Наталия Терентьева - Синдром отсутствующего ёжика

• Название: Синдром отсутствующего ёжика
• Автор: Наталия Терентьева
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-087355-5

Жизнь Саши – одна большая любовь. Любовь к единственной дочери со странным именем Ия. «Имя из одних гласных – и в характере стержня не будет», – предупреждали Сашу. Героиня вспомнила эти слова, когда однажды Ийка просто ушла от матери. Ушла от бедности и проблем в новую красивую жизнь. Ушла за золотыми небесами со своего детского рисунка…

---

На трассе было мало машин, и мы помчались с огромной, как мне показалось, скоростью. Пока мы ехали, неожиданный хмель выветрился окончательно, и я с некоторым сомнением поглядывала на Олега.

Я его не видела столько лет… Случайно встретила на улице… Куда я с ним еду? Зачем? Он, как будто почувствовав мое замешательство, спросил:

– Любишь такие приключения?

– Нет, – честно ответила я.

– И никогда не любила, – кивнул он. – Ни меня, ни приключений.

Это прозвучало так странно, что у меня вдруг пересохло в горле. Вот выбросит он меня сейчас из машины, на плотный слежавшийся придорожный снежок… Или отдаст в рабство бригаде гастарбайтеров… Буду им кашу варить и служить еженощным утешением вдали от родных аулов и хуторов… Да глупости, какие глупости! Я же так хорошо знала Олега, его маму, его брата… Правда, было это лет пятнадцать назад…

Мы резко притормозили и свернули вправо.

– Почти приехали. Не устала? – он взглянул на меня. – Ты замерзла? Дрожишь вся.

– Нет… я… – Я не стала договаривать. Наверно, от переживаний прошлой недели у меня просто разыгралась фантазия. Но отчего-то мне было не по себе.

– Прошу… Ох! – он взглянул на дом, потом на меня. – Вот, веришь, пока строили, так возненавидел его, что когда забили последний гвоздь, вернее, наконец, поставили ровно забор, целый год сюда не ездил.

– А семья?

– Семья… Жена привыкла с тещей ругаться на ее даче, никак не соберется окончательно переехать, здесь же все делать самой надо… Сын, пока строилась дача, подрос. И ему неинтересно. У дочки тоже все подружки на старой даче… Проходи. Сейчас затопим камин, и если будет тяга нормальная, то через полчаса почувствуешь себя как в швейцарском шале.

– А если не будет? – спросила я, постепенно успокаиваясь и не понимая, отчего в машине у меня возникло такое отчетливое ощущение опасности.

– То будет много дыма. И мы пойдем на второй этаж и включим там рефлекторы…

Я вошла вслед за ним в не очень большой с виду дом. Внутри он был безыскусно обит деревом и – как сказала бы подружка Ирка, быстро ставшая эстеткой и любительницей роскоши за несколько лет жизни с Филимончиком, – меблирован по стенкам: диван, чтобы на него сесть, стол, чтобы поесть, стул, чтобы повесить на него свитер, перед тем как лечь на диван.

– Не нравится, да? – увидел Олег мой взгляд. – Не хватило у меня уже сил на мелочи. Свез сюда мебель по остаточному принципу, приятели поотдавали: если не на выброс, то друзьям на дачу. А зря. Уюта никакого, правда?

Я с сомнением огляделась. Да, не то чтобы уюта, а вообще не похоже, чтобы здесь когда-либо бывала женщина в качестве хозяйки. Либо вот такая у Олега жена, та самая, что не разрешила ему когда-то со мной общаться, хотя я и в мыслях никогда не имела сближаться с Олегом. Мне очень нравилось долго разговаривать с ним по телефону, гулять часами по пустынным вечерним улицам Измайлова, где он жил с родителями… Но не более того. Я действительно помню, что он пару раз как-то робко пытался обнять меня и даже один раз поцеловал на прощание. Но мне никогда не нравились робкие мужчины. И на вопрос: «Можно тебя поцеловать?» я только пожимала плечами, потому как мне казалось, что мужчина моей мечты просто не может задать такого вопроса.

Я смотрела на Олега и не очень узнавала в нем того юношу, который довольно невразумительно ухаживал за мной несколько лет в институте. Он с тех пор заметно поправился, и ему это шло, стал очень коротко стричься, видимо, чтобы скрыть начинающуюся лысину, и самое главное, перестал смотреть куда-то вбок, что особенно не нравилось мне в нем раньше.

– Садись, – улыбнулся он. – Можешь завернуться пока в плед. Похоже, нам повезло, сейчас будем греться у камина. Красиво сделан, да? Местный печник делал. Очень популярная сейчас, кстати, профессия. Денег кучу им платят. Вот совсем надоест лечить чужие аденомы, пойду в ученики к печнику. Ты довольна жизнью? – вдруг без перехода спросил он.

Я неуверенно кивнула. Кажется, я разучилась разговаривать с мужчинами. Повзрослев, я твердо усвоила, что дружить с ними не надо, ни к чему хорошему не приводит – либо ты влюбляешься, либо он начинает оказывать тебе знаки внимания, к дружбе не имеющие отношения. А кокетничать я, наверно, никогда не умела. За последние же годы я вообще по пальцам могу сосчитать мужчин, с которыми общалась хотя бы как-то – устно, скажем. Прежде всего, Ийкин папа, не желающий скрывать отвращения при виде меня. Очень неприятно, и трудно потом отделаться от ощущения, что я неприятна не только лично ему, а мужчинам вообще. Часто после коротких встреч с ним я в задумчивости проходила мимо парикмахерской, представляя: вот если бы я, скажем, покрасилась в жгуче-черный цвет, то выглядела бы гораздо эффектнее при своем небольшом росте… Или еще хуже… Так я незаметная и серенькая, вроде тли, а то буду похожа на клопа в женском роде. Потом это ощущение проходит, до следующей встречи, пока Хисейкин снова не выделит невидимые феромоны отвращения.

Еще один мужчина, с которым я регулярно вижусь и разговариваю, – наш главврач, грузный, высокий мужчина, когда-то, если верить Нин Иванне, бывший очень популярным среди медсестер и врачей нашей поликлиники. Но с тех пор прошло лет, думаю, двадцать. И сейчас он устал от всего – от истеричных и неумных мамаш, делающих годами одни и те же ошибки – перекармливающих детей, орущих на них, кутающих малышей не по погоде, верящих наглым и глупым рекламам и сующих любимым деткам непроверенные витамины, пищевые добавки. Устал от их болезненных детей, от сутолоки районной поликлиники, от бесконечной бедности своих врачей, как грамотных, так и безграмотных.

Когда я вхожу к нему в кабинет с чьей-то историей болезни или справкой по уходу за ребенком, которую надо продлить еще на неделю, он сначала говорит: «Ох!», отворачивается к окну, барабанит крупными пальцами по столу, как будто ожидая, что я тихонько развернусь и уйду, еще раз шумно вздыхает и только потом поворачивается ко мне. Мне каждый раз кажется, что его охи и раздражение касаются меня лично, и я пытаюсь как можно быстрее уйти из его просторного пустого кабинета, ярко освещенного старыми лампами дневного света, в котором лица становятся плоскими и зеленоватыми.

– Чувствуешь, как становится тепло? – Олег подсел ко мне и придвинул к нам низкий столик на колесиках, на который успел поставить какие-то конфеты и красивую плетеную бутылку вина.

– Мне больше не наливай, пожалуйста, а то я и так в ресторане что-то…

– Мы чуть-чуть, за встречу однокашников. Ты же ни разу, кажется, не приходила, когда у нас группа собиралась…

Я покачала головой.

– Не люблю наблюдать, как стареют другие. Да и рассказывать особо не о чем.

– О дочке, например? Как она? Красавица, наверно?

– Да. – Я кивнула. – Это не очень крепкое вино? Все равно, ты зря мне так много налил…

– Не волнуйся! Прекрасное вино, настоящее виноградное, без спирта, от него не пьянеют. А ты вот что-то ничего обо мне не спрашиваешь. Совсем неинтересно?

– Ну, почему… – Я огляделась вокруг. Действительно, надо ведь что-то спросить. Только вот что? Он вроде сам все уже рассказал. – Тебе нравится твоя работа?

Олег засмеялся.

– Давай о работе не будем сейчас.

– Давай не будем, – кивнула я. – А… вот машина такая, с правым рулем – это удобно?

Он внимательно на меня посмотрел и вздохнул:

– Да, вполне. Лучше, чем наши или китайские с левым. Ладно, не спрашивай больше ничего. Давай лучше я спрошу. Ты ведь одна?

Я где-то прочитала фразу, что одинокая женщина – это неприлично. Даже догадываюсь, что имеется в виду. Неприлично таскать тяжелые сумки, самой подпирать покачнувшийся забор на даче, прочищать колодец и менять масло в машине, у кого она есть. Неприлично, просыпаясь утром, не открывая глаз, мечтать, чтобы кто-то большой и теплый навалился на тебя всей своей тяжестью, особо не разбираясь, надо ли тебе это. В этом и есть счастье быть не одной – когда часто ты избавлена от мучительного выбора. Тот, кто спит и ест рядом, кое-что уже решил за тебя.

Неприлично быть одной… Но ведь так же неприлично быть бедным, ходить в залатанной одежде и кормить детей вчерашними макаронами. А еще неприлично говорить о деньгах и обдавать грязью прохожих из-под колес, мчась по мутным городским лужам из того места, где дают деньги, туда, где их можно с удовольствием потратить, чтобы можно было опять, вытаращив глаза, мчаться туда, где остро пахнет плотными зеленоватыми бумажками…

Много чего неприлично и неудобно. И это всё такие условности. Как же старательно учили меня мама с папой приличиям и всяким условностям. И как мало помогло мне в жизни умение правильно есть котлету – не отрезая ее ножом, а отламывая вилочкой, и рыбу – двумя вилками. Как мало помогли мне все мои глубокие знания русской литературы и детской психологии. Мне даже кажется – чем больше я читала о детях, тем меньше понимала, каким же ключиком отпереть Ийкину душу, все сильнее с годами закрывавшуюся от меня.