И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

• Название: Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века
• Автор: И. Потапчук
• Издательство: Автограф
• Жанр: Юриспруденция
• Год: 1997
• ISBN: 5-89201-005-8

В книгу вошли громкие процессы пореформенного суда в их стенографическом изложении, а также речи 113 юристов, произнесённые на этих процессах, которые касаются самой разнообразной категории уголовных дел - убийства, хищения имущества, мошенничества, банковские махинации, вексельные подлоги, транпортные катастрофы. Книга адресована главным образом юристам, историкам, т. к. они найдут в ней богатейший фактический и теоретический материал.

---

Итак, Гартунг говорит, что он очень колебался, ехать ли ему или нет, что ему трудно было на это решиться; праздные, искусные слова, уже по одному тому, что колебание в конце концов прошло и решимость явилась. Прибыв на дачу, вдова и Гартунг начали свои распоряжения, которым предшествовало уединенное совещание в парке при даче. Затем вместе с Мышаковым они вошли в кабинет покойного, отворили все ящики письменного стола, вынули все лежавшие в них документы в портфелях и отдельно, собрали все торговые книги, взяли наличные деньги, и все это, размещенное, что в свертки бумаги, а что в карманы Гартунга, Мышаков и Гартунг увезли в Москву. Во время собирания документов в кабинете для того, чтобы увязать их, понадобилась веревка, за нею вышел Мышаков, встретил на лестнице Василия Занфтлебена и взял у него случайно оказавшуюся веревку. Вслед за Мышаковым вошел в кабинет и Василий Занфтлебен, но застал там все уже собранным, уложенным и завернутым в бумагу. Что именно и откуда было взято, Занфтлебен не видал, и при том, как Ольга Петровна, Гартунг и Мышаков овладели имуществом покойного, он не присутствовал. Не был при этом и верный слуга подсудимых Зюзин; так далеко не простерлось его усердие к их интересам, и на все вопросы о том, при нем ли собирали и увозили документы, мы получили только уклончивые ответы: «Не знаю, да не помню». А если никто, кроме подсудимых, никто из посторонних лиц не присутствовал при том, как они забрали имущество и увезли его, значит, это был увоз, и увоз этот совершился тайно. И не только тайно, без свидетелей, но и поспешно, без описи, без опечатания. К подъезду подана карета, в которую сели Гартунг и Мышаков; последнему, казалось бы, подобало сидеть на козлах, но нет, и он также, охраняя драгоценное имущество, сел в карету. На вопрос о том, почему это так случилось, Гартунг объясняет, что он распорядился так для безопасности, ввиду глухого местоположения села Леонова. Под Москвой, карета, звание воина, оружие, шестой час летнего июльского вечера — странные опасения... Не общие ли интересы, скрывавшиеся в груде увозимых документов, соединили господина и слугу, не их ли нужно было совокупными усилиями прятать и беречь от нескромных взглядов и неприятных встреч, быть может, уже спешащих в Леоново наследников...

Говоря об имущественной несостоятельности подсудимых, я упустил два факта, бросающие на эту несостоятельность некоторый свет, и чтобы более не возвращаться к этому вопросу и не обойти ничего сколько-нибудь имеющего значение для дела, я считаю нужным теперь же пополнить пробел. Здесь был допрошен свидетель Яковлев, показание которого, довольно характерное, вероятно, осталось в вашей памяти. Защита спрашивала его, известно ли ему, что у Гартунга было недвижимое имение и что это недвижимое имение было им продано в 1876 году, т. е. в самый год совершения преступления, за значительную сумму? Таким путем защита, очевидно, хотела выяснить, что у Гартунга должны были находиться в руках свободные наличные деньги, и, следовательно, у него не было даже достаточно побудительной причины посягать на имущество Занфтлебена. К сожалению, попытка защиты не увенчалась успехом: свидетель Яковлев охотно подтвердил факт продажи имения, но все значение этого факта разрушил тем, что не мог определить размеров суммы, полученной Гартунгом за проданное имение, а взамен этого удостоверил, что имение было заложено, так что за уплатой долга Гартунгу приходилось только дополучить некоторую сумму, но какую именно, мы не узнали от Яковлева. Замечательно вместе с тем, что в формулярном списке Гартунга, находящемся при деле, значится, что никакого недвижимого имения он не имеет. Затем, полезно будет вспомнить, что в числе вещественных доказательств есть письмо Марии Петровны к Гартунгу, относящееся к 1876 году; в письме этом г-жа Онуфриева весьма резко приглашает Гартунга уплатить ей тысячу рублей, которые она дала ему под вексель; Гартунг объясняет, что никогда тысячи рублей у Онуфриевой он не занимал, а занял только 400 рублей. Трудно поверить этому; представляется совершенно непонятным, почему же г-жа Онуфриева говорит именно о 1 тысяче рублей, об их уплате, не без горькой иронии прося Гартунга хотя бы раз в жизни сдержать данное слово. Во всяком случае, эта необходимость занимать у г-жи Онуфриевой деньги и невозможность заплатить ей долг вряд ли может говорить в пользу его состоятельности и вряд ли все это не служит прямым подтверждением сделанного мной вывода о полной имущественной несостоятельности, о совершенном расстройстве денежных дел Гартунга в год совершения преступления. Точно так же есть у нас и доказательство несостоятельности Алферова, есть письмо, написанное той же Марией Петровной Онуфриевой весной 1876 года. Из этого письма оказывается, что Алферов крайне нуждался в деньгах, и что г-жа Онуфриева у свидетельницы Матюниной занимала деньги, чтобы избавить его не более не менее как от долговой тюрьмы.

Затем, господа присяжные заседатели, я позволяю себе возвратиться к тому пункту в развитии обвинения, на котором я вынужден был остановиться. Среди событий 11 июня возникал важный и решительный вопрос, вопрос о том, имели ли подсудимые, совершая увоз документов, оставшихся после смерти Занфтлебена, какое-либо право на это действие, и оправдывалось ли оно хотя целью той настоятельной, неизбежной, крайней необходимости, на которую ссылаются подсудимые. В оправдание свое они прежде всего говорят, что один из них, Гартунг, был душеприказчиком покойного и как душеприказчик, в силу одного этого звания, имел и право, и обязанность немедленно распорядиться оставшимся имуществом, а следовательно, и увезти его, взять в свои руки. Так ли это? Нет, такого права он не имел, такой обязанности на нем не лежало, и неосновательной ссылкой на законность только прикрывается, хотя и неудачно, вполне неправильный, произвольный и сам по себе подозрительный характер его поступка 11 июня.

Гартунг был назначен душеприказчиком по духовному завещанию, а духовное завещание по закону исполняется по воле завещателя или наследниками, или душеприказчиком, но, говорит закон, всякое духовное завещание, домашнее или нотариальное, прежде всякого по нем исполнения представляется в надлежащее присутственное место для утверждения, и только по утверждении оно выдается лицам, на то уполномоченным, для исполнения. Только с момента утверждения духовного завещания и выдачи его к исполнению наступают, следовательно, права душеприказчика и может быть какая-либо речь о них. Духовное же завещание Занфтлебена было представлено в Окружной суд к утверждению 17 июня и было утверждено 28 июля. Между тем все действия, из которых слагается преступление, относятся к 11, 12, 13, 14, 15 и 16 числам июня, т. е. все эти действия предшествовали утверждению завещания и, стало быть, когда увозилось, а затем и скрывалось имущество, ген. Гартунг, хотя и назначенный душеприказчиком, еще не был и не мог быть законным распорядителем этого имущества. Его обязанности законно начинались только с той минуты, когда завещание было выдано ему судом, а в данном случае определение Окружного суда об утверждении духовного завещания было еще обжаловано в Судебной Палате и только вследствие определения этой последней в декабре 1876 года завещание было выдано к исполнению. Перед вами старались провести мысль, что иначе было прежде, что по практике старого Сената душеприказчик мог, не выжидая утверждения завещания и выдачи его, приступить немедленно к распоряжению оставшимся после завещателя имуществом. Так ли это было или нет, для нас вполне безразлично по одному тому, что если бы даже это и было так, то эта практика доброго старого времени давно уже отжила свои дни. Она могла быть практикой только того времени, когда еще существовало охранительное судопроизводство; теперь же, с введением охранительных мер, закон установил целый ряд способов, которыми премудро охраняет наследников именно от действий, подобных действиям подсудимых. Говорить нам теперь о порядках этого старого времени вряд ли приходится.

Итак, если генерал Гартунг не имел законного права забрать в свои руки имущество наследников Занфтлебена и увезти его к себе, то посмотрим, не было ли фактической необходимости так поступить, не был ли он поставлен в особые условия по крайней необходимости решиться на произвольный поступок, может ли он этими условиями оправдывать и объяснять то, что было сделано им 11 июня? Прежде всего, Гартунгу не могло быть неизвестно, что по закону никто, а тем более лицо в его положении, неведением закона отговариваться не может. Для охранения имущества, оставшегося после умершего и принадлежащего многим наследникам, и между ними малолетним, существуют охранительные меры и охранительная власть, а потому, когда перед ним, как объясняет он, возник вопрос о необходимости охранить имущество, то к этой власти и нужно было обратиться, а не распоряжаться тайно и самовольно. Переходя затем к вопросу о том, действовал ли, увозя имущество, Гартунг лишь по крайней в том необходимости, мы в действиях его невольно наталкиваемся на признаки чего-то странного, чего-то затаенного, какой-то плохо скрытой неправды, требующей обнаружения и разоблачения. Если справедливо объяснение подсудимого Гартунга о том, что он увозил имущество единственно для охранения от расхищения, то, казалось бы, всего прямее, естественнее и проще было все это имущество собрать, как оно и было собрано, взять печать и опечатать при свидетелях. Тогда, действительно, с некоторым правом на доверие можно было бы сказать: «Я взял имущество для того, чтобы охранить; представителей охранительной власти при этом не было, да я и не считал нужным обращаться к ним. Я поступил, быть может, неправильно, но не злоумышленно, потому что я принял свои охранительные меры, я опечатал имущество при свидетелях». Вопрос о том, почему не так, а иначе поступили подсудимые, так естественно и неизбежно вытекает из их объяснений, что они были вынуждены отвечать на это. Каковы же эти ответы? У Гартунга на все есть один ответ: «Не подумал, не пришло в голову». У Ольги же Петровны странным образом является другой ответ: «Они хотели опечатать имущество и искали сургуч и печать на письменном столе, не нашли и только потому не опечатали имущество». Странное, необъяснимое разноречие двух деятелей одного и того же действия по отношению к одной из важнейших его подробностей! Но мы пойдем дальше. Мы допустим на минуту, что опечатание имущества не было произведено по той или другой, хотя и странной, но и невинной причине.