Александр Литвинов - Германский вермахт в русских кандалах

• Название: Германский вермахт в русских кандалах
• Автор: Александр Литвинов
• Издательство: У Никитских ворот
• Жанр: О войне
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91366-912-4

В романе Александра Литвинова "Германский вермахт в русских кандалах" описано пребывание военнопленных немцев в небольшом русском городе, войной превращенном в руины.

Автор пишет о силе православной нравственности, о великом русском всепрощении. Разбирая руины и возрождая город, немцы и русские познают друг друга, а взамен былой враждебности приобретают взаимное понимание и уважение.

---

Теперь ему, Мюллеру Фрицу, когда смотрит на жаркие угли костра, — вспоминается год сорок первый! И тот самый малыш из огня так пронзительно смотрит! Это все потому не выходит из памяти, что Мюллеру Фрицу увидеть пришлось неуемную радость в глазах малыша! «Он думал, наверно, что останется жить, раз спастись удалось из конюшни горящей…» И потом, когда он, Мюллер Фриц, по мальчику очередь дал, в трех шагах от себя… И когда горстью пуль малыша шибануло под стену конюшни, уложив наповал, в глазах еще радость светилась. Огромная радость, что не успела погаснуть в прострелянном сердце его!

Он тогда задержался над телом мальчишки: то была его первая жертва, которую видел так близко. Его первая зримая жертва во славу Великого Рейха! Первая доблесть на этой враждебной земле Мюллера Фрица, солдата Германии!

— Запомни, Мюллер, — сказал в тот момент лейтенант. — «Жестокость сегодня означает спокойствие завтра!» Так говорит наш фюрер, Адольф Гитлер!

«Тогда все было просто. За нас даже думали боги земные и заранее нам отпускали грехи! Стреляйте! Стреляйте! Стреляйте! — призывал и приказывал Герман Геринг. И мы выполняли любые приказы, не ведая вины… И наш лейтенант, и все мы выполняли приказы верховного.… Однако жестокость тех дней нам спокойствия не принесла…»

— Фриц, ты куда-то опять провалился!

Вздрогнул Фриц! На Валерика тупо уставился, будто вот этот мальчишка из прошлого вышел и голос подал. Тот не озвученный голос, который он, Мюллер Фриц, расстрелял у конюшни горящей.

Он какое-то время молчит, невидяще глядит перед собой. Кирпич и кирочку брать в руки не желает: они ненавистны ему!

А мертвые скалы руин дыбятся в небо и перед ним громоздятся. И скалам не видно конца! Их преднамеренно столько в этот город собрали. Для плененного вермахта! Инструмент первобытный! Долбежка тупая превращается в пытку! Однообразие нудное бьет постоянно! Можно свихнуться с ума!

— Фриц, а давай-ка в обед на озеро смоемся! Купнемся! Давай?

— Купнемся, — машинально Фриц повторяет, оставаясь в себе. Проделки того сорок первого года для него обернулись хроническим страхом: а ну, как найдется свидетель тех кровавых затей и на дознании русским расскажет! Кем после этого станет Фриц Мюллер для них? А если еще выплывет сельская школа с тяжелоранеными на полу! Тех раненых русских они выбросили через окна прямо в яму, что русские женщины, под дулами ружей немецких, в молчании злобном копали. Могилу копали для раненых красноармейцев… еще живых!

Но потом отказались те женщины землею живых засыпать! Пришлось и женщин расстрелять. И бросить пришлось в ту же яму. А все потому, что нужна была школа под лазарет для раненых парней из вермахта! Лишь только школа уцелела на отшибе сожженного села да каменная церковь.

К полудню жарко становится, и Фриц колодки снимает с ног и ставит рядом с каской. Но убирает поспешно колодки за спину: не вяжутся рядом атрибуты войны и позора.

Фриц садится на землю и мягкой полынью сметает песок с ног запотевших.

И видит Валерик, с какой неподдельной любовью, с прилежанием и удовольствием Фриц разминает ступни и массирует пальцы, в отдельности каждый, будто игрушки любимые перебирает.

Устав заниматься ногами, Фриц спиною к стене прислоняется и взглядом застывшим сквозь каску глядит в тот далекий и славный период начала войны.

— А в колодках твоих ноги мерзли зимой?

Фриц оттаял глазами, поморщился так, словно боль той прошедшей зимы к нему снова вернулась:

— Мерзли, мерзли унд мерзли, — кивает головой. — Русиш зима… О! Майн Готт! Будет скоро зима, будет Фрицу капут, елки-палки!

— Ты не бойся капут! — заверяет Валерик. — Мы дадим тебе валенки. Старые. Ты разрежешь и будешь носить, чтоб налезли… Как Пахомыч у нас. Он и летом их носит, и в валенках спит. А на валенки в дождь надевает бахилы.

Благодарной улыбкой Фриц расправил лицо.

— А вот эти рубцы от болячек морозных, да, Фриц?

— О, найн, найн! Ист яр айн унд фирцихь, — Фриц пальцем на песке вывел число «41».

— А, я знаю! Это год сорок первый. Война началась тогда.

— Йаволь, братишка! Фриц марширен, марширен, марширен! Унд быстро, быстро! Лос, лос! Давай, давай!

И зазвучала в голосе проснувшаяся радость тех дней безжалостных — и страшных, и веселых! И, помогая себе жестами и мимикой и шлепая ногами по песку, Фриц рассказал, как ежедневно приходилось большие переходы совершать по нескольку десятков километров при полной выкладке и пешим ходом. Все потому, что танки и машины тонули в русском бездорожье, а лошади в повозках пароконных выбивались из сил.

О, как ноги болели к вечеру! А потертости гноились!.. А утром распухшие ноги с притихшею за ночь болью не хотели втискиваться в обувь…

— И тебе было здорово больно, да, Фриц?

— Нам было больно. Нам было весело и страшно. И было так прекрасно, как никогда потом! — с заметным удовольствием сказал он по-немецки. — Ах, либер Готт! Елки-палки…

С улыбкой, едва уловимой, закрывает глаза, вспоминает бои и походы того сорок первого года.

— Больно, больно унд больно, — раздумчиво Фриц продолжает и на каску с орлом поднимает глаза. И высокий настрой от того легендарного прошлого, запылавшего в памяти, утихает и гаснет, превращаясь в глухую тоску: «А какая силища была! О майн Готт! Какой материал людской! Какая техника! И все так бесследно исчезло!.. Не иначе, как в землю ушло…»

И наблюдая за Фрицем, с какой нескрываемой нежностью гладит он шрамы тех лет, когда был молодым и здоровым солдатом, как с притаенною грустью смотрит на каску свою с орлом и свастикой, мальчик видит и чувствует, что теперешний Фриц гордится Фрицем года сорок первого.

— Фриц, а куда вы так быстро спешили?

— Нах Москау, — говорит машинально, притянутый к прошлому мыслями.

В глазах Валеркиных недоумение:

— Да!.. Ты шел на Москву? Эх ты, Фриц!

— Приказ…

— Чей приказ? Гитлер ваш приказал?

Фриц откровенно кивает.

— А зачем ты приказ выполнял? Ты же знал, что он — Гитлер!

— Ихь бин дойче зольдат. Адольф Гитлер — дойче фюрер! Сталин есть русиш фюрер.

— Товарищ Сталин не фюрер, а вождь! А Гитлер твой — фашист! Понял? И капут ему давно… А в Москву не пустили фашистов двадцать восемь панфиловцев и все наши солдаты. Они потому, что присягу приняли, понятно! Клятву дали сражаться насмерть! До последнего дыхания! До последней капли крови!

Присяга

— Фриц, а у немцев клятва была?

— У немцев все была. Хойте нету, нету унд нету…

— Я знаю, что сегодня у вас нету… Тогда вы нашу возьмите! Клятва у нас мировенская! Теперь она присягой называется, потому что войны уже нету. Но зато у нас лучшая в мире присяга! Будь спок! Я ее выучил назубок! Мы на деревьях сидели, когда курсанты училища присягу принимали на плацу. Там было их столько, курсантов!.. До самого обеда хватило!.. И Ленька даже выучил.

А салаги-курсанты по книге читали. По красной такой, с гербом золотым СССР. И там еще знамя стояло и автоматчики…

А потом командир приказал нас в училище пригласить. Всех ребят. Дали каждому сладкого чая по кружке солдатской и белого хлеба. Вот было да!.. Я стану тоже курсантом, чтобы летать, как мой папка… Он пока не вернулся с войны…

— Не вернулся с войны? — Фриц повторил.

Валерик кивнул головой, и губы невольно стянулись.

— О-о, братишка, майн Готт… Не горевай! Ты будешь гороши пилот. Братишка будешь русиш ас!

— Я в нашем училище буду учиться. Присягу я знаю уже. Хочешь, сейчас прочитаю, и ты сразу выучишь, хочешь? Только каску надену свою, было чтобы по-правдашнему.

Фриц головой покивал понимающе.

Валерик нарвал бархатно-мягкой полыни белой, свернул жгутом и в каску вложил. Каска оделась в самый раз.

Фриц догадался, что для Валерика это было делом привычным:

— Зер гут! Очень горошо!

Валерик вытянулся в струнку и сделал руки «по швам»:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…

При этих словах Фриц поднялся, выронил из рук кирпич и кирочку и стал по стойке «смирно»

Валерик этого не ожидал и запнулся, смутившись.

— Битте, битте, братишка, — серьезно сказал Фриц. — Присяга есть «Ахтунг!»

Это ободрило Валерика, придав его затее законную необходимость. Он поддернул штанишки и посерьезнел.

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических республик, — начал он, стараясь четко выговаривать слова, как требует мама, — вступаю в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников. Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Рабоче-крестьянскому правительству.