Филиппа Грегори - Широкий Дол

• Название: Широкий Дол
• Автор: Филиппа Грегори
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-62897-1

Юная дочь английского сквайра Беатрис никогда не сомневалась, в каких краях искать счастье. Едва научившись держаться в седле, она без остатка отдала свое сердце щедрым полям, журчащим рекам и густым лесам Широкого Дола. Ведь в отцовском имении пролетело ее беззаботное детство, здесь она почувствовала вкус подлинной свободы и узнала любовь. Беатрис готова отдать жизнь за это счастье и не согласна уступать его никому. Но если однажды между Беатрис и Широким Долом встанет самый дорогой для нее человек, остановится ли она перед роковой чертой или переступит ее без лишних сомнений?    

---

И только когда мы с трудом закроем ворота пастбища и набросаем на снег сена, наши пути разойдутся. Пастухи отправятся по домам, или пойдут в поле копать картошку, брюкву или турнепс, или станут не-охотно обрабатывать свою полоску земли на общинном поле, или пойдут в лес ставить ловушки на кроликов, или начнут чинить давно протекающую крышу. Они будут работать, работать без конца, работать даже в темноте, пока не свалятся, совершенно обессиленные, на постель и не заснут мертвым сном, порой даже не сняв с себя одежду, насквозь промокшую от снега.

Я же рысцой поеду домой, на конюшенном дворе швырну поводья слуге и поднимусь к себе. А потом с наслаждением погружусь в лохань с теплой водой, поставленную перед горящим камином. И моя горничная Люси станет без конца подливать мне горячей воды, приговаривая: «Мисс Беатрис, вы сваритесь! Вы уже вся красная!»

Но лишь когда кожу мою начнет жечь от горячей воды, я вылезу из ванны и с наслаждением завернусь в чистую льняную простыню. А Люси будет расчесывать мне волосы, сушить их, подкалывать наверх и припудривать.

Я обнаружила, что вполне могу болтать с мамой за обедом, рассказывая ей о том, что делала днем, и она стала проявлять гораздо больше интереса к моим рассказам, хотя я все же чувствовала ее затаенное неодобрение, и это тормозило меня, и мой язык порой отказывался мне повиноваться. Да, маме, безусловно, не нравилось то, чем я занимаюсь, но даже она не могла не понимать, что нельзя оставить лежать под снегом целое состояние из шерсти и мяса, как нельзя и поручить возню с овцами наемным работникам – в лучшем случае они стали бы откапывать животных, только когда им самим заблагорассудится.

Но к концу обеда я, устав за день, неизменно притихала, а к тому времени, как в гостиную подавали чай, я уже становилась совсем сонной.

– В самом деле, Беатрис, ты себя просто изводишь! Посмотри, ты уже ни на что не годишься, – сказала как-то мама, вглядываясь в очередную испорченную мной вышивку, которую я вот уже целую неделю каждый вечер доставала из рабочей корзинки, а потом, не сделав ни одного стежка, снова убирала. – Иногда мне кажется, что у меня вообще нет дочери, – грустно прибавила она, и я, охваченная внезапным сочувствием, начала оправдываться:

– Простите меня, матушка, я, наверное, и впрямь веду себя довольно странно, но что же делать? Ведь это впервые, когда нам так не повезло с этими снегопадами. Ничего, еще пара дней, и все овцы будут в укрытии, а потом и Гарри вернется домой. Надеюсь, во время окота он будет здесь.

– Когда я была девушкой, я даже слова «окот» не знала! – возмущенно заметила мама, но тон у нее был скорее плаксивый.

Я улыбнулась. Но у меня уже просто не было сил что-либо объяснять, пытаясь вернуть ей доброе расположение духа.

– Ну, папа же не зря говорил, что я «настоящая Лейси из Широкого Дола»! – весело воскликнула я. – А сейчас, пока я одна занимаюсь хозяйством, мне одновременно приходится быть и сквайром, и дочерью сквайра.

Я сунула вышивание обратно в корзинку и встала.

– Ради бога, мамочка, извините меня, но я еле держусь на ногах. Я понимаю, сейчас еще слишком рано ложиться спать, но сегодня из меня все равно собеседница никуда не годная.

Я наклонилась к матери, получила от нее обычный поцелуй на ночь – холодный и презрительный – и ушла к себе.

Собственно, каждый раз повторялось одно и то же. И я знала, что пока я буду медленно подниматься по лестнице, усталость начнет кусками отваливаться от меня и мысли мои вновь начнут крутиться вокруг Гарри. Перед глазами у меня возникнет его улыбка, его милое доброе лицо, его голубые глаза, его ладно сидящий редингот – и все это с каждым шагом будет видеться мне все явственней. А когда я, раздевшись, ложилась в постель, я почти ощущала его тело, навалившееся на меня всем своим весом, и его руки, сжимавшие меня в объятиях. Я со стоном поворачивалась на бок, тщетно пытаясь выбросить из головы эти безумные, бессмысленные мечты. Я не сомневалась, что просто тоскую по Ральфу, по его ласкам, по наслаждению, которое он так легко мне дарил. Но думать о Ральфе было нельзя: эти мысли всегда оборачивались для меня очередным ночным кошмаром, и мой разум продолжал играть со мной в опасную игру, заставляя мечтать о Гарри. Ничего, думала я, когда он вернется домой и мы снова будем работать бок о бок, мне, возможно, будет достаточно его общества, и эти непристойные мечты, эти странные болезненные сны наяву исчезнут сами собой. И я до полуночи вертелась в постели, то задремывая, то внезапно просыпаясь. Лишь под утро мне удавалось забыться глубоким сном, и снились мне золотистые кудри Гарри, его милая открытая улыбка и… акры, акры, акры снега, под которым скрывались наши драгоценные овцы.

Гарри вернулся домой лишь на второй неделе февраля – значительно позже, чем обещал. Из-за его опоздания я все первые дни начавшегося окота была вынуждена трудиться одна. Вместе с пастухами я проводила на пастбище и долгие темные вечера и еще более холодные утра, разыскивая окотившихся овец, проверяя, здоровы ли новорожденные ягнята и перенося наиболее слабых в теплые амбары, где за ними дополнительно присматривали. Самых слабых взрослых овечек на время окота тоже пришлось перевести под крышу.

Я любила входить в амбар, когда там было полно овец и они растекались от меня в обе стороны, точно шерстяная река. Снаружи завывал ветер, балки потрескивали, как корабельные снасти, а здесь, внутри, было тепло, хорошо пахло и масляная лампа отбрасывала приятный желтый свет. А когда я рано утром проверяла новорожденных ягнят – впрочем, иногда я делала это перед самым уходом, почти ночью, – запах масла и овечьей шерсти, прилипнув к моим рукам, чувствовался все то время, пока я ехала домой.

Однажды вечером, усталая, насквозь промерзшая и пахнущая ланолином, я ехала домой и вдруг заметила на подъездной аллее свежие отпечатки копыт. И сердце мое – что было уж совершенно нелепо – подпрыгнуло и запело, как дрозд зимой. «Наверняка это Гарри вернулся!» – решила я и пришпорила Соррела, переходя на галоп и скользя на обледенелом снегу.

Его конь стоял у парадной двери, и Гарри, огромный в своем плаще с капюшоном, в дверях обнимал маму, со смехом отвечая на ее бессвязные вопросы. Стук копыт Соррела по обледенелому гравию заставил его обернуться, и он тут же бросился мне навстречу, хотя мама и пыталась его удержать, вцепившись в его плащ.

– Беатрис! – только и сказал он, но сколько радости было в его голосе!

– О, Гарри! – воскликнула я и покраснела, как ягода падуба.

Он протянул ко мне руки, и я соскользнула с седла ему навстречу. Капюшон дорожного плаща болтался у него за спиной; от него исходил густой запах мокрой шерсти, сигарного дыма и конского пота. Он некоторое время не выпускал меня, крепко прижимая к себе, и я успела почувствовать, хотя мое сердце уже неслось вскачь, что и у него сердце молотом стучит в груди.

– Идемте же в дом! – окликнула нас мать, выглядывая на крыльцо. – Вы оба до смерти замерзнете, стоя в снегу.

Рука Гарри скользнула вниз, обвила мою стройную талию, и он буквально внес меня в дом, словно сорвавшийся с поводка зимний ветер, так что в гостиную мы ввалились, задыхаясь от смеха.

Гарри привез целый ворох городских сплетен – обрывки политических новостей, услышанные им от старых друзей отца, всевозможные сведения о наших родственниках и тому подобное. Он также привез кучу разнообразных подарков, театральную программу и даже программу концерта классической музыки.

– Это было чудесно! – с восторгом говорил он.

Он посетил в Лондоне массу всяких интересных мест, например амфитеатр Эстли и лондонский Тауэр. При дворе, правда, он не был, зато побывал на нескольких частных приемах и познакомился с таким количеством людей, что и половины имен припомнить не смог.

– Но до чего хорошо снова вернуться домой! – все повторял Гарри. – Ей-богу, мне казалось, что я никогда до дома не доберусь. Дороги просто ужасные! Сперва я хотел ехать на почтовом дилижансе, но потом решил оставить багаж в Петуорте и дальше ехать верхом. Если б я остался ждать, пока расчистят дорогу для проезда карет, то наверняка приехал бы домой только к Пасхе! Что за ужасная зима выдалась! Тебе, должно быть, здорово досталось, Беатрис? Как там овцы?

– О! Даже не спрашивай! – Мама вскинула руки с неожиданной живостью, связанной, видимо, с возвращением ее «милого мальчика». – Наша Беатрис стала совершеннейшей пастушкой. От нее вечно пахнет овцами! И говорит она только об овцах. У нее вообще одни овцы на уме, и я серьезно опасаюсь, что она совсем утратит способность говорить и будет только блеять.

Гарри расхохотался.

– Похоже, я вовремя вернулся домой! Еще неделя, и вы обе надели бы плащи с капюшонами и отправились к овцам. Бедная Беатрис! Тяжело же тебе пришлось да еще в такую погоду! Ты уж прости меня, ладно? Да и вам, мамочка, досталось: все одна и одна, а единственная дочь занята овцами!