Сергей Терпигорев - Потревоженные тени

• Название: Потревоженные тени
• Автор: Сергей Терпигорев
• Издательство: Издательство "Советская Россия"
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-268-00543-Ч

Рассказы в очерки С. Н. Торпигорева (Атавы) (1841 — 1895), составившие цикл «Потревоженные тени», принадлежат к выдающимся достижениям русской демократической прозы конца прошлого века. По происхождению тамбовский помещик, Терпигорев сформировался как писатель и журналист под благотворным влиянием передовых идей 60-х годов, сотрудничал с Некрасовым и Салтыковым-Щедриным в «Отечественных записках» и других изданиях прогрессивного направления. В своем творчестве писатель широко использовал впечатления детства и юности, воссоздавая картину русского провинциального захолустья предреформенной поры, выводя яркие, социально четкие и художественно выразительные портреты бар-крепостников и подвластных им крестьян.

---

— А, глупость, ну что там делать? Ну что там — дорогу вы, что ли, не видали? В саду хоть тень, по крайней мере, есть, а там что? — говорила Анна Карловна, гувернантка.

Но мы ее упрашивали, говорили, что на выгоне так хорошо нам гулять, бегать с сестрой, и она соглашалась, мы шли туда опять.

И мы с сестрой нарочно, когда нам и не хотелось вовсе, бегали по выгону, играли, чтобы только показать, как здесь хорошо и как нам тут весело... И в каком секрете я старался держать эту тайну, этот маленький наш заговор!..

— Пойдем, Соня, бегать, — упрашивал я сестру, — ну, пойдем же.

Побежим, отбежим так, что нас не слышат, пойдем потише и заговорим, высказываем друг другу наши соображения, когда «их» привезут, откуда, с какой стороны — дорог много — «они» должны ехать.

За эти дни мы еще кое-что услыхали и узнали из разговоров тетеньки с приезжавшим к ней из ее здешнего, не саратовского, имения старостой, бородатым с огромной лысиной мужиком, которого мы и ранее знали. Она говорила с ним, и мы слышали, как она сказала ему, что на днях к нему привезут две семьи мужицких, которые она купила, и пятерых детей, «разных», — как она их ему назвала, так вот чтобы он их принял и затем, как это и раньше было, в прежний раз, отправил бы на подводах в Саратов и чтобы караул при этом и присмотр за ними был крепкий. И опять упоминалось, чтобы мужики были скованы...

Высокий бородатый мужик, верный слуга ее и исполнитель всех тетенькиных планов и распоряжений, — «мучитель», «кровопийца», как называли нам, говорили про него наши няньки, — стоял перед ней у притолки и все только повторял:

— Слушаю, матушка, слушаю... понимаю... будьте покойны.

Про этого мужика, старосту тетенькиного, рассказывали ужасы.

— Он совсем без милости, — говорили няньки, — совсем в тетеньку или вот в эту ворону-то подлую, в Анну Ивановну, — за то она и любит его, ему одному и доверяет. И как это человек о душе своей не думает? Ну, служи господину, а какая ж это служба, разве это службой называется? Это кровопийца... кровь христианскую пьет...

Я помню, когда первый раз я услыхал это выражение или слово — «кровопийца», я думал, что тот, про кого это было сказано, и в самом деле пьет кровь, в буквальном смысле. Но теперь, — мне было уж лет десять, — я уж хорошо знал — довольно было для этого случаев, — что можно быть «кровопийцей» и не пить на самом деле кровь...

И тетенька, действительно, любила этого страшного и по виду мужика. Всякий раз, когда он приезжал к нам, когда он у нее бывал «за приказаниями», она просила, чтобы ему дали стакан водки, которую тот выпивал медленно, как воду, потом нагибался, брал край армяка или полушубка — в чем он был одет, — утирал им губы, кланялся и говорил:

— Благодарим покорно.

Эти беседы у тетеньки с ним происходили всегда обыкновенно в девичьей, куда и мы входили посмотреть на него и послушать, о чем он с ней говорит.

Но теперь, пользуясь отсутствием отца и матушки и тем, что она осталась за них хозяйкой здесь, она этого жестокого мужика позвала на балкон, где и мы все сидели, и беседовала с ним. Он стоял на одном конце балкона, а мы сидели за чайным столом на другом, прихлебывали чай со сливками из наших чашек, слушали их разговор и посматривали на них, то на тетеньку, когда она говорила, то на него, когда он глухим своим голосом произносил: «слушаю-с... слу-шаю-с... будьте покойны...»

От слышанных рассказов или и в самом деле он и сам по себе производил такое впечатление, но как-то жутко становилось, когда я представлял себе, что я почему-то вдруг остался бы с ним один на один... и мы едем... в поле... кругом никого нет... сумерки уж...

У детей ужасно легко разыгрывается воображение, а я, к тому же, был еще и страшно впечатлительный, нервный в то время. Я очень часто тогда воображал себя то в том, то в другом положении, и в голове, пред глазами моими, проносились целые картины...

«Они» к нему приедут, — фантазировал я сам с собою, в мыслях, — эти скованные мужики и эти «разные» дети, и он их примет и останется с ними один на один... кругом никого нет... и он начнет их мучить...»

Но на самом деле это все, то есть приезд их и как я их увидал, случилось совсем иначе и гораздо проще — по крайней мере не так, как я себе воображал.

Когда тетенька обо всем с ним переговорила и совсем уж отпустила было его, он вдруг спросил ее:

— А когда их, матушка, привезут-то сюда?

— Этих... купленных-то?

— Да-с.

— Да не знаю я. Я послала эту дуру, — с раздражением ответила ему тетенька.

— Анну Ивановну?

— Да. А она и запропала куда-то. Я еще вчера ее поджидала, а ее и сегодня нет.

— Ночью-то, может, и подъедет. Из города-то, может, холодком выехали, теперь и едут, к утру будут...

Тетенька прослушала это и, найдя его соображение несерьезным, ответила:

— Нет, она в ночь не выедет...

— Жарко днем-то. Вот я ехал — так и парит. А ночью-то, холодком-то, хорошо.

— Да не поедет она ночью, я тебе говорю, — с раздражением уж сказала тетенька, помолчала и добавила: — Как же это ночью она с ними поедет... Пять мужиков везет, двух баб, да еще детей с ней сколько — и поедет она ночью... Я и то боюсь, — вот что не едет-то она, — не случилось ли уж чего с нею...

Староста переступил с ноги на ногу, переложил руки, кашлянул и, видимо, ждал дальнейших сообщений, — хорошо не понимая, что же такое могло с ней случиться.

— Здесь народ-то сам знаешь какой, — продолжала тетенька, опять помолчав несколько.

— Да, это уж известно, — отозвался староста.

Так тетенька и не выговорила, что она боится, уж не убили ли Мутовкину. Я помню, мне ужасно хотелось услыхать, как она это скажет... чтобы она это сказала... Но она так и не сказала все-таки.

Только староста теперь понял, после ее последнего намека, вздохнул и тихо кашлянул.

— Ты вот что: ты сегодня не езди. Так и быть, ты уж подожди ее. Может, завтрашний день-то она подъедет. Она, я думаю, в городе с купчей замешкалась. Тут она мужа на днях присылала, просила узнать, не куплю ли я еще — еще две семьи продаются, — так я велела, если по той же цене отдадут, купить уж заодно и их...

— Слушаю-с, — ответил староста. — Уж известно, заодно их везти, одни хлопоты, что больше две семьи, что меньше.

— Да... Так, — раздумывая что-то, ответила тетенька. Помолчала еще и сказала: — Ну, так иди покамест. Завтра, как приедут, придешь...

— А подводы-то откуда мы возьмем? — вновь заговорил староста.

— Я здешние дам.

— Народ тоже нужен будет... везти-то их... и для караулу тоже...

— Ну, это завтра увидим.

Староста постоял немного еще, поклонился и сошел с балкона.

X

Утром на следующий день я проспал должно быть или уж не знаю почему, но только нянька все торопила меня умываться, говоря, что все давно уж встали, и вдруг совершенно неожиданно сказала:

— Тетенька уж и так заждались, — она очень любила сама разливать чай и всегда и везде это делала, когда приезжала куда, — им некогда, оне и то торопятся идти сейчас.

— Куда? — с удивлением спросил я.

— По делам своим... Смотреть этих купленных-то, что Анна Ивановна привезла.

— Их привезли? Когда?! — воскликнул я.

И я почувствовал, что у меня в голове мыслей, мыслей без конца: «Когда? Как? Куда их поместили? Где они?..» Я стоял с намыленными руками, и, что говорила нянька, я ничего уж не слыхал.

— Где же они? Как же это? — спрашивал, повторял я.

Кое-как, наскоро умывшись и одевшись, я поспешил на террасу, где мы обыкновенно пили летом утренний чай.

Там еще сидели тетенька и с ней Анна Ивановна, загорелая, запыленная с дороги, в ситцевом темненьком платьице, и с необыкновенным оживлением, разводя руками, как бы показывая что, говорила, рассказывала что-то тетеньке.

Тетенька слушала ее с довольной, то есть холодной, сухой своей улыбкой, только более оживленной теперь, как всегда это бывало с нею, когда ей приходилось, несмотря на препятствие или общее сомнение, все-таки восторжествовать наконец.

На мгновение оглянувшись на меня, при моем появлении, она взяла чайник и начала наливать мне чай, вся поглощенная тем, что рассказывала ей Мутовкина.

Сестры и гувернантки уж не было за чайным столом. Они гуляли — мне было их видно с террасы — в саду.

Я поздоровался, то есть поцеловался, с тетенькой и сел, пододвинув к себе свою чашку.

Мутовкина рассказывала, а тетенька слушала, совершенно позабыв обо мне, не обращая никакого внимания на то, что я тут сижу.

Мутовкина рассказывала, как она выезжала вчера с своей кладью из города и как на нее, ехавшую со всеми вместе, тоже в телеге, все смотрели...

— И еду это я ранним утром по Дворянской, а губернатор навстречу... Я так, знаете, благодетельница... вся вот этак, вот этак...

— Что ж он мог бы сделать?.. Ничего: закон есть, — спокойно, с презрительной улыбкой заметила ей тетенька.

— Его в этот день встречали... На ревизию он приезжал. Чиновники-то все вот как... зуб на зуб не попадут... Боятся... чувствуют все за собою... Улицы песочком посыпаны... А я-то с добром этим своим навстречу прямо ему...