Борис Тумасов - Мстислав

• Название: Мстислав
• Автор: Борис Тумасов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7632-0074-8

Писатель Борис Тумасов посвятил свой роман о Киевской Руси первой половины XI в. Центральный герой романа - князь тмутараканский и черниговский Мстислав, один из сыновей великого князя киевского Владимира I Святославича.

---

Дорога то полем тянется, то лесом. Воздух свежий, морозный, в санях по сену медвежья полость положена. Закутался боярин в бобровую шубу, угрелся. Позади ещё сани порожние едут, а за ними, разобравшись по двое, следуют четверо гридней из молодшей дружины.

Село открылось за лесом. С десяток почерневших от времени и непогоды рубленых изб, крытых соломой, топятся по-чёрному, сараи и клети, занесённые сугробами, протоптанные тропинки к ним, пашня под снегом, над избами сизый дым столбами. Навстречу саням бежали босоногие мальчишки и девчонки. Старик на пригорке, приставив ладонь козырьком ко лбу, подслеповато всматривался в подъезжающих.

У крайней избы Путша вылез из саней, размял затёкшие ноги, сказал гридням:

- Сгоните мужиков.

Гридни спешились, привязали коней к саням, кинулись звать смердов из изб. Боярин сунулся в избу и мигом выкатился: едкий дух перехватил дыхание. На воздухе отдышался, цыкнул на шмыгавшую носами детвору.

Сошлись мужики, кто в чём. У одних на плечах латаные тулупы, иные в холщовых, длинных, до колен, рубахах, стали полукругом, топчут снег лаптями, знают, чего боярин приехал. Путша сказал хрипло:

- За нынешнее лето дань вами не отдана.

Смерды с ноги на ногу переминаются, молчат. Вышел вперёд старик, поклонился низко:

- Уволь, боярин-батюшка, нет нынче ничего, пограбили нас иноземцы. Погоди до будущего лета.

Покраснел Путша от гнева, выкрикнул:

- Добром не хотите, возьму что найду! - И повернулся к гридням: - Всё обыщите, а моё мне!

- Не забирай, болярин, не оставляй голодными, - взмолились смерды.

Старик перед Путшей на колени опустился, заговорил скорбным голосом:

- Болярин-батюшка, детишек малых пожалей. Весна голодна не с калачом придёт. В прошлую зиму тиун твой всё выгреб, от сосновой толчёнки брюхо раздуло, насилу до урожая дотянули. Нынче ты обижаешь.

Путша на старика двинулся, замахнулся посохом:

- Уйди прочь, смерд! - А потом к гридням: - Почто стали, либо не слыхали моего слова?

Кинулись дружинники к клетям, волокут на сани глиняные сосуды с зерном, берестяной туесок с мёдом, солонину, коробок с яйцами, снова ворочаются, шарят всюду. Один корову привёл, привязал к саням. Бабы и ребятишки вой подняли.

Склонился Путша к туеску с мёдом, поддел пальцем, лизнул, почмокал, потом пригрозил смердам:

- Сокрыть дань захотели? Сгоню с земли!

Молчат смерды, головы долу повесили, покашливают.

Путше надоело ругаться, велел бабе смахнуть снег с пенька, уселся, глядит, как гридни сани наполняют всякой снедью. День к вечеру, мороз крепчал. Подошёл гридин, развёл руками:

- Всё забрали.

Боярин, негодуя, головой закрутил:

- Малая дань. Покудова вторые сани не заполните, не уеду! Слышите, смерды?

Притихли бабы, потом снова заголосили. Мужики пошептались, разошлись. А дружинники из крайней избы всех выгнали, баб заставили свежей соломы наносить, ко сну готовятся.

Время к ночи подошло, гридни коней в сарай завели, сани холстом увязали, сами в избе в солому зарылись, захрапели.

Затихло село, даже собаки не лают. Лежит Путша на полатях, медвежью полость под бока, сверху шубой укрылся. Сладкий сон видится боярину, будто он в вышгородских хоромах на перине развалился, а ключница рядом стоит, приговаривает: «А не прислать к тебе девку, болярин?»

От ключницы жаром пышет, тело печёт. Пробудился Путша, в избе дымно, и огонь крышу лижет, потрескивает, гридни мечутся, кричат, дверь толкают, не поддаётся.

Соскочил боярин с полатей, смекнул: снаружи колом подпёрто. Закричал с перепугу, кинулся с гриднями в крыше дыру проделывать, солому по избе раскидывать. Понял Путша, конец настал и заплакал от злости…

Сбежались смерды на пожарище, сбились кучно, молчат, к горящей избе не подходят. С грохотом выбросив высоко к небу искры, рухнула крыша, и смолкли крики, только трещат да корёжатся брёвна.

Вздохнул старик, надел шапку.

- Не стало болярина-батюшки. Не умел избу по-нашему топить, оттого и беда приключилась.

И, повернувшись к мужикам и бабам, прикрикнул:

- Чего уставились, разбирайте с саней поклажу, прячьте понадёжней. А как заявятся тиун да княжий пристав, сказывайте, болярин-де сгорел по своему недоразумению.

2

Нет покоя архиерею Анастасу, извёлся душой…

Положив седую голову на посох, Анастас сидит в обитом красным аксамитом кресле, и его чёрные глаза задумчиво уставились на стену, завешенную ковром.

В хоромах полумрак, благоухают сухие травы, натоплено жарко. Анастас не любит холода. На его далёкой родине Византии не бывает таких морозов. И в Корсуни, где прожил немалые годы, тоже было теплее…

- Ох-хо-хо, до чего довёл княжество Святополк, - сокрушённо покачивает из стороны в сторону головой Анастас и трёт лоб, снова думает.

Который день терзают его сомнения, бояр Еловита и Та льда в душе ругает. «Все они, проклятые, посулами в соблазн ввели. Прибежали, уговорили: иди замолви слово за Святополка, уйми гнев Владимира…»

Потом и сам Анастас уверовал в Святополка. Мыслил, сядет на киевский стол, чтить будет его, архиерея, церковь одарит щедро. А что получилось? Святополк ляхов на Русь навёл, золото и серебро, что в скотнице хранилось, отдал. Ко всему сам от Православной Церкви отходит, к католикам льнёт.

Упаси Бог, дойдёт слух о том до Никеи[109], патриарх во гневе не то что митрополии, но и архиерейского сана лишит. А Анастас давно уже держит тайную мысль стать митрополитом на Руси…

Хлопнув в ладоши, прислушался. Тихо. С силой стукнул посохом в пол. Появившемуся монаху сказал:

- Сыщи пресвитера Иллариона.

Монах удалился, а Анастас воротился к прежним мыслям.

«По Святополкову наущению Борис и Глеб мученическую смерть приняли, а новгородский архиепископ Феопемт поспешил в проповеди к святым их причислить. Ведома хитрость новгородца, митрополитом жаждет быть на Руси. Не потому ли и покойного князя Владимира с амвона[110] тоже в святые возвеличил. - Анастас усмехнулся, покачал головой. - Во святые, что Русь крестил… Но во язычестве многоженец и блудник… Хе, хе! Гиене подобен алчущий Феопемт!»

И, закрестившись истово, вслух проговорил:

- Прости, Господи, прегрешения мои.

Вошёл пресвитер Илларион, всё такой же, каким в Турове был, живот выдался под грубой сутаной, чёрные лохматые волосы из-под клобука до плеч свисли. Остановился у двери, склонился в поклоне.

- Подойди ближе, Илларион, - насупился Анастас, - и сказывай, почему не уведомил меня, что князь Святополк ещё в Турове склонялся к католикам?

- Отец архиерей, обо всём том уведомлял я князя Владимира, - пророкотал Илларион. - Ты же не спрашивал меня.

Анастас замахал на него рукой:

- Замолчи! Гордыня обуяла тебя, пресвитер. Допрежь князя Владимира должен был знать я о том, и не князю ты служишь, а Церкви!

Передохнул, сказал спокойней:

- Не уберёг ты князя Святополка и на путь истинный не наставил. За то будет с тебя, пресвитер Илларион, спрос, как с княжьего духовника. Ныне же в Новгород пошлю тя, к князю Ярославу. Скажешь ему, ляхи Киев покинули. Ещё упомяни, я за него молюсь и бояр да народ киевский в любви к нему наставляю.

Пожевав тонкими бескровными губами, закончил:

- Всем же говори, архиерей Анастас в Новгород к архиепископу Феопемту тя шлёт.

День воскресный, и время за полдень. Выдалась у Кузьмы свободная минута, во двор выскочил, осмотрелся: пусто, челяди никого не видно.

В открытые ворота въехали гружёные сани. Рядом с конём, держась за дышло, шагал смерд. Кузьма посторонился. У поварни сани остановились, и смерд, скинув рогозовый полог, принялся сгружать битую птицу.

Смерд напомнил Кузьме отца и ростом, и медлительной, уверенной походкой. Из поварни вышла краснощёкая стряпуха. Засмотрелся, Кузьма, а за спиной чей-то голос:

- Эй, Кузьма!

Оглянулся. На ступеньках воевода Добрыня усы вытирает рукавом кафтана, на снег щурится.

- Сбегай, позови тысяцкого к князю. Да спешно. И сам с ним ворочайся.

Припустил Кузьма, полами тулупа снег метёт. Вот и подворье тысяцкого. Мужик дрова рубит, лихо топором вымахивает. Увидел Кузьму, указал на баньку:

- Там Гюрята.

Кузьма с разгона открыл дверку, пар наружу клубами вырвался, чуть с ног не свалил. А откуда-то из-за угла сердитый голос:

- Чего дверь распахнул, дубина, баню холодишь?

Всмотрелся Кузьма, тысяцкий нагишом на скамье сидит, ноги в кадку с горячей водой сунул, а пятерней волосатую грудь почёсывает.