Михаил Зуев-Ордынец - «Панургово стадо»

• Название: «Панургово стадо»
• Автор: Михаил Зуев-Ордынец
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1959

В рассказе «Панургово стадо» М. Зуева-Ордынца автор, пользуясь фантастической предпосылкой, изображает нравы современного буржуазного общества.

Бывший полковник Русского экспедиционного корпуса Батьянов одержим желанием вернуться из эмиграции на родную Кубань. Чтобы расплатиться за свое прошлое, за свои ошибки, он намерен подарить Родине изобретение, которое произведет полнейший переворот в области советской тяжелой индустрии. Но это изобретение затрагивает интересы крупных капиталистов…

---

М. Зуев-Ордынец «ПАНУРГОВО СТАДО»

Я говорю лишь — предположим это.

Байрон, «Дон Жуан».

1. Фея ридной Кубани

Утро было тихое и солнечное, но море еще не вполне успокоилось после вчерашней бури. Где-то далеко, в бескрайных просторах Атлантического океана, не угасла еще ярость шторма, и отголоски его — тяжелые волны таранами обрушивались на песок пляжа. Соленые брызги их обдавали холодным дождем купающихся, заставляя нервно вскрикивать женщин и испуганно плакать детей.

Босые ножки девушки, искусно лавировавшей между кабинками, складными стульями, плетеными лонгшезами, оставляли на сухом горячем песке крошечные, тотчас заплывавшие следы. Ее холщовая украинская рубаха с вышитыми воротом и рукавами, такая же юбка и широкополая шляпа резко выделялись среди цветных купальных костюмов, полотняных хитонов, шелковых халатов курортной толпы. Под мышкой девушка несла толстую книгу в ярком красочном переплете. Мониста на груди девушки тихо звякали от ее быстрых энергичных шагов.

Она глядела прямо перед собою, вдаль, на кедровые леса, зеленой тяжелой мантией одевшие каменные плечи обрывистых предгорий. Она любила этот кедровник. Он напоминал ей российский бор.

И чем это не Россия? Кругом русская речь, русские остроты. Иностранные слова слышатся как исключение! Да ведь это Сестрорецк, Лебяжье или Стрелка! Но это не Россия! Слева голубой простор Атлантики, справа, подобно гигантскому удаву, извиваются Пиренеи. За ними знойная, полуафриканская Испания. Это не Россия, а курорт Вермона, где российская эмигрантщина спасается от душного парижского лета.

Компания молодых, но достаточно потрепанных людей, забавлявшихся серсо, увидав девушку, загалдела:

— Долина Григорьевна! Долли! Мадемуазель Батьянова! К нам! Фея ридной Кубани! Казачка! Сюда! Сюда!

Кто-то запел:

Напрасно казачка его молодая
И утро и вечер на север глядит…

— А ну вас! — звонко крикнула девушка. — С вами скучища!

— Ах, так? Изменница! Запорожец в юбке! Держите ее! В плен!

— Жевжики лядащие! — рассмеялась девушка. — Да вам меня вовек не догнать!

— А вот посмотрим! — крикнул, бросаясь к ней, тощий, жердеобразный юноша.

— Поручик, не осрамись! — закричала вслед ему компания.

— Поручик не осрамится! Бегать умеет!

— Красные научили! Два раза от них «драпал»!

Девушка подпустила поручика на несколько шагов, нагнулась, схватила горсть мелкого, как пыль, песку и бросила ему в лицо. Пока поручик протирал глаза, она была уже далеко. Звонкий смех ее звучал где-то вдали, и громадным цветком мелькала в толпе ее вышитая рубаха.

Огибая кабинку, девушка с разбегу остановилась: мимо нее проходила группа крепких, мускулистых людей. Заметно было, что в среду пляжников-эмигрантов компания эта внесла переполох и растерянность. Многие поспешно одевались и уходили, словно их застал внезапный дождь. Это было понятно. Ведь мускулистые ребята были отдыхающими рабочими из соседней летней колонии рабочей организации.

— Андрей! — радостно вскрикнула вдруг девушка.

Шедший в группе рабочих молодой человек обернулся и, вытянув приветливо руки, быстро пошел к девушке. Энергичное лицо его выражало искреннюю радость.

— Долли! Вот неожиданность! — сказал он, беря ее за руки. Одно только пожатие его рук с ладонями, жесткими от каустической соды, сразу напоминало, что он металлист.

— Давай сядем! Я сегодня сделал не меньше десяти километров.

Долли, тоже не отдышавшаяся еще после бега, с удовольствием опустилась на мягкий песок. Грудь ее прерывисто поднималась от глубоких, жадных вздохов; глаза цвета спелой вишни блестели. Расплетшуюся во время бега тяжелую косу она перекинула через плечо и, купая пальцы в золотистых струях волос, вплетала в них голубую ленту.

— Фу, черт возьми! — с комическим ужасом воскликнул вдруг Андрей. — А ты, пожалуй, и впрямь «фея ридной Кубани», как прозвали тебя твои бомондистые знакомые! Уж очень ты красива. Не мешало бы даже чуть убавить. Белокурые волосы, карие глаза — картинка!

— Злючка! Завидно? Жаль, что ты вчера не был здесь. Папа тоже был на пляже. Он очень интересуется твоими посещениями вечерних лекций университета.

— Долли, — сказал серьезно Андрей, — я очень благодарен тебе за твое старание смягчить все удары по моему самолюбию. Но это ни к чему! Я ведь знаю, что твой отец не переносит меня, а потому и не интересуется он нисколько моими занятиями. Полковник Батьянов не может мне простить прошлого.

— А ты мне ни разу не рассказывал, Андрей, — проговорила девушка, — давно ли ты знаком с папой.

— До войны я и не подозревал об его существовании. Мы познакомились лишь в армии. Ведь ты знаешь, что он командовал нашей танковой бригадой.

Андрей замолчал. Пересыпая с ладони на ладонь песок, он глубоко задумался. Перед ним мелькнуло пережитое.

Давно это было! И вместе с тем так недавно. Хмурый Архангельск. На транспорты грузят «белый Сенегал» — русские дивизии, отправляющиеся во Францию. Затем море. Потушенные огни. Всего лишь несколько дней тому назад в этом районе германские подводные лодки устроили настоящий погром. Две недели ожидания ежеминутной смерти, взрыва мины под кормой или у носа. И вот Марсель. Цветы! Овации! Воздушные поцелуи женщин! И сразу же грязные окопы Шампани. Громовые разрывы «чемоданов». Жуткая «высота 801». Горы трупов. Затем 1917-й. И, наконец, ля Куртин, кровавый ля Куртин!..[1]

Долли дотронулась пальчиком до его лба.

— Я знаю, что здесь! Не надо думать об этом.

Андрей встряхнул головой, словно отгоняя тяжелую дрему.

— Да! — заговорил он. — Именно в ля Куртин и разошлись наши дороги, полковника Батьянова и капитана Араканцева. Я бежал, не желая попасть на алжирскую каторгу, долго скрывался, а потом стал зарабатывать хлеб собственными руками. Для меня это, как для бывшего электротехника, дело знакомое. А полковник Батьянов продолжал «класть живот» во славу Франции, был тяжело ранен, получил за это командорский крест Почетного легиона и отставку без пенсии.

— Я знаю это, — сказала Долли.

— Не все знаешь. Это было уже после Версальского мира, когда в Россию отправляли пресловутый «легион чести».[2] Твой отец — он, по-видимому, любил меня, — придя ко мне, сказал: «Капитан, вот случай загладить ваше позорное прошлое. Записывайтесь в «легион чести». Меня, к сожалению, не приняли, я инвалид. Но за меня пошел мой сын!» Я ответил, что у меня нет ни малейшего желания отправляться в добровольческую армию. Отвоевывать для господ помещиков их вишневые сады нет охоты. В Красную Армию — иное дело! Он ушел, и наши пути разошлись. А ты толкуешь об его интересе к моим вечерним университетским занятиям… Что ты читаешь, что это у тебя за книга?

2. Зоологический каталог

— Это?.. Это?.. Ой, батюшки, да что же я такое взяла? — с удивлением воскликнула девушка, глядя на толстую книгу, лежавшую у нее на коленях. — Я хотела взять новый роман Харди, а схватила по ошибке это.

— Что это? — и Андрей взял книгу.

— Зоологический каталог фирмы Гагенбека!

— Ты что же, хочешь открыть зоосад?

— С ума сошел! — расхохоталась Долли. — Да это и не мой каталог. С ним таскается в последние дни Пфейфер.

— Пфейфер? — удивленно вскинул голову Араканцев. — Фридрих Пфейфер?

— Ты знаешь его? — удивилась, в свою очередь, Долли.

— Очень хорошо, — улыбнулся недобро Андрей. — Я целых три года проработал на его гамбургской фабрике. Да кто же не знает Пфейфера, второго Юлия Бармата? «Толстый Фридрих» — так прозвали его в Гамбурге, — вечно занятый, всегда кипящий, как щелок, промышленник, банкир и авантюрист. А разве он здесь?

Говоря это, Араканцев перелистывал гагенбековский каталог, с удовольствием рассматривая прекрасно исполненные цветные фотографии животных.

Мелькали отвратительный крокодил, полосатый житель джунглей тигр, грустный вологодский мишка, добродушный слон, пестрые, разноцветные попугаи.

— Да, он здесь, — ответила девушка, — он приехал к папе по делу.

— Ого! — удивленно поднял брови Араканцев. — Полковник Батьянов работает для черного интернационала? Я слышал, что Григорий Николаевич, выйдя в отставку, опять как инженер-механик начал работать в своей области, но чтобы он согласился на сотрудничество с Пфейфером — этого я не ожидал!

— Андрей! — с укором проговорила Долли. — Что ты говоришь? Сотрудничество не служба.

Араканцев, не поднимая глаз и делая вид, что рассматривает в каталоге «корабль пустыни» — белоснежного дромадера, ответил резко:

— Не служба! А по-моему, не иначе: Пфейфер — хозяин, а его высокоблагородие полковник Батьянов — служащий. Мне кажется, в один трудный для твоего отца момент жизни Пфейфер купит его целиком навсегда и со всеми потрохами! — закончил Араканцев и, испугавшись своего почти враждебного тона, поспешно повернул страницу каталога, сменив дромадера на образец гордой красоты — круглоглазого беркута.