Сергей Терпигорев - Потревоженные тени

• Название: Потревоженные тени
• Автор: Сергей Терпигорев
• Издательство: Издательство "Советская Россия"
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-268-00543-Ч

Рассказы в очерки С. Н. Торпигорева (Атавы) (1841 — 1895), составившие цикл «Потревоженные тени», принадлежат к выдающимся достижениям русской демократической прозы конца прошлого века. По происхождению тамбовский помещик, Терпигорев сформировался как писатель и журналист под благотворным влиянием передовых идей 60-х годов, сотрудничал с Некрасовым и Салтыковым-Щедриным в «Отечественных записках» и других изданиях прогрессивного направления. В своем творчестве писатель широко использовал впечатления детства и юности, воссоздавая картину русского провинциального захолустья предреформенной поры, выводя яркие, социально четкие и художественно выразительные портреты бар-крепостников и подвластных им крестьян.

---

— Сережа, ты где? — вдруг услыхал я голос матушки из гостиной. Она шла к залу.

Я очнулся от своего забытья, встал, встряхнул головой и поспешил к ней через темный зал.

— Ты где был? Что ты там делал? — спросила она

— Там, так, сидел...

— Ты спать хочешь?

Она взяла меня, приложила руку к моей голове и спросила, здоров ли я.

— Я здоров, — сказал я.

— Если ты хочешь спать — ложись. Ужинать, должно быть, еще не скоро мы будем.

Но я с ней вместе прошел опять в угольную, где сидела тетя Клёдя, уж как ни в чем не бывало, и толковала о чем-то с приехавшей с нами родственницей, у которой глаза были заплаканы и она все что-то уверяла тетю Клёдю, прикладывала себе к груди растопыренную руку. Мы с матушкой пришли, я сел в кресло и начал слушать, о чем они говорили. Желая уладить дело, матушка тоже от себя время от времени вставляла фразы, обращалась то к той, то к другой, уговаривая их согласиться.

И здесь дело ладилось, близилось к концу. Из продолжения их разговора, начало которого я не слыхал, и из всех их рассуждений я понял, что тетя Клёдя покупала, то есть брала в уплату, у приехавшей с нами родственницы одиннадцать мужиков, которых она намеревалась тоже всех продать мещанам и таким образом выбрать свои деньги

— Я к вам отправлю бурмистра Лукьяна своего он их осмотрит, отберет одиннадцать человек, и я буду за ними присылать, как приедут ко мне мещане покупать, или мещан буду прямо к вам посылать, и вы прямо уж их отпускайте им... Только я предупреждаю, я не отсрочу, пока не получу всех — срок еще есть, — успеете, если не будете задерживать. В неделю всё успеете. У меня на пять человек есть уж покупатели. Три у меня своих пойдут, а потом я за вашими буду присылать.. Ко мне еще покупатели, я знаю, приедут. Я было отказала, но потом вспомнила — Иван Михайлович ведь тоже продает, так я у него хотела перекупить, ну да все равно это, уж у вас теперь возьму говорила тетя Клёдя.

«И еще... и этих... и с этими, значит, будет то же и за этими будут приезжать мещане, осматривать, ощупывать их и покупать у нее, а она им будет награды давать и наставления читать, а потом будет деньги прятать в карман, и это, значит, еще долго будет продолжаться...» — думал я.

— Вот так, как я говорю, в таком случае я согласна, — сказала тетя Клёдя.

Приехавшая с нами родственница как-то нерешительно смотрела на нее с заплаканными глазами и не знала, что ей ответить. Смотрела на нее и, казалось, раздумывала о чем-то.

— Так вот, так, — повторила еще раз тетя Клёдя и встала, собираясь зачем-то выйти.

— Я сейчас, — сказала она. — Надо же об ужине подумать, — и вышла.

— Ну что же? — спросила родственницу матушка.

— Я не знаю, — всхлипывая, отвечала та ей. — Ну, как он не согласится... Я боюсь. Ведь это позор какой, вы знаете... Как ведь на это смотрят...

— Что же делать... По нужде ведь это вы делаете, — в утешение ей сказала матушка, желавшая во что бы то ни стало устроить ей дело.

— Боюсь... Не согласится как вдруг... Ведь это никуда глаз потом показать нельзя будет. И потом, и мужики сами... ведь это одиннадцать семей надо будет почти что разорить...

— Она разве молодых все хочет?

— Она и на стариков согласна — ей все равно. Отцов еще хуже будет. Без отцов семьи останутся...

Матушка тихо вздохнула, и они обе замолчали.

Послышались опять шаги тети Клёди.

— Ну так что же вы? — шепотом спросила свою родственницу матушка.

Но она не успела ответить ей, так как вошла тетя Клёдя и сказала, что Андрюша заснул, что ему будет от этого очень хорошо.

— Только вот я не понимаю, отчего доктор не едет? Пора бы уж. Я в пятом часу послала, как только сделался с ним во второй раз припадок, — говорила тетя Клёдя, посматривая на маленькие свои золотые часики, — уж одиннадцать скоро.

Но деловой разговор у них больше уж не продолжался до ужина и за ужином. Они остались еще все втроем, а меня послали в отведенную мне комнату спать.

Ночью я слышал какой-то шум, шаги, говорили, ходили. Я догадался, что это приехал к Андрюше доктор.

Утром, утомленный всеми впечатлениями прошлого дня, я еще крепко спал, когда ко мне в комнату вошла матушка.

— Пора, вставай, — сказала она, — все уж встали, чай пьют.

Я вскочил и сел на диван, на котором спал.

— Это к Андрюше доктор вчера приезжал, ночью?

— Да. А ты слышал?

— Ну что у него?

— Ничего... Только слабость страшная...

— Его можно будет сегодня видеть?

— Можно. Когда прощаться пойдем.

— То есть как?.. Мы сегодня разве уезжаем?

— Сегодня. Что ж, все кончено.

— А с этой... — я не знал, как назвать приехавшую с нами родственницу.

— И с ней уладила.

— Мужиков?..

— Ну, там увидим.

Матушка посмотрела на меня как-то странно-вопроси тельно и сказала:

— А ты и это знаешь?

— Я вчера видел вечером... в зале был, когда она продавала их...

Матушка промолчала мне на это, вздохнула и сказала, чтобы я скорей одевался и выходил к чаю, где все уж давно сидят.

Мы уехали после завтрака от тети Клёди. Совсем уж перед тем, как одеваться нам и уезжать, я с матушкой, но без тети Клёди, пошел к Андрюше.

— Только ты тише иди, на цыпочках, — говорила мне матушка.

Я пошел тише.

— И потом, ты ни о чем не расспрашивай и ничего ему не рассказывай.

— А что? — спросил я.

— Он очень слаб. Ему нельзя всего знать. И если он и будет тебя о чем расспрашивать, то не отвечай, скажи что ничего не знаешь, — учила она меня.

Мы были уж у самых дверей его комнаты. Матушка осторожно прислушалась и тихонько приотворила немного дверь.

— Ну, иди, только тихонько.

Она раскрыла одну половинку двери, и мы вошли. Андрюша лежал на своей беленькой кроватке, вытянувшись во весь рост, и показался мне необыкновенно длинным. Шторы в комнате были спущены, и так как день был пасмурный, дождливый, осенний, то в комнате были почти что сумерки.

Какая-то женщина, сидевшая недалеко от него на стуле, встала, когда мы вошли; в комнате пахло мятой, опиумом, лекарствами.

Андрюша повернул к нам голову и, увидев меня, вдруг страшно оживился, хотел было улыбнуться, но потом сейчас же вдруг опять сделал серьезное лицо и повел в сторону медленно-медленно глазами, как бы осматривая всю свою комнату.

Я подошел к нему и взял его за руку. Он опять быстро обернулся ко мне, точно в забытьи, и опять посмотрел на меня пристально, и я увидел, что тут только он как следует узнал меня.

— Ну что, тебе лучше теперь? — спросил я его.

— Лучше, — проговорил он.

— Ну, прощай, Андрюша, — сказала ему матушка. — Мы к тебе скоро опять приедем. Выздоравливай и к нам приезжай тогда. Опять будете с ним кататься, опять!.. — говорила она.

Андрюша с добрыми глазами слушал ее, смотря на нее.

— Выздоравливай, мой хороший. Ну, а теперь прощай, — сказала как-то торопливо матушка и шепнула мне: — Прощайся же.

Я нагнулся и поцеловался с ним.

Он хотел обнять меня, что-то хотел, мне казалось, спросить меня, но матушка заторопилась и стала говорить: «Ну, пойдем же, пойдем. Ему это вредно. Пойдем».

Она взяла меня даже за руку и повела к двери. Я оглянулся еще раз на него. Когда я был уже за дверями, мне послышалось, что он позвал меня, назвав по имени.

Но мы ушли от него по коридору.

В зале нас дожидалась тетя Клёдя и наша родственница, с которой мы приехали, совсем уж одетая. Они что-то договаривали еще, вероятно о своем деле.

— Согласилась, отсрочила?

— Нет, там... после... на других условиях.

Они все — матушка, отец и эта родственница наша пошли в кабинет, рассказывая о дороге, чтобы, вероятно, там передать, как они устроились у тети Клёди, а меня послали в детскую, где была сестра и наша гувернантка.

К обеду — все уже ранее пообедали — нам накрыли маленький стол, и мы обедали втроем: матушка, эта родственница и я — они сидели с заплаканными глазами. Отец не приходил в столовую.

После обеда сейчас же родственнице подали ее лошадей, которые оставались это время у нас, и она поехала, поспешая домой к себе...

После этого я тетю Клёдю уж не видел. Зимою меня отвезли в учебное заведение, а весною, когда я приехал на каникулы к себе домой, я ее уж не застал. Она умерла недели за две перед тем. Так же точно я не видел больше ни разу и Андрюши. Он был увезен опекуном своим за границу и, совсем расслабленный, обратился в полуидиота и умер где-то на южном берегу Франции, пережив тетю Клёдю только года на три или на четыре.

ИЛЬЯ ИГНАТЬЕВИЧ, БОГАТЫЙ ЧЕЛОВЕК

I

Тетенька Клавдия Васильевна, всегда склонная приобретать, с покупкой пустоши в Саратовской губернии стала особенно озабочена приобретением «народа» для заселения этого обширного земельного владения своего. Сказать с точностью, сколько у нее там было десятин земли, я теперь не могу, но помню, что тетенька постоянно говорила о пятистах душах, без которых ей в Саратове «ни вздохнуть, ни повернуться нельзя» и которых приобретение в течение многих лет составляло для нее большую заботу. Необходимо здесь припомнить, что люди в то время всем были нужны, и если их продавали или покупали, то не иначе как вместе с землею, к, которой они были приписаны, то есть целыми имениями; случаи же отдельной продажи людей без земли были, относительно говоря, довольно редки и всегда при исключительных обстоятельствах: продавали повара-пьяницу — «золотые руки, но как запьет — и прощай на целый месяц»; продавали лакея — «хороший малый, но извешался: из девичьей его не выгнать»; продавали какую-нибудь горничную — «услужливая и расторопная, но очень уж умна: в барыни захотела», и проч., и проч. Поэтому приобретение пятисот душ без земли, «на своз», как говорили тогда, было задачей далеко не легкой, требовавшей много и времени, и хлопот, а главное, терпения и настойчивости среди неприятностей, с которыми этого рода дела всегда были сопряжены.