Виктория Холт - Исповедь королевы

• Название: Исповедь королевы
• Автор: Виктория Холт
• Издательство: Редакция международного журнала «Панорама»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7024-0142-2

«Исповедь королевы» — это продолжение романа Виктории Холт «В ожидании счастья». В нем писательница как бы воспроизводит дневник-исповедь французской королевы Марии Антуанетты, в котором королева, ожидая казни, вспоминает свои детские и юные годы в Австрии, рассказывает историю своего замужества, приезд во Францию, описывает дворцовые интриги, кается в своих ошибках и заблуждениях.

В данном романе Мария Антуанетта рассказывает о своей большой любви, о Французской революции, попытках бегства королевской семьи из объятой террором страны. Трагическая и трогательная история несчастной королевы безусловно заинтересует читателя.

---

После обеда король тяжело опускался в кресло и погружался в сон или же шел спать в свои апартаменты. Он вел себя ласково со всем семейством и всегда мог утихомирить взрывы истерики тетушек, от которых они иногда не могли удержаться. Им так не хватало старых времен, они более, чем кто-либо из нас, не могли приспособиться к новому режиму.

Я жила только в ожидании визитов Акселя. Мы не могли уединяться, а проводили время в беседах шепотом. Он говорил мне, что не может успокоиться, пока я здесь, в Париже. Он постоянно вспоминает о той ужасной поездке из Версаля в Париж.

— Этот сброд, как я ненавижу их! Как я презираю их! Бог знает, что они могут сделать с вами. Какими словами я могу описать свои страдания, когда знаю, что вы в их руках? Я говорю вам, что не смогу успокоиться до тех пор, пока вы не выберетесь из этого города. Я хочу, чтобы вы прямо сейчас отправились туда, где, я знаю, вы будете в безопасности.

Я слушала с улыбкой. Его любовь, привязанность детей и нежность мужа — вот из-за чего мне стоило жить.

И во время долгой зимы темой бесед моего возлюбленного была одна — побег.

Спустя некоторое время мои страхи немного улеглись. Мы были на положении узников, но по крайней мере в Тюильри у нас было какое-то подобие двора. Нас постоянно посещал Лафайет, заверявший короля, что он его верный слуга. У Лафайета были хорошие намерения, и в этом отношении он не очень отличался от Людовика. Ему никогда не удавалось оказаться на месте в важный момент, он всегда запаздывал, когда было необходимо незамедлительно принять решение, и действовал слишком быстро, когда нужно было учесть все обстоятельства. Но мы были ради его дружественному расположению.

У него имелись доказательства, что герцог Орлеанский помогал организовать поход на Версаль, и Лафайет был уверен, что те люди, которые клялись, что видели герцога в надвинутой на лоб шляпе, не ошибаются, и поэтому считал, что его необходимо сослать туда, откуда он больше не сможет вредить.

Король не мог поверить, что его собственный кузен способен оказаться предателем. Но Лафайет кричал:

— Сир, его план заключается в том, чтобы лишить вас трона, а самому стать регентом Франции. Сам факт его рождения делает подобный план вполне реальным.

— Какие у вас есть доказательства? — спросил король в смятении.

— Множество, сир. И я могу достать их еще больше. Толпу, которая шла на Версаль, подстрекали мужчины в женской одежде, а вовсе не парижанки, как мы привыкли считать. Это были платные подстрекатели, а одним из тех, кто организовал поход на Версаль, был монсеньор Орлеанский.

— Это невозможно, — возражал король, но я сказала ему, что в это можно поверить. Представители Орлеанского дома стали моими врагами с первых дней моего приезда во Францию, и я вполне верю в это.

Король беспомощно посмотрел на меня, а Лафайет, уверенный теперь в моей поддержке, продолжал:

— Сир, некоторые слышали выкрики: «Да здравствует Орлеанский, наш король Орлеанский!» Я думаю, что это все объясняет. Он планирует свергнуть вас и королеву и самому занять ваше место. Его необходимо выслать из страны.

— Пусть уезжает в Англию, — заявил король. — Но я думаю, необходимо указать, что он едет по моему заданию. Я не хочу публично обвинять своего кузена в предательстве.

Итак, герцог Орлеанский был отправлен в Лондон, где он встретился с мадам де Ламот, и они вместе стали планировать новые клеветнические измышления про меня.

Эти длинные зимние вечера! Эти коридоры со сквозняками! Эти чадящие лампы! И постоянное вторжение стражи в наши покои!

Вряд ли я смогла бы пережить эту зиму, если бы не присутствие Акселя. Мне страшно не хватало Габриеллы. Принцесса де Ламбаль была хорошим другом, и я искренне любила ее, но она никогда не занимала в моем сердце такого места, которое я отдавала Габриелле. Постоянным утешением была Елизавета и, конечно, дети. Моя дочь становилась привлекательной девочкой. Она покорно принимала трудности без всяких жалоб. На нее оказывала большое влияние тетушка Елизавета, и они всегда были вместе. Иногда, когда мне было особенно грустно, я посылала за своим маленьким сыночком, который веселил меня высказываниями не по годам развитого человечка. Будучи совсем ребенком, он быстро приспособился к жизни в Тюильри, и иногда я думала, что он забыл о великолепии Трианона и Версаля.

— Мы должны проявлять осторожность, чтобы не избаловать его, — говорила я мадам де Турзель, — но он такая прелесть, что это очень трудно. Мы должны помнить, что нам надлежит воспитать его как короля.

Она соглашалась, и я часто думала, как мне повезло, что я окружена такими верными друзьями и что только во время невзгод это можно обнаружить.

Король все больше и больше прислушивался к моим суждениям. Он, кажется, понял происшедшие во мне перемены, а я вспоминала, как он в свое время заявлял, что никогда не позволит какой-либо женщине давать ему советы. С тех пор мы оба изменились.

Но он обладал одним качеством, которое никогда не менялось, — необычным спокойствием. Могло показаться, что он не проявляет никакого интереса к своим собственным делам.

Я слышала, как один из его министров заявлял, что, обсуждая дела с ним, он чувствует себя так, будто говорит о вопросах, касающихся императора Китая, а не короля Франции.

Поэтому я все больше и больше втягивалась в решение государственных дел. Я пыталась держаться в стороне от них, но Мерси предупредил меня, что если я не возьму на себя определенную роль в их решении, то никто не будет ими заниматься. Кто-то должен стоять у штурвала корабля, стонавшего в жестокий шторм. Так говорил Мирабо, который после отъезда герцога Орлеанского остался единственным человеком, способным сдержать революцию.

Я понимала, что у Мирабо блестящий ум. Мерси часто писал о нем, Аксель говорил о нем. Он мошенник, заявлял Аксель, и мы не должны доверять ему, но в то же время он наиболее важная фигура во Франции, и нам не следует игнорировать его.

Мое участие в государственных делах не осталось незамеченным. Король никогда ни с чем не соглашался, пока, как он открыто заявлял, «не проконсультируется с королевой». Я стала новым человеком, хотя еще много и не понимала, но по крайней мере твердо знала, что следует делать, а это лучше, чем менять мнение каждые два дня, как король. Я была за то, чтобы проявлять твердость в отношении революционеров. Мы достаточно уступали, заявляла я. Больше мы не пойдем на уступки. Мое мнение поддерживал Аксель. Возможно, я в нем черпала подобную твердость. Он был не только мой возлюбленный, он был моим советником, и мне очень нравилось, что по многим вопросам мнения его и Мерси совпадали.

Мирабо начал менять свою точку зрения. Теперь он говорил:

— У короля есть лишь один мужчина, и этот мужчина — его жена.

Это означало, что Мирабо считает меня большей силой во Франции, чем короля.

— Когда кто-либо берет на себя обязанность руководить революцией, трудность заключается не в ее дальнейшем разжигании, а в сдерживании, — так передали мне высказывание Мирабо.

Я поняла по его словам, что он стремится сдержать революцию.

В феврале умер мой брат Иосиф. Я была ошеломлена этим известием, когда прочитала письмо от Леопольда, сменившего его на престоле. Между мной и Иосифом существовала определенная связь, хотя его критика иногда и вызывала мое недовольство, но теперь я поняла, что он хотел помочь мне, и в его замечаниях скрывалась мудрость. Мы с Леопольдом никогда не были слишком близки, поэтому я почувствовала, что даже тоненькая связь с Веной исчезает для меня.

Мы все страдали от холода. Король еще больше прибавил в весе, лишившись возможности заниматься физическими упражнениями, к которым он так привык, а игра на бильярде от случая к случаю не могла их заменить. Я также чувствовала себя неважно и не могла дождаться лета в нездоровой атмосфере Тюильри. Когда я предложила, чтобы на лето мы переехали в Сен-Клу, это встретило лишь незначительные возражения. Впервые за длительное время я почувствовала заметное облегчение — когда мы садились в кареты для переезда, только небольшая толпа, настроенная враждебно, пыталась остановить нас, а значительно большая толпа кричала, что нам необходим целебный воздух, и скандировала: «Счастливого пути, наш славный папа!», что доставило удовольствие королю и еще больше подняло мое настроение.

Я действительно верила, что революция заканчивается и что нам через некоторое время разрешат вернуться в Версаль. Конечно, там потечет другая жизнь, но все же соответствующая нашему положению.

Какое наслаждение жить в Сен-Клу! Сам воздух придавал силы. И каким красивым казался дворец по сравнению с мрачным Тюильри, который я ненавидела. Конечно, это был не Трианон, но почти такой же прекрасный. Я почувствовала, что старые времена почти кончились.