Денис Абсентис - Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти

• Название: Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти
• Автор: Денис Абсентис
• Издательство: Ora & Co Publishing
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-616-90718-3-9

Связаны ли древние элевсинские мистерии с афинской чумой? Что именно помогло разбогатеть тамплиерам? Изображен ли демон на Изенхеймском алтаре? Спасал ли паломников путь святого Иакова или же был Дорогой Смерти? Какие «невидимые бесы» напали на Полоцк? Откуда взялись лютые крокодилы в русской летописи? Что делает загадочная ведьма на гравюре из трактата Молитора? Почему на Руси боялись росы святого Ферапонта? Инквизиторы верили, что ведьмы крадут половые члены и селят их в гнезда на деревьях, а отрывает члены лично дьявол. Считали ли русские скопцы, что члены, наоборот, отрывает сам Господь? С кем выходила на драку баба Яга? Чем объясняются эпидемии одержимости в монастырях в XVI–XVII вв? Что влияло на популярность галлюциногенной мандрагоры? Почему серьезная охота на ведьм и оборотней началась только в XVI веке? Что спровоцировало Великую Французскую революцию? Какую роль сыграл в этих и многих других событиях скромный грибок, из которого в XX веке был синтезирован знаменитый психоделик ЛСД?

---

Ничего пока не утверждая окончательно ни о связи начала Реформации с отравлением спорыньей, ни об этиологии «английского пота», подбросим все же в копилку наблюдений Бэкмэна старое российское описание симптомов эрготизма доктором Брыковым:

Не въ-состояиіи будучи выдержать жестокую боль, страждущіе изпускаютъ жалобный вопль, и чувствуютъ будто огнемъ палитъ имъ руки и ноги; потъ по всему тѣлу льется ручьемъ[514].

Стоит также заметить, что впервые «английский пот» появился в 1485 (86) году (в августе, что характерно) — также накануне германской эпидемии эрготизма. Полиморфизм эрготизма часто не давал возможности отделить его от проказы, рожи, эпилепсии и пр. Те нидерландские эпилептики, которые с чашами в руках окружали место казни преступника в надежде получить его кровь, которая якобы могла их излечить — «толпы их ждали вокруг эшафотов с чашами в руках, стремясь успеть выпить кровь, пока она течет из еще дергающегося тела»[515] — это, скорее всего, вовсе не эпилептики, а жертвы «священного огня». В странах, где эрготизм чаще принимал форму гангрены, а не «корчей», подобного «лечения» не наблюдалось. Профессор истории университета Копенгагена Инга Флото отмечает, что такая практика была характерна для Дании и Германии, тогда как во Франции времен Людовика XVI описан лишь одиночный случай раздачи не только крови, но также волос и одежды казненного.

Особенностью немецких казней была раздача крови казненного эпилептикам, которые ее пили для излечения. Такая практика впервые упоминается в источнике 1674 года, последний раз в 1865 году. Подобная практика существовала и в Дании[516].

Возможен и синергизм заболеваний, который нередко предполагался в случаях «чумы» Фукидида и «черной смерти». То есть заболевание накладывалось на ослабленный перманентным отравлением спорыньей организм, и оба этих фактора вместе действовали сильней, чем каждый по-отдельности. О подобной повышенной восприимчивости жертв эрготизма к инфекциям писал и Выясновский:

Но тяжелое проявление рецидивов, и в конечном итоге смерть больных, тоже связаны с интеркуррентными заболеваниями, видимо, гриппозной природы. В этом для эрготизма нет ничего специфического, ибо, как мы уже отмечали выше, такое неблагоприятное влияние инфекционного интеркуррентного заболевания может сказаться и на банальной эпилепсии. Есть основания допускать, да это подтверждается и наблюдениями местных врачей, что эрготики значительно более интолерантны к инфекциям, нежели, скажем, обычные эпилептики[517].

Возможно, это просто совпадение, но с ведьмами в Баварии на тот момент тихо. Благодаря закону о пиве? Кто знает. И колдовские процессы в Баварии начнутся позже, чем в других частях Германии. Радикальные законы против колдовства Максимилиан I Баварский примет только в 1611 году, продолжив дело своего суеверного отца Вильгельма. Но и тот не начинал процессы до последнего десятилетия XVI века.

В 1590 г. он [Вильгельм] обратился к своему придворному совету (Hofrat) и иезуитскому университету в Ингольштадте за консультацией по поводу истребления ведьм. 28 апреля университет ответил, что, поскольку преступления колдунов еще не рассматривались в Баварии, судьи нуждаются в помощи. Они должны руководствоваться «Молотом ведьм», а также недавно опубликованным в Мюнхене немецким переводом труда Бинсфельда, обучавшегося у иезуитов, и доступными отчетами о состоявшихся процессах[518].

Чему могли научить «Молот ведьм» и знаменитый демонолог Петр Бинсфельд, было описано выше. Но, быть может, баварцам все-таки удалось немного оттянуть возникновение колдовских процессов своим законом о чистоте пива? Возможно, но абсолютной панацеей пиво из ячменя тоже не являлось. Ячмень заражается значительно реже, но если уж заражение произошло, то разницы нет:

Спорынья ячменя является столь же опасной, как спорынья ржи. Кроме того, это подтверждает Retzius, когда указывает, что пиво, сваренное из зараженного спорыньей ячменя, вызывало конвульсивный эрготизм у тех, кто пил его в больших количествах. В Гессене это отмечалось часто, а конкретно в 1770 году было замечено, что колосья ячменя содержали так же много черных зерен, как и рожь, и они даже были длинней[519].

Как именно повлиял переход с вина на пиво в тех местах, где не было Закона о чистоте, и где пиво по-прежнему варили из ржаного солода, проследить трудно. Но летающих ведьм в глазах потребителей ржаного напитка было, надо полагать, значительно больше.

В любом случае, в целом германским ведьмам все равно не повезло. Слишком много было спорыньи, и слишком много ржаного хлеба потреблялось в стране. И очень сильным и целенаправленным было первоначальное желание инквизиторов заработать на колдовских процессах. Скажем, в нищей Солони во Франции, несмотря на обилие спорыньи и на то, что легенды о ведьмах живут там до сих пор и открыты музеи ведьм («край ведьм и оборотней» — нередкая реклама местности в современных туристических проспектах), с процессами не складывалось — не было экономического смысла. В Германии же ведьм сожгли примерно в 25 раз больше, чем в Англии, а в маленькой Швейцарии — столько же, сколько во Франции. Последняя ведьма взойдет на костер как раз в Баварии в 1749 году. Во Франции, впрочем, будут сжигать людей оптом и позже. Согласно Монтегю Саммерсу с 1772 по 1774 гг. сожжено более ста членов некой сатанинской секты[520], что выглядит вполне вероятным, учитывая ежегодные массовые эпидемии отравления спорыньей во Франции с 1770 по 1777 гг. Это была последняя дореволюционная вспышка вызванного грибком массового ужаса перед «нечистой силой». Следующая волна распространения паразита вызовет «Великий страх» в 1789 году, что приведет непосредственно к Французской революции.

Глава 25 Заговор врагов и Великий страх

Ну, говорить о том, что, мол, Французская революция случилась по вине спорыньи, было бы несколько чересчур, однако нельзя не отметить, что это грибковое заболевание хотя бы отчасти усугубило всеобщее состояние в стране.

Питер Макиннис. Тихие убийцы

Уже через несколько дней после взятия Бастилии Францию начала охватывать мания видений «шпионов в лесу», известная под названием Великого страха 1789 года. По всему Франш-Конте, хорошо известному былым нашествием оборотней, распространяется новая паника. Французские крестьяне повсюду ищут тайно проникнувших в тыл врагов. В июле 1789 года зарождается идея «заговора аристократов» с заграницей, сыгравшая немалую роль в истории революции. Эта мысль навязчиво овладевает массами: раз первые люди королевства эмигрируют, увозя с собой крупные суммы, то будут ли они жить спокойно за границей, не захотят ли отомстить? При этом реально эмиграция была еще достаточно скромной, но слухи ее преувеличивали. Крестьянам стало казаться, что аристократы поклялись погубить «третье сословие» с помощью иностранных наемников. Окрестные леса тут же наводнились «английскими шпионами» и «грабителями». Их видели вживую за каждым кустом. В разных местах страны, почти одновременно, возникли слухи о появлении больших шаек то ли разбойников, то ли иностранных диверсантов, которые сжигают хлеб на полях и подвергают разгрому целые города. «Призрак заговора бродил по Франции в первые годы Революции. „Великий страх“ стал пропастью. Одним из мифов того времени был слух о сообществе аристократов и разбойников»[521]. Слухи эти в большинстве случаев распространялись с поразительной быстротой, почти ни у кого не вызывая сомнений в реальном существовании грозной опасности. Крестьяне были уверены, что огромные непобедимые полчища то ли британцев, то ли австрийцев планомерно овладевали одним населенным пунктом за другим. Великий страх не имел под собой абсолютно никаких оснований. Тем не менее тысячи людей в разных регионах страны рассказывали друг другу ужасающие истории о злодеяниях оккупантов. Крестьяне хватались за оружие. Теперь, в свою очередь, за «разбойников» стали принимать восставших, что еще больше провоцировало слухи о врагах.

Страна почувствовала себя незащищенной от разбойников, заговорщиков, внешних врагов. Необходимо было предпринять срочные меры самозащиты и уничтожить множество врагов. В такой обстановке плодились и множились разновидности страха, объединенные в одно понятие «Великий страх»[522].

Само название «Великий страх» было придумано историками, однако оно вполне соответствует впечатлению, оставленному этими событиями в народном воображении. Жорж Лефевр, написавший в 1932 году монографию по Великому страху (Georges Lefebvre. La Grande peur de 1789. P., 1932), отделил непосредственно его проявления от одновременных крестьянских волнений, что обычно смешивалось другими историками. Лефевр указывает, что еще в середине XIX века в некоторых французских провинциях 1789 год называли «годом страха». В Аквитании эта паника была известна как «Английский страх». Возможно, в этих событии и лежат истоки французского выражения «histoire de brigands» (история разбойников) — невероятная история, выдумка, небылица. Явление, вследствие которого «большая часть Франции жила в состоянии постоянной угрозы»[523], Лефевр определяет как «гигантский лживый слух», он не может отыскать «никаких следов заговора»: «по мере того, как известия распространялись, они сами становились новым доказательством повсеместного существования неуловимых разбойников»[524]. Некоторые исследователи отмечают, что охота на шпионов и проституток уже проявлялась в Париже двумя годами раньше: «Каждому человеку, который присоединялся к толпе, говорили тайно, что они „охотятся на шпионов и шлюх“»[525]. Другие полагают, что непосредственно вера в «заговор аристократов» сыграла не столь значительную роль в Великом страхе[526]. Общим во всех многочисленных размышлениях и спекуляциях является одно — причины этой паники неизвестны. Известны лишь результаты: