Феликс Маляренко - Суворовец Соболев, встать в строй!

• Название: Суворовец Соболев, встать в строй!
• Автор: Феликс Маляренко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013

Эта повесть, написанная с улыбкой и слезами должна была выйти в престижном «Детгизе» в 1992 году. Я подписал ее к выпуску, к ней были нарисованы иллюстрации. Я получил за нее гонорар, но рухнул Советский Союз, рухнули издательская система и великая и прекрасная русская детская литература, и книга не дошла до читателя. Через двадцать лет я ее снова перечитал, немножко отредактировал и представляю на суд читателя. В повести отражено начало далеких шестидесятых, начало жизни одиннадцатилетних мальчишек в дальневосточном СВУ, начало их военной карьера. Мне бы хотелось, чтобы мой читатель где-то немного улыбнулся, где-то немного взгрустнул. Но не остался равнодушным к героям повести, характеры которых списаны с реальных персонажей. Итак, разбиваю шампанское о хрупкий борт кораблика моей книжки и отправляю ее в плавание к моему, надеюсь, благодарному читателю.

---

— Неужели в темноте видно? — Санька приподнял ладони.

— Да нет, — шорохом отозвался смех Володи. – В темноте не видно, но если на твои уши нацелить сейчас прибор ночного видения, они были бы хорошей мишенью. Да не переживай, и тебе тоже найдется дело. Я поэтому и пришёл к вам, чтобы никто не оставался один. Ведь известно, как плохо, когда вокруг тебя все заняты, а ты отделён, в стороне, один, и никто этого не замечает. Одному всегда тяжело.

— Тяжело, — вдруг согласился Санька, — но мы все вместе.

— Бываем вместе и одиноки.

— Как одиноки?

— Человек – мир. Другой человек – это мир, — сказал Володя. – А два мира не могут войти один в другой. Понимаешь, как два воздушных шара. Оба прозрачные, оба насквозь видны, а попробуй, соедини их вместе. В лучшем случае, один из них обязательно лопнет, а то лопнут сразу два. Значит, человек одинок в своей оболочке. – Володя говорил странно и загадочно, совсем непонятно для Саньки, но Санька чувствовал, что Володя говорит о чём-то значительном и, может, не только для него… Эти удивительные слова о мире, о шарах, которые лопнут, если их впрессовывать друг в друга. Мысли его путались, как трава после ливня.

— А вы… Да мы все со своими острыми гранями и без того раним друг друга. А случись завтра что-нибудь серьёзное – в бой, атаку, под пули, — тогда каждый должен прикрывать друг друга. А мы, иногда, как больные, раним и не замечаем.

— Но если больны, то болезнь надо лечить. – Санька чувствовал, как твердеет его голос. – Боль – это излечимая болезнь. Зачем сталкивать два мира? Наверно, существуют какие-то таблетки, лекарства или даже лечебные лучи, которые пронижут тебя насквозь и избавят от этой тяжёлой болезни.

— Вот нас и лечат. Притирают наши миры друг к другу, отрезают всё режущее, объединяют, водят строем и где-то заставляют быть автоматами. Там, где пули, где мины, где могут быть ядерные вспышки, оставляющие от людей тени на земле, надо успеть остаться живым, прикрыть товарища, солдата, командира. Вот в этой шлифовке главное – чтобы ты не стёр в себе человека… Я тебя задерживаю, — вдруг спохватился Володя. – Беги, опоздаешь, тебя будут ругать.

— А ты?

— Не беспокойся, меня отпустили к вам.

Санька вышел в коридор и, когда услышал, как с улицы долетела команда «Рота, шагом марш!», побежал, скатился по лестнице, помчался к своему взводу, на своё место.

Пробегая мимо сержанта, на ходу козырнул ему и не услышал, а скорее почувствовал брошенные вслед слова Чугунова:

— Хитрый! Ох, хитрый! – слова, как камни, летели вслед, били в спину. – Ох, хитрый! – кричал сержант. – Рота вышла строиться. Дождь идёт, товарищи мокнут, а он за дверью ждёт. – Каменные слова, казалось, пробивали тело насквозь. – Ждёшь последнего момента, чтобы выскочить и встать в строй. Один наряд вне очереди! Будете среднюю площадку драить!

— Ты что? – спросил Витька. – Где был?

— С вожатым, — оглянулся на сержанта Санька, всё ещё придавленный тяжёлыми словами.

— Ну и что он тебе пообещал? В поход идём? Вожатые в школе в походы водили, а здесь они зачем?

— Не знаю.

— А о чём вы говорили?

— О человеческих мирах. – Санька снова оглянулся на сержанта.

— А, про космос? Про космос – это интересно, понимающе придвинулся Витька Шадрин.

— Наверно, про космос, — сказал Санька. – Космос человеческих миров.

Средняя площадка

На вечерней проверке, прежде чем распустить суворовцев, сержант Чугунов объявил:

— Тем, кому объявлены наряды, выйти на площадку дневального.

Санька снял ремень, положил его на стул так, чтобы бляха свешивалась в проход, и расстегнув ворот гимнастёрки, вышел из спальни. Там уже собралось человек семь. Из второго взвода стоял Рустамчик, притулившись спиной к двери раздевалки.

— Ну что, Санёк, не везёт, среднюю площадку драить? – улыбнулся он, и от улыбки его хомячьи щёки поднялись вверх, и глаза превратились в тонюсенькие полоски.

— Да, — опустил голову Санька.

— Не повезло, — застряла улыбочка в щёлочках, — я так лучше два туалета вымою со всеми очками и писсуарами, чем одну среднюю площадку.

Сержант скомандовал отбой, переключил спальню на синее дежурное освещение, вышел на площадку. Рустамчик тут же поджал щеки и бочком отодвинулся к стене за спиной Чугунова. Сержант оглядел притихших нарушителей воинской дисциплины, встретился глазами с Санькой.

— Суворовец Соболев, идите отдыхайте.

— Но почему? – не понял Санька.

— Ваш вожатый, как его, Зайцев, просил за вас. Говорил, сам виноват, что вас задержал. Просил не наказывать. Отменяю наряд.

— Ну вот, выкрутился, — услышал Санька шепоток Рустамчика. – Точно, хитрый. – Санька даже не взглянул в острые щелочки, которые сейчас из-за сержанта резали его.

— Но почему? Я виноват! – пробовал протестовать Санька. – Я опоздал в строй.

— Хитрый, выслуживается, — шепоток едким дымком тянулся из-за спины Чугунова, и Санька почувствовал, как от этого у него начинают пылать щёки.

— Я приказал Вам отдыхать? Отдыхайте! – и перевёл взгляд на затаившихся нарушителей. – Ладно. На сегодня все наряды отменяю. Ложитесь спать.

Нарушители, смущенно опустив головы, чтобы не выдать радости, осторожно, по стеночке, юркнули в дверь. И уже за дверью раздался громкий топот.

— Соболев, что вы стоите?

— Я виноват, я опоздал на построение. Я должен вымыть среднюю площадку.

— Отдыхайте, — повторил сержант.

— Я опоздал, — спокойно, не боясь, посмотрел он в глаза сержанту.

— Я отменяю своё приказание, — сказал, разделяя слова, Чугунов, и Санька увидел, как задвигались его желваки, как покраснело его лицо. – Вы не виноваты, мне всё объяснил суворовец Зайцев.

— Я наказан! Я должен! Я пойду мыть, — закричал Санька, предчувствуя, как по щекам потечёт предательская влага, ещё мгновенье, и он не выдержит.

Сержант удивлённо посмотрел на подчинённого, и в его глазах появился металлический блеск.

— Ну, коль так, объявляю вам наряд на работу за невыполнение приказания. Идите и мойте среднюю площадку. – Чугунов говорил, не разжимая губ. – И чтоб хорошо вымыли, чтоб блестела, и ни одной черточки. Я проверю. – Сержант резко повернулся кругом и ушёл в спальню.

Санька взял в туалете ведро, бросил туда наполовину стертую почерневшую щетку для мытья полов, тряпку из бывшего вафельного полотенца и четвертушку грязно-жёлтого туалетного мыла, налил ведро холодной воды. Поднялся на среднюю площадку, намылил щётку мылом и стал тереть ею исчерченный полосками желтый кафель.

В среднюю площадку въелись следы от ботинок. Маленькая, три на полтора метра, она была самой грязной из имевшихся в роте. На других площадках суворовцы либо начинали свой бег, либо затормаживали, а по средней, находившейся между двух лестниц, неслись и, не успевая тормозить, катились на резиновых и кожаных подошвах, оставляя на кафеле чёрные полосы.

Санька тёр намыленной щеткой площадку, но полоски не исчезали, не бледнели. Они так и оставались чёрными. Тогда он окунул тряпку в воду, прополоскал её несколько раз, отжал и, распластав по кафелю, начал снимать мыло. Потом снова намылил щётку. Он уже не обижался на сержанта. Вспомнились слова Володи Зайцева. «Человек – мир, он одинок, два мира насильно соединить нельзя». Какие странные слова! Он никак не мог понять их и забыть тоже не мог. Поэтому они вновь возвращались к нему. «Эту болезнь, наверно, можно вылечить дружбой». Но у него есть друг Витька. Значит, он не одинок. Но почему иногда бывает так грустно, особенно когда вспоминаешь о доме? И тогда кажется, что ты на планете один, и она пустынна. Он ещё раз собрал мыло с площадки отжатой тряпкой. Полоски стали белее.

— Что ж, неплохо, — услышал он над собой голос сержанта Чугунова, спускавшегося по лестнице. – Можете идти отдыхать.

— Я ещё не оттёр.

— Как хотите.

Санька почувствовал, что эти слова сержант сказал тихо, спокойно, без металла.

— Отмойте и можете отдыхать. Я проверять не буду.

Санька сменил воду и ещё раз намылил площадку. Потом он ещё раз поменял воду. И когда площадка приобрела свой первозданный вид, он поспешил спать.

Руки набухли от холодной воды, пальцы покраснели. Он уже не помнил, как добрался до постели, и утром, после команды «Подъём», никак не мог вспомнить, как раздевался, складывал обмундирование, как разбирал конверт сложенной постели, как влезал под одеяло и укрывался им.

Уроки танцев

— Танцы, опять танцы, — кипел Витька. – И кто придумал эти проклятые танцы?

Уроки танцев проходили в фойе клуба. По расписанию второй взвод седьмой роты танцевал на шестом уроке. Блестящие окна казармы седьмой роты через спортивную площадку смотрели в подслеповатые, закрытые шторами окна клуба. Это расстояние можно было преодолеть напрямик, но бдительно стоящий на страже сержант Чугунов строго следил за тем, чтобы второй взвод, уходящий на уроки в другие корпуса, напрямик не следовал, как недисциплинированные лучи света в пространстве, а двигался по тем кратчайшим ломаным, которые определило командование училища.