Чарльз Сноу - Коридоры власти

• Название: Коридоры власти
• Автор: Чарльз Сноу
• Жанр: Проза

---

- Вот почему вы опасны, - сказал Бродзинский. - Вот почему я решился выступить против вас. Вы считаете себя людьми доброй воли. Но все, что вы делаете, приносит огромный вред. Даже когда вы собираетесь вот в таком тесном кругу, вы приносите огромный вред. Вот почему я пришел сюда, хоть я и не желанный гость. Вы воображаете, что сумеете договориться с русскими. Ничего у вас не выйдет. Единственно разумный путь для нас всех вооружаться, и как можно быстрее.

- И вы миритесь с возможностью войны? - спросил Артур Маунтни.

- Ну конечно, - ответил Бродзинский. - Как всякий разумный человек. Если уж война неизбежна, мы должны ее выиграть. Мы сохраним в живых достаточно народу. Мы быстро оправимся. Люди - существа очень выносливые.

- Так вот на что вы возлагаете ваши надежды, - ледяным тоном сказал Фрэнсис.

- Это неизбежно.

- И вас не возмущает мысль, что погибнет триста миллионов жизней?

- То, что неизбежно, меня не возмущает.

Глаза Бродзинского вспыхнули, он вновь был исполнен сознания, что чист перед богом и людьми.

- Вы не понимаете, - продолжал он. - Может случиться и такое, что еще хуже войны.

- Я вынужден допустить, что вы в здравом уме и отвечаете за свои действия, - сказал Фрэнсис. - А если так, разрешите сказать вам прямо: я не могу оставаться в одной комнате с вами.

У всех были каменные лица, все в упор смотрели на Бродзинского. Стало очень тихо. Он даже не пошевелился; преспокойно сидя на своем месте, он сказал:

- Мне кажется, меня сюда пригласили, господин председатель.

- Будет лучше для всех, если вы уйдете, - сказал Артур Маунтни.

С преувеличенной рассудительностью Бродзинский заявил:

- Но я могу предъявить пригласительное письмо, господин председатель.

- В таком случае мне придется закрыть наше собрание. И созвать другое, на которое вы приглашены не будете.

Когда позже Рубин вспоминал эти слова, они представлялись ему шедевром англосаксонской благопристойности.

Бродзинский поднялся - огромный, непоколебимый.

- Господин председатель, - сказал он, - весьма сожалею, что мои коллеги сочли возможным так со мной обойтись. Но ничего другого я и не ждал.

Достоинство ни на миг не изменило ему. Исполненный достоинства, рослый, могучий, он легкой походкой вышел из комнаты.

35. ВЫБОР

Несколько часов спустя мы с Дэвидом Рубином сели наскоро перекусить у него в номере перед тем, как отправиться к Роджеру. Номер был очень скромный, в дешевой и добропорядочной гостинице в Кенсингтоне; и еда тоже была очень скромная. Рубин вхож был к правителям и одевался у лучших портных, но жил проще и непритязательнее мелкого служащего в посольстве. Он был беден, и у него никогда не было никаких денег, кроме академического жалованья и премий за ученые труды.

Он покорно сидел в холодном номере, жевал черствый сэндвич и потягивал теплое разбавленное виски. Он рассказывал о своем сыне, который учится в Гарварде, и о своей матери, которая едва ли понимала, что такое Гарвард, у себя дома не говорила по-английски и с таким же неуемным честолюбием жаждала, чтобы сын вышел в люди, как жаждала этого моя мать для меня. Голос его звучал грустно. Все пришло к нему - головокружительная научная карьера, счастливый брак, любовь детей. Редкого человека чтили во всем мире, как его. И однако, в иные минуты он словно бы оглядывался назад, пожимал плечами и думал, что в детстве он ожидал большего.

Мы оба говорили откровенно, без опаски, как случайные попутчики на корабле. Дэвид сидел очень элегантный, в превосходно сшитом костюме, в шелковой сорочке, в башмаках на заказ - и качал головой, и смотрел на меня добрыми печальными глазами. Я вдруг подумал: а ведь он не объяснил мне, даже не намекнул, почему он так добивался сегодня встречи с Роджером.

Мы приехали на Лорд-Норт-стрит около половины десятого, Роджер и Кэро еще сидели в столовой. В этой самой столовой почти три года назад Роджер устроил Рубину форменный допрос. Как и в тот вечер, Рубин церемонно склонился над рукой Кэро, назвав ее "леди Кэролайн", церемонно поздоровался с Роджером. Как и в тот вечер, Роджер пустил по кругу графин.

Рубина усадили по правую руку от Кэро, он охотно пил портвейн, но не спешил начинать разговор. Кэро поглядела через стол на Роджера - он молча, нетерпеливо ждал. Но у Кэро выдержки хватало. Она готова была без конца перебрасываться с Рубином звонкими и пустыми светскими фразами. Как он завтра полетит? Любит ли он летать? Или так же терпеть не может, как и она? Ее охватывает ужас всякий раз, как ее брат Сэммикинс летит куда-нибудь, говорила она, прикидываясь отчаянной трусихой. Все четверо ждали, когда же начнется настоящий разговор. Наконец Роджер не выдержал.

- Итак? - сказал он грубо, глядя на Рубина в упор.

- Да, господин министр? - словно бы удивленно отозвался Дэвид Рубин.

- Мне казалось, вы хотели мне что-то сказать.

- Вы располагаете временем? - загадочно спросил Рубин.

Роджер кивнул. Ко всеобщему изумлению, Рубин начал длинно, сложно и подробно излагать теорию игр в применении к атомной стратегии. Иные сверх меры все упрощают - тут было сверхусложнение, доведенное до зауми. Послушав минуту-другую, Роджер прервал:

- Не знаю, что вас ко мне привело, но только не это.

Рубин посмотрел на него строго, ласково и огорченно. Внезапно он отбросил свои непостижимые ухищрения и стал прямолинеен до грубости.

- Я пришел сказать вам: бросайте все это, пока не поздно. Иначе сломите себе шею.

- Что бросать?

- Ваши нынешние планы, или замыслы, или как вы там это называете. Вам не на что надеяться.

- Вы так думаете? - спросил Роджер.

- Иначе зачем бы я пришел? - И тут Рубин снова заговорил спокойно и рассудительно. - Выслушайте меня. Я не сразу решился вмешаться. Только потому, что мы вас уважаем...

- Мы слушаем, - сказала Кэро. Сказала не из вежливости, не затем, чтобы ободрить Рубина, но с неподдельным вниманием и интересом.

У Роджера и Рубина лица были непроницаемые. Стало так тихо, что слышно было бы, как муха пролетит... Они до известной степени симпатизировали друг другу, но сейчас это было не в счет. Сейчас между ними было нечто более значительное, чем приязнь или неприязнь, даже чем доверие или недоверие. Оба остро ощущали значение минуты, значение назревающих событий.

- Прежде всего, - сказал Рубин, - позвольте мне объяснить мою позицию. Все, что вы собирались предпринять, весьма разумно. Все это правильно. Всякий, кто живет с открытыми глазами, понимает, что это правильно. Можно предвидеть, что в ближайшем будущем только две державы будут владеть атомным оружием. Это Америка и Россия. Ваша страна не может с ними тягаться. С точки зрения экономической и военной, чем раньше вы выйдете из игры, тем лучше... Это бесспорно.

- Вы уже говорили нам это в этой самой комнате несколько лет назад, сказал Роджер.

- Более того, - продолжал Рубин, - мы постараемся, чтобы вы вышли из игры. Наша мысль работает в том направлении, чтобы предельно ограничить круг держав, владеющих этим оружием. Иными словами, оно будет только в наших руках и в руках Советов. Это тоже правильно. Могу предсказать, что в самое ближайшее время на вас будет оказан некоторый нажим с нашей стороны.

- Вы говорите это в других выражениях и по несколько иным причинам, заговорил Роджер, которого слова Рубина, казалось, и не возмутили и не убедили. - Но то же самое говорил и я и пытался претворить свои слова в дело.

- Это вам не удастся. - Голос Рубина стал жестким: - И вы должны бросить все это немедленно.

Наступило молчание. Потом Роджер спросил самым простодушным тоном:

- Почему?

Рубин пожал плечами, широко развел руками.

- Я ученый. Вы политик. И вы задаете мне такой вопрос.

- А все-таки я хотел бы услышать ответ.

- Неужели я должен вам объяснять, что можно представить себе действия совершенно правильные - и, однако, совершенно неосуществимые? И вовсе не важно, что они правильные. Важно другое: как это делается, кем и самое главное - когда.

- Как вы правильно заметили, эти принципы мне знакомы. А теперь я хотел бы услышать, что именно вы знаете.

Рубин опустил глаза.

- Не то чтобы знаю, но - подозреваю. Иностранец иной раз улавливает знаки, которым вы не придали бы особого значения. Мне кажется, вы плывете против течения. Ваши коллеги в этом не признаются, но, если вы заплывете слишком далеко, они не смогут сохранить вам верность - так? С вашего позволения, они не дураки, - продолжал Рубин. - Они видели, что вам приходилось брать с бою каждый шаг. Каждая мелочь давалась вам на десять, на двадцать, порой на пятьдесят процентов труднее, чем вы рассчитывали. Вы знаете это лучше всех нас. И Льюис знает. (На мгновенье я перехватил его взгляд из-под опущенных век - в нем светились Weltschmerz [мировая скорбь (нем.)] и братское сочувствие.) Все давалось с непомерным трудом. На мой взгляд - и это справедливо едва ли не для всех человеческих начинаний, если дело оказывается непосильно трудным, если принимаешься за него и так и сяк и все-таки оно не двигается с места, значит, пора ставить на нем крест. Это, безусловно, относится к любой отвлеченной теоретической задаче. Чем больше я вижу задач того характера, какие приходится решать вам, тем больше убеждаюсь, что это справедливо и для них. Ваши коллеги умеют сохранять самообладание. Но они привыкли иметь дело с миром вполне конкретных вещей и отношений. Подозреваю, что они будут вынуждены прийти к тем же мыслям.