Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

• Название: Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
• Автор: Владимир Малик
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-87683-016-x

Роман известного украинского писателя Владимира Малика переносит читателей в конец XII столетия и повествует о трагическом походе Новгород-Северского князя Игоря Святославича на половцев в 1185 году. Предлагая свои художественные гипотезы, автор одновременно выступает в роли историка, исследователя и интерпретатора «Слово о полку Игореве». В книгу также вошла поэма Князя Владимира Галицкого «Слово о полку Игореве».

---

— Неужели помрёт? — вздохнул Самуил.

— Все мы смертны.

— Бедный Ждан! Он всем сердцем полюбил эту дивчину…

— Отчего он так долго не возвращается? Как бы не случилось чего лихого с ним!

— И я его жду — не дождусь, — покачал головой Самуил. — Обоз готов уже. Малость подсохнет — и пора трогаться в путь, к половцам, а его всё нет и нет… Мне он очень нужен — знает язык, обычаи, дорогу. Да и смелый, разумный, только бы не сглазить!

— Каким шляхом поедешь?

— Как всегда — Залозным… Правым берегом Днепра до Заруба, там на другую сторону, до Переяславля, а оттуда — к устью Сулы…

— А назад?

— Как Бог даст… Правда, князь хочет, чтобы я ждал его на Ворскле возле Переволоки…

— Какие знакомые пути-дороги! — с горечью в голосе воскликнул Славута. — Сколько по ним хожено, езжено! Доведётся ли ещё?..

— Доведётся, вуйко, — утешил его, как мог, Самуил.

Но тот пожал плечами.

— Как знать… Груз лет за плечами уже начинаю чувствовать.

— Ну, не скажи, ещё не у каждого молодца такая сильная рука и такой зоркий глаз, как у тебя, вуйко! На лету птицу бьёшь!

Славута хотел на это что-то ответить, но не успел. К нему торопливо подошла Текла и шепнула:

— Боярин, Любаве стало хуже! Руки и ноги холодеют… Что делать?

Девушка дышала неровно, с трудом. Глаз не открывала. Лежала на мягких подушках, укутанная одеялом, неподвижно, как мёртвая, и только тонкие белые пальцы шарили по груди, будто хотели вырвать из неё боль, которая жгла её нестерпимым огнём. Нос заострился, под глазами залегли тёмные тени.

— Горячую воду, горчицу несите! Да быстро! — крикнул Славута.

Слуга принёс деревянное корыто с горячей водой. Текла подала кувшинчик с молотой горчицей и длинный половник.

Славута высыпал жменю горчицы в корыто, размешал половником. Попробовал рукой, не слишком ли горяча вода, и после этого, поставив корыто на кровать, опустил в него холодеющие ноги Любавы.

— Давайте кипяток! Будем всё время подбавлять, чтобы не остывала!

Ему подвинули табуретку, рядом поместили бронзовый казан с крутым кипятком. Он зачерпывал кружкой и понемногу подливал…

Медленно тянулось время. Сменили в подсвечнике одну свечу, потом вторую. Ничто не нарушало гнетущую тишину, зависшую в хоромине, никто не говорил ни слова. Ждали чуда. Все истово хотели, чтобы оно свершилось, чтобы болезнь отступила и девушка открыла глаза.

Всё время журчала вода из кружки, моргал, потрескивая, огарок свечи, тянул свою нескончаемую песню сверчок, а Славута ни на шаг не отходил от кровати.

Пропели третьи петухи. Вот-вот начнёт светать. Скоро наступит погожее весеннее утро. Что же принесёт оно в этот полный тревоги дом? Радость? Или горе?

Любава тихонько вздохнула, длинные ресницы дрогнули. Славута положил свою горячую руку ей на лоб и вдруг почувствовал, как он увлажняется прохладным потом. Боярин повернул голову к Самуилу и Текле, к мальчику-слуге, и они увидели в его глазах слезы радости.

— Будет жить! Разрази меня Перун — будет жить! — прошептал весело. — Смерть отступает… Отступает…

6

Ярило одолел зиму. Даже в глухое подземелье дохнул лёгким тёплым ветерком, заглянул жёлто-серебристыми, пушистыми комочками вербы в узкое оконце поруба.

Солнце день ото дня поднималось всё выше и выше. В небе прокурлыкали журавли, прокричали гуси, в темницу проникал тёплый дух земли, смешанный с волнующими запахами весенней зелени и клейких почек, кружил голову.

Ждан целыми днями не отходил от оконца. Смотрел на небольшой уголок двора в нём и представлял широкий безбрежный мир — разлив на Десне, зелёные боры и тёмные, ещё безлистые рощи на горизонте, узкие полоски озими на полях, тёмные провалы оврагов, бездонную голубизну неба.

Как хотелось ему туда — на волю! Дышать опьяняющим воздухом весны, промчаться босиком по тёплой береговой траве, подставить лицо и руки золотым лучам Даждьбога…

Но цепь позволяла дотянуться только до оконца.

И то хорошо. Невеликая, но радость: иметь возможность стоять так и час, и другой, смотреть на волю. Пока не задрожат, не подломятся от усталости ноги и не зарябит в глазах от ярких красок дня.

Однажды, это было в полдень, вот так же стоял он возле оконца и смотрел из своей темницы на белый свет. И вдруг увидел Ярославну. В пёстром весеннем наряде, в жёлтых сапожках, в белой меховой шапочке, быстро сбежала она с дощатого крыльца и остановилась как раз посреди видимой из подземелья полоски двора, кого-то поджидая.

Поддаваясь какому-то непонятному порыву, возникшему совсем неожиданно, Ждан припал к оконцу и изо всех сил позвал:

— Княгиня! Княгиня Ярославна!

Ярославна вздрогнула. Голос, звучащий откуда-то из-под земли испугал её.

Ждан ещё раз, но потише прокричал:

— Я тут, княгиня, в подземелье! В порубе!

Княгиня со страхом приблизилась к окошку.

Наклонилась, спросила:

— Ты кто?

— Я княжий конюший, Ждан. Спаси меня, княгиня! Я ни в чём не повинен пред князем. Заступись, умоляю, за меня! Выпусти отсюда! Или хотя бы выслушай меня!

Ярославна ничего не ответила и на некоторое время исчезла из вида. Но вскоре заскрежетал засов, скрипнули железные петли и дверь открылась. В сопровождении гридня княгиня вошла в поруб. Несколько минут привыкала к темноте, особенно непроглядной после яркого света солнечного дня, потом спросила:

— Кто меня звал?

— Я, княгиня, — выступил вперёд Ждан, дрожа от холода и волнения.

— А там кто ещё? — Ярославна указала в тёмный угол, где поблёскивала пара глаз.

— То смерд Будило… За старых богов страдает тут… За требы им…

— Ужасно, — прошептала княгиня и повернулась к гридню. — Позови князя! Пусть придёт сюда!

Когда гридень вышел, велела:

— Рассказывай, за что тебя посадили сюда. Только чистую правду!

— Княгиня! — взмолился Ждан. — Зачем мне лжа? Вся надежда — это правда… Верю, она тронет твоё сердце, и ты заступишься за меня перед князем.

И стал рассказывать. Не заметил ни он, ни Ярославна, как в поруб тихо вошёл князь Игорь и остановился в дверях. Будило хотел было бухнуться на колени, но князь приложил палец к губам — молчи!

Ждан волновался, рассказывал нескладно, отрывисто — и про половецкую неволю, и про встречу с Кончаком, и про Самуила, Любаву, и про Славуту и великого князя киевского, и про князя Игоря, которому служил верой и правдой… и служил бы всегда истово, будь только желание князя… Но больше всего он вспоминал Любаву и тот день, когда вырвал её из когтей смерти и повёз в Киев, — только там он мог надеяться спасти её…

Ярославну поразил этот рассказ, на глазах у неё выступили слезы. Она тихо спросила:

— Ты так сильно любишь эту девушку?

— Люблю, княгиня… Разве в этом моя вина?

— Нет, я ни в чём не виню тебя, так как понимаю, что такое — любовь… Мне кажется, что я поступила бы так же, доведись мне спасать моего ладо, как ты Любаву. Уверена, что и он спасал бы меня, несмотря ни на что… Я попрошу князя, чтобы он выпустил тебя из этого ужасного подземелья…

— И меня спаси, княгиня, — протянул к Ярославне руки Будило. — Я никому не причинил зла: не убил, не украл, не посягал на честь… Всего-то и вины моей, что по душе мне живые боги — солнце, ветер, воды, леса, зелёные поля, а не мёртвые, нарисованные людской рукой на стене или на липовой доске… Заступись, княгиня перед князем, и я, всеми богами клянусь, стану служить тебе и твоему князю всю жизнь, до последнего дня, останусь верным душой и телом.

Он пытался дотянуться до княгини, чтобы поцеловать ей руку или одежду, но не смог: не пускала тяжёлая заржавленная цепь, глухо скрежеща и громыхая при каждом его движении.

— Кто же тебя посадил сюда? — спросила Ярославна. — Знает ли про тебя князь Игорь?

— Схватили меня по приказу епископа черноризцы, кинули в поруб и посадили на цепь с ведома тысяцкого, а князь Игорь, думаю, и не ведает про это…

— И за тебя, человече, замолвлю слово…

— Не нужно, княгиня, — выступил вдруг на середину поруба князь Игорь. — Я всё слышал…

— Тем лучше, ладонько… Так ты, значит, выпустишь этих людей? Чтобы не болело моё сердце от мысли, что в нескольких шагах от меня, под помостом моей хоромины тяжко мучаются эти безвинные, — сказала Ярославна, не проявляя удивления от того, что князь, как оказалось, слышал их разговор. — Во имя богов наших, нынешних и прежних…

— Этого старого, Будила, я отпущу сразу, — ответил князь, окинув взглядом костлявую взлохмаченную фигуру смерда. — Я ничего о нём не знал и отругаю Рагуила за самоуправство. А Ждана посадил я и посадил не за то, что он спас любимую от смерти, а за длинный язык, за то, что оставил войско, не предупредив об этом князя, за то, что оговорил меня перед Святославом…

Ждану хотелось крикнуть, что не оговаривал он, что рассказал Святославу только то, что сам видел собственными глазами, но, перехватив предостерегающий взгляд княгини, сжал зубы и не промолвил ни слова.