Николай Самвелян - Крымская повесть

• Название: Крымская повесть
• Автор: Николай Самвелян
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Проза
• Год: 1981

Повесть о революционных событиях 1905–1900 гг. в Крыму, о восстании на крейсере «Очаков». В основе сюжета «Крымской повести» — история создания и спасения картины «„Очаков“ в огне», которая была написана в полные драматизма дни Севастопольского вооруженного восстания.

---

— Надо бы повесить у двери в номер табличку, — заметил Александр.

— Что вы! Как можно! Ведь великий старец, хоть он известный писатель и даже граф, все же был отлучен от церкви.

— Вас это пугает?

— А кого бы это не испугало. Впрочем, идемте — я покажу ваши апартаменты. Еще могу рассказать, что, прогуливаясь в окрестностях города, граф нашел старое пушечное ядро, выпущенное, как он сам считает, из его батареи… Ведь он был боевым офицером в Крымскую кампанию… Вот и дверь в ваш номер. Милости прошу! Гости господина Шуликова — мои гости!

Митинг на Нагорной

В девять утра Владимир и Александр, избавившись наконец от истерично говорливой мадемуазель Шлее, рухнули в кровати и уснули. А в это время группа рабочих, имена которых так и остались неизвестными, без ведома недавно созданной городской думы, разобрала еще один участок железнодорожного полотна на пути к станции Мекензиево. Теперь уже ни один из воинских эшелонов, посланных из Одессы или Екатеринослава, не смог бы добраться до Севастополя. Для передвижения войск оставался единственный путь через Ялту и Байдарские ворота, тот самый перевал, где не так давно уже прославившийся Федор Шаляпин спел для своих друзей арию Демона. Да так спел, что, по рассказам очевидцев, от небывалой красоты и силы голоса, усиленного горным эхом, спазмы подступали к горлу и в жаркий день мороз леденил кожу. А еще ранее отличный писатель и не менее талантливый железнодорожный инженер Гарин-Михайловский предложил проложить через Байдары первую в мире электрифицированную горную железную дорогу, которая связала бы между собой по треугольнику Севастополь, Ялту и Симферополь. Проект был смел, дерзок, хотя и вполне реален. Но именно дерзость проекта и напугала чиновников в Петербурге. Блестящую инженерную идею не осуществили. Однако в дни, когда над Севастополем затрепетали красные флаги — вот вам парадокс истории! — можно было только радоваться тому, что подобная железная дорога осталась лишь в проекте. Ведь иначе правительство не замедлило бы воспользоваться ею для переброски к Севастополю войск с восточного берега полуострова.

Между тем жизнь в гостинице шла своим чередом.

Мадемуазель Шлее наконец угомонилась, поставила на мраморный столик канделябр, который всю ночь носила перед собой не то в качестве гетманской булавы, не то в качестве маршальского жезла. В сознании мадемуазель поселилась робкая надежда, что гостиницу не будут штурмовать или поджигать.

Может быть, на нее неожиданно успокаивающе подействовали доносящиеся с ближних улиц звонки трамваев. Раз трамваи ходят, значит, мир привычных вещей не претерпел каких-либо необратимых изменений. Во всяком случае, дело не дошло до баррикад, как некогда бывало в Париже, а в последнее время подобное совершается уже здесь, в России, — в Москве, в Питере. Да мало ли городов и весей во всей этой огромной стране! Одна всеобщая забастовка чего стоит! А от забастовки до баррикад — один шаг…

Звонки трамваев радовали мадемуазель Шлее. Правда, она не знала, что буквально в двух километрах от ее спокойной и фешенебельной гостиницы, на Нагорной площади, несмотря на ранний час, собралось человек пятьдесят солдат и до двух сотен штатских, среди которых большинство составляли рабочие железнодорожного депо, мыловаренного завода «Кил» и типографии господина Д. О. Харченко. Вместо трибуны сгодился неизвестно откуда вытащенный старинный дубовый буфет, инкрустированный сверкавшим в лучах утреннего солнца перламутром. Пришло и несколько матросов берегового флотского экипажа.

Речи говорил каждый, кто хотел. Один из матросов призвал отправить делегацию в городскую думу и к лейтенанту Петру Петровичу Шмидту, чтобы объявить Севастополь свободным революционным городом, отныне не подчиняющимся никаким приказам из Петербурга. А флот и войска готовы перейти на сторону восставшего города.

Затем тонколицый человек в очках, по виду учитель гимназии или же мелкий чиновник, призывал всех отправить петицию царю с просьбой добровольно отречься от престола и обнародовать указ о преобразовании Российской монархии в Российскую демократическую республику. На оратора зашикали, кто-то крикнул: «Хватит! Это мы уже слышали!» Затем в толпе возникло движение, к импровизированной трибуне пробиралась молодая женщина в коричневом платье, без шляпы, с непокрытой головой. Не понять — не то работница, не то курсистка. Но оказалось, что моряки ее знают. Потому что именно они стали кричать: «Пропустите Наташу! Пусть говорит она!»

Вертевшийся в толпе субъект с огненно-рыжей пылающей шевелюрой, в каком-то мятом блеклом костюме попытался было сказать, что нечего слушать женщин. Отродясь не случалось, чтобы их советы доводили кого-нибудь до добра.

Но та, которую назвали Наташей, уже заговорила. И толпа сразу приутихла. Чувствовалось, произносит она именно те слова, которых все ждали давно.

— Еще недавно рабочие просили у царя хлеба. Он им ответил штыками и пулями. Против солдатских штыков и казацких нагаек рабочие выступили с тем, что у них было в руках — с палками, камнями, совсем безоружные… Сотни героев погибли. Тысячи заняли их место. Нам нужно оружие. Мы призываем флот, солдат присоединиться к нам…

— Она японская шпионка! — крикнул было субъект в линялом костюме, но его мигом вышвырнули из толпы на тротуар, где он чуть было не врезался в витрину бакалейной лавки.

«Наташа» сделала паузу, пока утихомиривали субъекта с рыжевато-красной шевелюрой.

— Вы ведь знаете, что случилось недавно в Одессе. Градоначальник Нейдгардт, друг юности царя и его бывший сослуживец по полку, опубликовал воззвание к населению, которое заканчивалось призывом к благонамеренным гражданам самим разобраться с забастовщиками. Это ведь прямой призыв к самосудам и погромам. А теперь я сообщу сведения, полученные от верных людей. Тот же Нейдгардт, когда черносотенцы с трехцветными знаменами и портретами царя отправились мимо дома градоначальника избивать забастовщиков, вышел на балкон и возгласил: «Спасибо, братцы!» Разве не ясно, что создание «Черной сотни» — дело рук преступного правительства? Разве есть сомнения в том, что, только взяв в руки оружие, мы завоюем себе лучшую долю? Мы все помним восстание славного экипажа «Потемкина», так и оставшегося непобедимым. Телеграф сообщает о волнениях среди моряков Кронштадта. Поднялся на борьбу и наш Севастополь. Солдаты, матросы, вы — вчерашние рабочие и крестьяне. Так не поверните же оружие против своих братьев и сестер. Это было бы преступлением перед всей страной, перед собственной совестью.

Если бы Александр или Владимир присутствовали бы в этот момент на Нагорной площади, то они, конечно, узнали бы в «Наташе» Людмилу Александровну Симонову.

Сложнее было определить, кто же такой субъект в линялом зеленом костюме и с огненно-рыжей шевелюрой. Для этого надо было бы стереть с лица субъекта грим и сорвать парик. Тогда перед нами предстал бы ротмистр Васильев собственной персоной.

После того как ему довелось проверить ценой синяка на лбу крепость ограды у витрины бакалейной лавки, Васильев мигом исчез с Нагорной площади. Он почти бегом добрался до одного из домов на Петропавловской улице, шагая через ступени, взлетел на второй этаж, открыл медным ключом дверь в небольшую, судя по пыли на полу прихожей, давно пустовавшую квартиру и со вздохом опустился в потертое плюшевое кресло.

Затем сорвал с себя рыжий парик, сел к столу и принялся писать. И вот доподлинный документ, им сочиненный.

Из донесений ротмистра Васильева

«В дополнение к предыдущему доношу следующее:

…Когда манифестанты показались на площади, Белостокский полк, выстроенный в колонне, по команде командира полка полковника Шульмана взял на караул, музыка заиграла гимн, на звуки которого полк ответил громовым „ура“. Не ожидавшие такого приема манифестанты остановились в нерешительности, потом сами стали кричать „ура“, их оркестр заиграл тоже гимн. На площади перед полком высились два красных флага. Раз семь повторили гимн оба оркестра при несмолкаемом „ура“, манифестанты все более и более напирали на полк, стали обходить его. В это время по команде полк повернулся кругом и под звуки марша стройно направился по дороге к казармам. Манифестанты всей массой потянулись за ними, по пути командир полка отдал приказание, не заходя в казармы, направиться в поле перед лагерем. Увидав, что головные части полка минуют казармы, манифестанты поняли, что их выманивают в поле, чтобы расстрелять на просторе, и агитаторы, обгоняя ряды, стали кричать: „Товарищи, назад, вас народ просит, не идите, не слушайте офицеров“. Полк остановился на скате лагерного поля, но, узнав, что часть демонстрантов двинулась к нему, перешел на другую позицию. Пока полк, не евший с утра, стоял в поле, манифестанты ворвались в казармы полка, ораторы их уговаривали солдат примкнуть к ним, спорили с офицерами, но не рискнули их обезоруживать…