа давешний футляр в качестве опознавательного знака, тем самым мотивируя вторжение. Он и вахту так же прошел, беспрепятственно, значительно кивнув и значительно же предупредив: «Я через полчаса буду его же выносить. Запомните?». Запомнят, пропустят. Воистину, в этой стране можно спереть что угодно, только заранее надо предупредить значительно: «Я тут у вас кое-что попру?». Поставь он себе такую задачу, выполнить, – не вопрос. Тем более, пенал-футляр пуст, шаолиньскую доску он благоразумно оставил дома, а в пустую емкость – всовывай, что под руку попадется из раритетов! Ах, да! В московском ИВАНе раритетов – кот наплакал («Китикэт», что ли, надо взять Сёгуну в честь возвращения? Истосковался паразит помойный небось. Этот истоскуется, как же! Был бы пес, вчера исскулился бы за борисенковской дверью, учуяв ночное возвращение хозяина. А этот… Сёгун и есть Сёгун!).

– Инна Валентиновна в командировке, – доложился предпенсионный очкарь. – Вы хотели ей оставить? – и как-то излишне готовно протянул руку к пеналу. Глаз наметанный, востоковедческий: японская-азиатская штучка, не вчерашних лет.

Колчин непринужденно увел пустой пенал из зоны досягаемости очкаря.

– А когда она?.. – огорчился в разумных пределах: вот ведь запинка!

– Вы знаете, у нас такая система… – словоохотливо зачастил очкарь, явно засиделся в вынужденном безмолвии. – Командировка – пожалуйста! Но – за свой счет. У института денег нет. Меня три года подряд Пекин приглашает, а я тридцать три года никуда не выезжал. С тех пор, как товарищ Мао с товарищем Хрущевым н-не поладили. А теперь меня три года подряд Пекин приглашает, институт говорит: пожалуйста, но за свой счет. Откуда у меня такой счет?! Вы знаете, сколько сейчас получает старший науч…

– Спасибо, – мягко перебил Колчин. – А куда она, не знаете? Когда вернется?

– Я только два дня как из больницы, извините. На обследовании… Нечего там обследовать, я сам знаю, что у меня! Они мне только через две недели говорят: у вас знаете что? Я и так знаю. Помочь все равно ничем не могут – того нет, сего нет, ничего нет. В Пекине, кстати, я бы и курс прошел, восточная медицина, она…

– Спасибо, – мягко перебил Колчин. – А кто может знать?

– … Она не случайно – тысячелетия! Она может не только знать, но и лечить! Но за свой счет – это, извините меня…

– Спасибо, – твердо перебил Колчин. – Значит, Инна Валентиновна… – и сделал паузу в смысле: вы подсказать не можете и никто не может, а если кто-то может, то кто, черт побери!

Предпенсионный очкарь развел руками и возвел очи горе: увы-увы!

– Спасибо, – попрощался Колчин.

– А это вы можете ей оставить! – оказал любезность очкарь. Лысина зарделась, наверно, так его предпенсионный организм отреагировал на возможную перспективу обследовать-полюбопытствовать: чего там такое?! Предвкушение!

– Спасибо, – вежливо отказал в любезности Колчин. Ого! Того и гляди, самого лишат личного-кровного. – Спасибо… Откуда здесь можно позвонить?

Отозвался плотный баритон. Признак одной из самых высоких иерархических ступеней карьерной лестницы. До известного порога, сколь бы ни пыжился коммерсант-красный директор-политик, на телефонные звонки отвечает гермафродитический, с придыханиями, голос ночной «Европы плюс», то есть в воображении длинноногое, полудоступное, ломкое или пышное (в зависимости от пристрастий абонента): «Простите, кто его спрашивает?». И это – верх карьеры, потолок – для многих и многих. И есть иной уровень, повыше, запотолочный, – когда на звонок отвечает плотный, очень и очень мужской баритон (то есть в воображении – чуток мордатое, в хорошем, но однообразном костюме, с верхней незастегивающейся пуговицей рубашки, что скрывает чуток отпущенный узел галстука, а под мышкой… определенно вздутие наблюдалось бы, если б не спецпокрой костюма): «Приемная». И выжидающе… Никаких «кто его спрашивает?», никаких придыханий, – это у того, кто звонит, должно заранее перехватывать дыхание, должно заранее отыскаться и отрепетироваться представление самого себя, чтоб соединили, чтоб допустили к высокопоставленному уху.

Кем, по сути, является Валя, то бишь, пардон, Валентин Палыч Дробязго, в ежедневном раскладываемом и смешиваемом пасьянсе, – Колчину было, честно говоря, как до звезды дверца. Дробязго не был в звании вице, полпреда, наместника президента… на местах. Он пользовал укромную формулировку – консультант. Вечный второй, к тому же тишайший, – не худшая, а то и лучшая фигура в большой политике. И первый спокоен – второй-то, он вечно второй, не претендует на самую-самую вершину. И третьи-четвертые-дцатые – три, четыре, дцать раз подумают, надо ли предпринимать хотя бы попытку спихнуть второго – он же ВЕЧНЫЙ второй, пусть и числится в табели о рангах за номером трехзначным. Если неприятель не сдается… с ним надо договариваться.

В общем, дело ясное, что дело темное. На то она и политика. В политику Колчин зарекся соваться по определению. Как с православием: оно (она) существует помимо меня, я существую помимо него (нее). Приемы, допустимые в политике, и приемы, допустимые в Косики каратэ, – взаимоисключаемы. (Например, в Косики каратэ нельзя бить в затылок…). Но у них с Валей Дробязго пути непересекаемые. Не зовет же Колчин тестя поразмяться вместе с собой в зал, жирок скинуть (хотя Валя как раз, может быть, и не прочь, но у него, у Вали, свои массажисты, свои коучи, чтоб поддерживать Валентина Палыча в форме, – жирка у Дробязго не было как не было, сухощав, сухощав), так же, как Валя не пытается ткнуть зятя в политику, хотя, может быть, само напрашивалось – престижная профессорская семья, комсорг курса, потом парторг факультета, прочие достоинства при нем, при Колчине. Дороги, которые мы выбираем. Колчин выбрал. И Дробязго выбрал. У них разные дороги. Параллельные, но непересекающиеся, разве что изредка смыкающиеся (Инна, как-никак!). Каждый – профессионал в своем. Наконец-то и в этой стране стал цениться профессионализм, неважно в какой области. И потому – каждому свое. Колчин – лучший среди равных. Но это честное соперничество, это ЕДИНО- борства. Дробязго – лучший среди равных, не-ет, не так, равный среди лучших. Все равны, но некоторые равней.

Колчин не исключал ситуации, при которой Валя таки превратится из вечного второго в… первого. В конце концов одного из российских самодержцев так и прозвали тишайшим. Это никак не отражалось на градусе их взаимоотношений – вполне дружелюбных, даже дружеских. Приязнь между тестем и зятем столь же хрестоматийна, сколь неприязнь между свекровью и снохой. Только сыновней почтительности – Сяо – Колчин, само собой, никак не выражал перед Валей. Смешно было бы! Разница в возрасте – десять лет, конфликт отцов и детей их не затронул никаким боком. Когда за тридцать, десятилетняя разница нивелируется – считай, ровесники. В частности, когда Инна впервые свела их лицом к лицу.

– Валентин Палыч! – вальяжно представился Дробязго.

– Юрий Дмитриевич! – ответствовал Колчин с соответствующей интонацией.

– Приятно! – сказал Дробязго. – Юра, дочь посвятила меня в… твои с ней отношения, и…

– Взаимно! – сказал Колчин. – Валя, не знаю, во что она тебя посвятила. Она – моя жена, остальное – формальности.

У Дробязго хватило бы ума сообразить и напыжиться, переступить на прежнего «Юрия Дмитриевича, если уж – Валентин Палыч». Но для этого не нужно большого ума, достаточно ума государственного. Мало ли, что ты в перспективе станешь или не станешь из второго первым! Колчин уже стал первым в своей сфере приложения немалых сил. У каждого свой, срамно сказать, Бай-Хуй, как именуется та самая гипотетическая дырочка в темени, которая ловит из космоса информацию. Информацию – в соответствии с интересами…

Политика, тем более «большая», как ее норовят обозвать почти всегда ничтожества, подводящие моральную базу под клиническую аморалку, – она Колчина не интересовала. Правда, Дробязго не терял надежды приспособить зятя к достойному, в его понимании, месту, мало ли что Колчин индифферентен, он просто не в состоянии охватить мысленным взором перспективу: не пришлось бы ему, зятю, в перспективе сетовать, как нынче, на зажим единоборств: «Увлекался бы президент единоборствами…». Глядишь, кодекс бусидо стал бы не менее обязательным в Расее, чем кодекс строителя коммунизма в Стране Советов.