Николай Коробков - Скиф

• Название: Скиф
• Автор: Николай Коробков
• Издательство: Патриот
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-7030-0567-1

В романе, написанном и изданном более шестидесяти лет назад, достоверно и увлекательно воспроизведены события и жизнь народа, населявшего во II веке до н. э. юг нашей Родины. Место действия — Скифия и Греческие колонии в Крыму.

Для массового читателя. Может использоваться учащимися средних и высших учебных заведений для дополнительного чтения по истории.

---

Ия быстро пошла домой и разыскала Эксандра. Она чувствовала к отцу особенную нежность. Он такой мудрый и такой добрый! Взяла маленькую скамеечку, села у его ног и положила голову к нему на колени.

— Мне весело. Сегодня хороший день.

Он погладил ее волосы.

— Ну вот, ты опять, как прежде. Слава богам! Я очень беспокоился за тебя последнее время.

Она засмеялась.

— Это все прошло, и я больше ни о чем не хочу думать. Вечером пойду к Клеобуле; мы будем играть на лире и петь. Мне весело. Расскажи что-нибудь. Расскажи, что значит миф об Андромеде. Или нет, не надо. Лучше что-нибудь другое. Что-нибудь совсем необычайное.

— Что же тебе рассказать? Тебе и самой известны все мифы... Хочешь о Нарциссе?

Она подняла голову.

— Знаешь, отец, — я часто представляла себе, как он стоит над водой и смотрит на свое изображение. Представляла себе, что он прекрасен, и как он вдруг полюбил себя за то, что так красив. Мне кажется, что вода была совсем теплая и тихая, и около берегов дрожали маленькие полоски. А дальше, за его спиной, куда-то кверху тянулся лес, огромный и темный, и от него на воду падала сплошная тень... Он смотрит, не отрываясь, тоскует и тает от любви к себе. Лицо в воде делается все бледней, бледней, а он все смотрит... И вот — на берегу Нарцисс, печальный белый цветок наклонился к воде и в ней бледное изображение дрожит лепестками, а по реке бегут мелкие серебряные круги.

Эксандр смотрел на ее широко открытые глаза, порозовевшие щеки и улыбался.

Она некоторое время молчала, думая о чем-то. Потом спросила:

— Отец, если царь попадает в плен, его тоже делают рабом?

— Да… конечно, так бывало в древности... Теперь это редкость. Царь ведь делается государственным пленником.

— Ну, а какой-нибудь полководец, прославленный воин?.. Или мудрец, — вот если бы тебя захватили варвары?

— Что же, они меня продали бы в рабство.

Она продолжала пристально рассматривать расшитую кайму своего хитона. Ее лицо медленно краснело. Она наклонила голову так, что ему был виден ровный и тонкий пробор, разделявший надвое пышно причесанные блестящие бронзовые волосы.

— Ты стал бы рабом, значит на тебя смотрели бы не как на человека? Но ведь ты не изменился бы. Так ведь это же ужасно! Подумай. Ты говорил мне, что есть философы, отвергающие рабство. Конечно, они правы.

— Попасть к варварам и сделаться рабом — это хуже смерти. И все-таки возражать против рабства нельзя. Это не только древнее, но и естественное установление. И в нем, если хочешь, даже есть справедливость: побежденный служит победителю. Ия мгновенно приподняла лицо и сказала взволнованно:

— Даже есть справедливость? Если варвары тебя схватят, — тебя или меня, — и обратят в рабство? Это справедливо? Что ты говоришь, отец!

Ее тон показался Эксандру резким. Он немного рассердился.

— Ты рассуждаешь, как женщина. Я тебе сказал о борьбе, о войне... И потом ты все время говоришь о варварах. Не сравнивать же эллина с варваром.

Она хотела что-то сказать, но промолчала.

— Почему ты об этом подумала? — спросил Эксандр и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Ну, а если даже несправедливо? Несправедливо, но неизбежно. Культурная жизнь не может развиваться без рабства. Если бы не было невольников, как стали бы мы заниматься наукой, искусством, философией? Наконец, рабство — установление общечеловеческое, установление государственное. Государство не может существовать без рабов. А граждане не могут жить вне государства. Не будет государства — и мы все обратимся в дикарей и истребим друг друга...

Он помолчал и, не получив возражения, закончил спокойно:

— Не нужно только излишней жестокости к невольникам, и, по справедливости, не следует обращать в рабство эллинов. Будет справедливее, да и безопаснее, если мы станем больше пользоваться варварами: рабство для них естественней и легче. Они дикари, они неизмеримо ниже нас, и когда служат нам рабами — это вполне справедливо.

Он осторожно погладил ее по голове и улыбнулся.

— Что же, и теперь не согласна?

Ия мельком скользнула взглядом по его лицу и ответила неопределенно:

— Нет... Я что-то еще хотела тебя спросить... Ах, да... Сегодня ведь Никиас не придет к тебе?

— Нет. Он не собирался. Почему ты спрашиваешь?

— Он просил передать, что купил список сочинений Сириска. Кажется, историю Херсонеса... Какой-то редкий свиток. Я думала, что Никиас его принесет.

Она встала.

— Я мешаю тебе читать? Я пойду.

Он обнял ее, притянул к себе и поцеловал в лоб.

— Ну, иди. Только недалеко. Скоро обедать.

Вечером, в сопровождении рабыни, Ия отправилась к подруге. Уже подойдя к воротам, она вдруг вспомнила что-то.

— Ах да! Я хотела поговорить с Главком. Подожди меня здесь.

Она быстро пошла, заглядывая в открытые двери сараев, мастерских, где невольники заканчивали свою работу.

Несколько человек собралось вокруг рассказчика. Она услыхала голос Главка, осмотрела столпившихся людей и, никем не замеченная, прошла дальше.

Вдруг совсем неожиданно она увидела Скифа: он стоял спиной к ней, облокотившись на изгородь, поддерживая руками подбородок. Она почувствовала нерешительность; ей захотелось пройти мимо, но она все-таки подошла и остановилась в нескольких шагах от него.

— Здравствуй!

Скиф повернул голову, выпрямился, и его лицо медленно и густо покраснело. Он смотрел пристально и молчал. Она вдруг почувствовала себя такой смущенной, что ее голос задрожал.

— Я тебя еще ни разу не видала с того дня. Я не могла тебя поблагодарить.

Он отвернулся.

— И не нужно.

Ия вдруг оскорбилась. Потом как будто поняла что-то и подошла ближе.

— Ты же ведь спас меня. Почему ты сердишься? Я не хотела тебя обидеть.

Он продолжал мрачно смотреть в сторону.

— Я скиф, и в плену у ваших. А ты дочь Эксандра.

Чувствуя доверие к нему, она сказала просто:

— Я знаю, ты любимец своего царя и прославлен на войне.

Он смотрел на нее все еще подозрительно, но выражение глаз изменилось: стало мягким, почти счастливым.

Она испытывала такое же чувство, какое у нее однажды возникло в детстве, когда, принуждая себя и замирая от страха, погладила по голове огромную злую собаку, и та ее не укусила.

Ия почувствовала, что теперь может говорить о чем угодно. Она дотронулась до его руки и спросила доверчивым и наивным тоном маленькой девочки:

— Почему же ты не хочешь уехать отсюда?

Но его лицо стало опять замкнутым и упрямым.

— Ты не хочешь сказать мне? — уже менее смело спросила она. — Я, может быть, могла бы тебе помочь.

Она опять казалась смущенной и робкой.

— Ты хотела бы помочь мне? Но ведь ты же сама говорила...

— Я испугалась. Я не знала, кто ты. Ты говорил странно... — Она наклонила голову: — Я не знаю твоего имени. Тебя все здесь зовут Скифом.

Он ответил не сразу:

— Мое имя — Орик.

Она сказала быстро:

— Я буду знать. Меня зовут Ией. Почему ты отказался от освобождения?

И, не дожидаясь ответа, добавила:

— Ты мне скажешь после. Мне надо идти.

И побежала к воротам, где ее ждала рабыня.

IX

Когда Эксандр явился, ярко освещенный дом Адриана был уже полон гостей.

Мимо толпившихся у стен ярко одетых невольников он прошел в атрий и остановился, глазами разыскивая знакомых. Приглашенные сидели на низких, покрытых мягкими подушками стульях, располагались вокруг имплювия на ложах[80], осененных цветами и зеленью тропических растений, беседовали, собираясь около легких колонн, увенчанных коринфскими капителями.

Такого блестящего общества Эксандр еще никогда не видал в Херсонесе.

Молодые и старые мужчины, римляне, иностранцы и городские сановники; женщины, изысканно одетые, с посыпанными золотой пудрой волосами, сложенными в высокие прически с перевитыми жемчужными цепями локонами, падающими на обнаженные плечи, сияли драгоценными камнями и золотыми украшениями, обмахивались заимствованными с Востока веерами из страусовых и павлиньих перьев. Подведенные глаза, нарумяненные и набеленные лица в вечернем освещении были неестественно красивыми.

Гости — херсонаситы, загорелые, грубоватые, казались неповоротливыми и неуклюжими в непривычной обстановке; собираясь группами, они преувеличенно серьезно разговаривали о своих городских и торговых делах.

Молодой афинский философ, прославившийся модным трактатом «О любви», завитой, с ярко подкрашенными губами, лежал на мраморной скамье, обложенный вышитыми подушками, и, аффектированно жестикулируя, спорил с другом Эксандра, Никиасом, доказывая ему, что первые театральные декорации были написаны самосским художником Агафархом для пьес Эсхила. Никиас не соглашался. По его мнению, декоративная живопись была впервые применена Софоклом.

— Если тебе мало авторитета Аристотеля, который прямо указывает на это в IV книге своей «Поэтики», — говорил он, — то припомни хотя бы то, что для таких пьес Эсхила, как «Умоляющие», «Прометей», «Семеро против Фив», даже и теперь не требуется никаких декораций. Наоборот, как обойдешься ты без изображения дворца в Софокловых «Антигоне», «Эдипе-царе», «Электре» «Трахинянках», без пещеры в «Филоктете», без леса в «Эдипе Колонском»?