Юлий Айхенвальд - Кольцов

• Название: Кольцов
• Автор: Юлий Айхенвальд
• Жанр: Критика

«Поэзия Кольцова – это деревня нашей литературы. Из города, из обители культурных утонченностей, она выводит нас в открытое поле, в царство зелени и луговых цветов, и глазам открываются пестреющие во ржи, никем не посеянные, никем не взращенные васильки. Все здесь непосредственно, искренне, естественно, и жизнь дана в своей первобытности и простоте. Мы возвращаемся к чему-то родному; в городе мы успели было о нем забыть, но вот, оказывается, оно живет в нашей груди, только придавленное иными заботами, тревогой искусственных волнений…»

---

Юлий Исаевич Айхенвальд Кольцов

Поэзия Кольцова – это деревня нашей литературы. Из города, из обители культурных утонченностей, она выводит нас в открытое поле, в царство зелени и луговых цветов, и глазам открываются пестреющие во ржи, никем не посеянные, никем не взращенные васильки. Все здесь непосредственно, искренне, естественно, и жизнь дана в своей первобытности и простоте. Мы возвращаемся к чему-то родному; в городе мы успели было о нем забыть, но вот, оказывается, оно живет в нашей груди, только придавленное иными заботами, тревогой искусственных волнений. И когда эта грудь на вольном воздухе степи, леса, нивы стала дышать радостно и легко, тогда мы почувствовали, что именно здесь стояла наша физическая и духовная колыбель, что именно отсюда, из материнских объятий земли, ушли мы в городскую даль, которая теперь нам сделалась близкой, и что в эти же объятия, нас поджидающие, мы рано или поздно вернемся. Привитая нам любовь ко всякой культурности заслонила от нас лицо природы, и красивые образы, в которых рисуют ее городские поэты, больше говорят о творчестве художников, чем о ней самой. Между тем только на ее лоне, среди ее свежих благоуханий, на великом просторе растущего хлеба, мы вспоминаем, что настоящий человек, наиболее реальный и достойный своего имени, – это пахарь. Оттого и чарует нас поэзия Кольцова, которая не только в одном своем известном стихотворении, но и вся сплошь представляет собою песню пахаря. Она дышит святым запахом земли, святою Русью, rus-Русью, и потому является для нас как бы приветом и поклоном с давно покинутой, но вечно милой и зовущей родины. Можно сказать даже, что каждое из лучших, типичных произведений Кольцова похоже на щепотку родной земли. Если он около вас, если он овладел вами, то, значит, вы теперь себе не чужой, вы можете быть самим собою, в истинной сфере человеческого существа; когда мы читаем Кольцова, наша душа дома.

Обвеянный воздухом степи, он так прозрачен, что мы видим до дна его сердце; и мы верим, что в своей поэтической книжке он ничего не утаил, рассказал обо всем – о своей любви, об измене любимой девушки, о своих радостях и невзгодах. Как дитя, он не имеет скрытых мыслей; ему нельзя не верить, потому что он и сам доверчив. Его поэзия не только самая естественная, самая неоспоримая, потому что она вместе с колосьями поднялась из почвы, но она еще – поэзия целомудренная и честная. Певец, откровенный и простодушный, не рисуется, ничем не стесняется, и ничто для него не проза. Он не скрывает, например, что, когда запоздалым путником плелся к ночлегу, он встречал огонь во тьме ночной с такой же страстью, с какой иной вперяет на деву страстны очи; там горел его очаг звездою, там спела каша степняка под песнь родную чумака. В области нормальных человеческих отношений, там, где могуча власть земли, теряет свою прозаичность даже эта спеющая каша…

В своих стихотворениях Кольцов говорит первыми, неотделанными словами, которые вот сейчас, только что родились у него в душе, в светлой душе деревенского жителя, естественном роднике напевности; и даже это не стихи, а именно песни, складные, коротенькие строки без рифм или с наивными, как он сам, рифмами, дорожащие больше внутренним, нежели внешним созвучием, – песни, которыми сын полей и должен сопровождать свою чистую работу. Образы в них взяты откуда-то вблизи, точно из самой земли вырыты, потому что в Кольцове, хотя он и был поэт ограниченной талантливости, нашла себе родственную индивидуальную душу и сказалась его певучими устами сама стихия природы и народа. Он сочетает в себе личность и естество. Именно поэтому бессмертный образ, в который он воплотил гений и судьбу Пушкина, навсегда останется одной из высших красот русской литературы. Пушкин для него – лес, т. е. один человек выражает собою целую стихию; он своей индивидуальной силою неотделим от «мочи зеленой», и личность, таким образом, – правда, необычайно крупная – не тонет ничтожной каплей в зеленом океане природы, а противостоит ей как величина с нею соизмеримая, ей или, по крайней мере, одному из ее элементов равная. Лес, существо собирательное, эта огромная держава деревьев, буйная роскошь листьев и трав, убежище неисчислимых тварей, подобен одному, отдельному человеку, и отдельный человек подобен ему. Какую веру надо питать в содержание личности, для того чтобы отважиться на такое сравнение! Найти не то что родство, а прямо тожество между стихией и особью – для этого надо самому быть духовно близким и миру, и человечеству; именно это и характеризует Кольцова, именно это и составляет его отличительную черту: он весь озарен природой, очарован степью и в то же время исполнен поклонения человеку:

Все творенья в Божьем мире
Так прекрасны, хороши!
Но прекрасней человека
Ничего нет на земле!
……………………………
И своей он красотою
Все на свете помрачит.

И вот, дремучий лес похож у него на Пушкина, Бова-силач похож у него на дремучий лес, – в поэтическом синтезе объединены природа и человек.

Как это и подобает поэту земли, поэту первозданного, все для Кольцова живет и дышит – молния, туча, огонь: «нахмурил брови белый день». Он идет в лес, и тот, дремучий, зашатается, страшным голосом завоет, чтобы злой боярин не послал погони за молодцем и его похищенной душой-девицей. И какие стихи, полные жизни и движения, силы и сжатости, об этом повествуют!

Я из поля в лес дремучий —
Леший по лесу шумит;
Про любовь свою к русалке
С быстрой речкой говорит.
Крикну лесу, топну в берег —
Леший за горы уйдет, —
С тихим трепетом русалка —
В берегах своих уснет.

Все это для него не красивые фразы: он действительно слышит речь реки, шум лешего, он искренне все олицетворяет. Но и олицетворения его тоже имеют крестьянский характер, – иначе сказать, сама природа у него еще проще, чем ее обыкновенно воображают себе, и она вся – деревенская. Оттого и зима в теплой шубе идет, осень на двор через прясло глядит. Природа – крестьянка.

Покорный данник природной мощи, послушный миру, человек вообще, и пахарь в особенности, не может не быть поэтом. Он не в силах противиться обаянию нивы, потому что видит ее красу и понимает ее величие, которого и сам посильно составляет нераздельную живую часть. Пахарь и поэт, Кольцов так ласков к ниве, к сивке, к бороне и сохе, и он употребляет для них уменьшительные, ласкательные имена: он говорит о пашенке, о зернышке. И нива для него не только прекрасна, одетая в свое родное, собственное, некупленное золото, но и свята. Он чувствует мистику нивы.

Пашенку мы рано
С сивкою распашем,
Зернышку сготовим
Колыбель святую.
Его вспоит, вскормит
Мать-земля сырая;
Выйдет в поле травка —
Ну! тащися, сивка!
Выйдет в поле травка —
Вырастет и колос,
Станет спеть, рядиться
В золотые ткани.

Святыня хлеба составляет центральный момент кольцовской поэзии. Муза Кольцова – это жница, с серпом в руке, вся окруженная колосьями, сияющая в их дорогой ткани, счастливая тем счастьем, какое она дает людям-пахарям. Муза Кольцова – это Церера нашей литературы, но только не в своей языческой красоте, а в ореоле крестьянства и христианства. Питание мира – хлеб достоин сделаться предметом религии. О небе говорит земля, если бросаешь в нее горсти семян. Молитва хлебу естественна для Кольцова, и еще больше молится он Тому, кто хлеб посылает. Жарка его свеча, свеча поселянина, пред иконой Божьей Матери. Вся его жизнь стала религиозной именно из-за нивы:

С тихою молитвой
Я вспашу, посею:
Уроди мне, Боже,
Хлеб – мое богатство!

Он испытывает горячую благодарность к Творцу, к Богу-Хлебодару, за эти светлые волны желтеющего хлеба. Они – главное и лучшее, что есть на свете, и самый свет ради них, собственно, и существует. Кольцова не удовлетворяет даже антропоцентризм, как таковой: в средоточии мира стоит для него не человек вообще, а именно пахарь, и пахарь нужен природе больше, чем кто-либо. Все на земле и в небесах приурочено к урожаю. Солнышко только тогда успокоенно холодней пошло к осени, когда увидело, что жатва кончена. И пусть знает пахарь, что Бог уродит, а Микола подсобит. Кольцов не испуган и не подавлен миром: поэт косы и колосьев, он радуется поприщу Божьего дела, неистощимой житнице зерна. Ему, поэту, природа близка и священна, ему солнце дорого, он благоговеет пред землею и любит ее материнскую неиссякаемую грудь, ее чрево, из которого рождается живое золото колосьев. Именно оно образует связь между мирозданием и людьми: от мира человек получает свой хлеб, и оттого мир питающий, добрый кормилец пашущего человечества, несмотря на свою необъятность, является другом земледельца. И не может быть далек от людей и от земли Бог, коль скоро Он отечески посылает дождь и ведро, для того чтобы уродился хлеб.

И все в поэзии Кольцова, в поэме хлеба, вращается вокруг последнего; ей отрадна музыка скрипящих возов, на которых увозятся благодатные зерна, – золотою рекой по полям и лугам хлеб везут, продают, собирают казну, бражку ковшиком пьют. Только о хлебе, о царе-хлебе, и разговаривают, – например, на пирушке («как-то Бог и Господь хлеб уродит нам, как-то сено в степи будет зелено?»), только им и ради него живут, и собственное существование приспособляют к его жизни, к его властным требованиям.