Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

• Название: Попугаи с площади Ареццо
• Автор: Эрик-Эмманюэль Шмитт
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-389-07886-4

Эрик-Эмманюэль Шмитт — философ и исследователь человеческой души, писатель и кинорежиссер, один из самых успешных европейских драматургов, человек, который в своих книгах «Евангелие от Пилата», «Секта эгоистов», «Оскар и Розовая Дама», «Ибрагим и цветы Корана», «Женщина в зеркале» задавал вопросы Богу и Понтию Пилату, Будде и Магомету, Фрейду и Моцарту.

В своем новом романе «Попугаи с площади Ареццо» он задает вопрос самому себе: что есть любовь? «Если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви», — задумчиво некогда произнесла Анна Каренина. Эрик-Эмманюэль Шмитт разворачивает перед изумленным и заинтригованным читателем целый любовный сериал как раз про то, «сколько родов любви», доводя каждый микросюжет до своей кульминации. Как бы то ни было, оторваться от чтения невозможно.

Драматическая комедия или философская сказка? И то и другое. Многоцветье персонажей, и у каждого своя непростая, но увлекательная история.

Блез де Шабалье.Figaro

Шмитт-прозаик в своем новом романе «Попугаи с площади Ареццо» демонстрирует фантастическое мастерство, толерантность и раскрепощенность. Это истинный гимн свободе и наслаждению.

Жан-Реми Барланд.La Provence

---

Людо улыбнулся. Его план осуществился как по нотам. Теперь мать будет мучиться чувством вины оттого, что познакомила сыночка с таким исчадием ада, и угрызения продлятся недели две-три, так что новых потенциальных невест в это время ему представлять не будут. Уже хорошо…

Дома он, почти не раздумывая, уселся за компьютер и написал следующее:

Милая Фьордилиджи, нам нужно расстаться. Я неисправим. Я завязал с вами отношения только потому, что мы никогда не увидимся. Я знал, что сначала распалю этот пожар, а потом в мгновение ока кану в недра компьютерного небытия. За что люблю Интернет, так это за его виртуальность. Но в жизни я больше всего страдаю от той же самой виртуальности — своей собственной.

Пожалуйста, давайте расстанемся. У меня все сильные ощущения бывают только в голове. Чувства я проживаю через книги. Сексуальность мне доступна лишь на экране — да, правда, даже мои любовные воспоминания мне не принадлежат, это всё чужие воспоминания. Я и дожил-то до нынешнего возраста как будто только на бумаге. И мне не выйти из этой тюрьмы виртуальности.

Что такое ложь? Это правда, которой бы мы хотели; правда, которую мы не можем осуществить. Нет ничего достоверней и искренней, чем мои обманы. Когда я говорил вам, что хотел бы встретиться с вами на берегу озера, я знал, что этого не будет, но я страстно этого желал. Когда я выдумывал свою жизнь, чтобы рассказать ее вам, это было то невозможное существование, которого бы я хотел. Короче, Людовик, который вам все это обещал, был самый лучший, идеальный Людовик. А тот, что никогда не выполняет своих обещаний, — реальный. Нашу переписку поддерживали мечты лучшего из них. Что может быть прекраснее мистификации, когда в ней заключен идеал?

На свете нет ничего щедрее лжи. И ничего скаредней реальности.

К сожалению, констатирую, что лучшее из моих «я» так и останется эфемерным. Что-то не выпускает меня из моей никчемности — наверно, это прошлое. Мне не удается выбраться из состояния жертвы — жертвы отцовской жестокости, жертвы материнской неловкости.

Милая Фьордилиджи, здесь я прекращаю свое нытье. Перечитав все это, можно подумать, что я строю из себя мученика, а я просто жалкий тип.

И получается, что, возможно, было бы лучше не пытаться ничего объяснять.

Простите меня. Прощайте.

Людо нажал кнопку «отправить» и не почувствовал облегчения. Он больше ничего не чувствовал.

Ссутулившись, он пошел на кухню, достал самые вредные продукты — чипсы и шоколад — и стал жевать их попеременно, запивая лимонадом.

Вернувшись в гостиную, он увидел на экране мерцающее окно: Фьордилиджи уже ответила. Он прочел вслух:

Людо, милый, я прочла твое сообщение и поняла, до какой степени мы с отцом сделали тебя несчастным. Хватаю машину, сейчас буду.

Людо побледнел:

— Мама?

8

На площади Ареццо Том и Натан подходили к особняку Бидерманов. Перед ним разворачивался целый парад автомобилей: одни лимузины высаживали гостей, другие подхватывали уезжающих, сменой декораций в этом действе заведовали старательные шоферы в черных костюмах, а дирижировал всем величественный дворецкий, стоявший на ступенях подъезда. Двое парней оглядели помпезный фасад, где кирпич был через равные промежутки нарядно декорирован камнем, балконы с коваными решетками, которые украшал роскошный замысловатый узор, водостоки со звероподобными горгульями; с улицы сквозь высокие окна они видели люстры, резную отделку, позолоту и даже верхние рамы монументальных полотен, удивляясь, как одни лишь потолки могут поведать о скрытых в особняке богатствах: вот в бедном доме потолок не такой — он белый, голый, с одинокой лампочкой, висящей на скрученных проводах…

Все это их потрясло, и они засомневались. Натан шепнул Тому:

— Я туда не пойду: они примут нас за свидетелей Иеговы.

Том обвел глазами одеяние Натана: сливового цвета штаны, остроносые ботинки, куртка цвета фуксии из искусственной кожи под ящерицу.

— Не думаю.

Натан повернулся к особняку спиной и быстро проговорил:

— Не важно, в этот дом или в другой, но ты вообще представляешь себе, как это мы звоним к людям в дверь и спрашиваем, получали ли они анонимное письмо? — И он потряс в воздухе желтыми листками, которые были адресованы им двоим.

Том ответил:

— Ну, зато им будет весьма интересно узнать, что их послания — часть крупной рассылки.

— Думаешь, весьма интересно? Притом что каждый истолковал эти письма по-своему и каждый что-то изменил в своей жизни после этого сообщения?

— Ты преувеличиваешь!

— Вовсе нет, Том. Возьмем нас: мы с тобой теперь не расстаемся, сперва потому, что каждый из нас подумал, что письмо написал другой, а потом — потому, что, поняв ошибку, мы захотели узнать, откуда они взялись.

— И это сделало нашу жизнь интереснее, не будем об этом жалеть.

— А кто тебе сказал, что у наших соседей все прошло так же? Такая записка может привести к ужасным последствиям.

— Признание в любви? Не понимаю, как это может быть.

— Но признание в любви может быть невыносимым, если мы его не хотим.

— Все хотят любви.

— Неправда. Многие прячутся от любви. Им спокойнее без нее. Чаще всего они соглашаются, чтобы любили их, но не утруждают себя ответной любовью. Любовь — это разрушительно, это прививка от эгоизма, падение крепости, свержение единоличной власти: какое-то существо начинает значить для тебя больше, чем ты сам! Это же катастрофа… К тому же в эту брешь, пробитую любовью, может проникнуть альтруизм и уничтожить внутреннее равновесие.

— Что ты несешь?

— Хочешь, докажу, что любовь невыносима?

— Тебе слабо!

— Слышал историю об одном парне, неженатом, который забросил свое ремесло плотника и стал бродить по дорогам, рассказывая людям, что Бог их любит и что они сами должны любить друг друга? Сам он, надо сказать, делал ровно так, как говорил: то лечил прокаженных, то слепым возвращал зрение, то воскресил своего приятеля Лазаря, то не дал забросать камнями одну несчастную за то, что она согрешила с каким-то типом вместо собственного мужа, и еще много чего покруче, не буду перечислять. Чудес, добрых советов и добрых дел — хоть отбавляй, вот такая была программа у этого Христа. И что же с этим парнем случилось в итоге? В тридцать три года его арестовывают, потому что не хотят больше всего этого терпеть, устраивают дурацкое судилище и прибивают гвоздями к доскам. Ничего награда? И уж конечно после этого людей, желающих нести в мир добро, стало поменьше. Нужно быть святым, чтобы после этого играть в Иисуса.

— Что же ты хочешь мне доказать, брат мой Натан?

— Что любовь — как динамит, как революция. И что люди, которые говорят о любви, кажутся террористами в обществе, где правят корысть и страх. И что эта анонимная записка не могла привести к одним только романтическим историям. Потому что мы живем не в сказке!

Том положил руки на плечи Натану, чтобы его успокоить:

— Ты несешь эти бредни потому, что боишься позвонить в дверь к Захарию Бидерману?

— Так позвони сам.

— Я тоже боюсь.

— Ах вот оно что!

Натан щелкнул пальцами, как будто признание этого поражения означало его победу.

Но тут дверь распахнулась, и на ступени вышла женщина в строгом брючном костюме. Том просиял:

— Мы спасены!

Он ускорил шаги, чтобы успеть перехватить появившуюся даму:

— Мадам Сингер, какой сюрприз!

Она взглянула на Тома и улыбнулась:

— Месье Берже… Я и забыла, что вы живете на площади Ареццо.

— Если хотите знать, что я думаю, так это самое странное место в мире. Мадам Сингер, как же вы вовремя, дело в том, что я веду одно расследование, но мне не хотелось бы беспокоить месье Бидермана. Может, вы сможете мне помочь?

Она вздернула брови, готовая защищать своего шефа:

— В чем дело?

— Тут вот что. Некоторые местные жители получили анонимные письма. Нам нужно знать всех адресатов, чтобы раскрутить это дело и найти их автора. — И он протянул ей два желтых листка. — Месье или мадам Бидерман ничего такого не получали?

Мадам Сингер осторожно взяла листки, скептически пробежала глазами, и на ее лице отразилось неодобрение.

— Я не занимаюсь почтой мадам Бидерман. — Она вернула листки и добавила: — Мне кажется, месье Бидерман открывал похожий конверт. Я письма не читала, но обратила внимание на его несуразный цвет. Месье со мной об этом не говорил.

— Спасибо, мадам Сингер. Вы нам очень помогли.

Она кивнула, недовольная, что выдала крупицу своих профессиональных секретов:

— Это несущественно: мне эта анонимная записка кажется совершенно безвредной.