Дэвид Пристланд - Красный флаг: история коммунизма

• Название: Красный флаг: история коммунизма
• Автор: Дэвид Пристланд
• Издательство: Эксмо
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-44958-3

Что думают на Западе о коммунизме и советском строе, что думали раньше? Кто был первым коммунистом?

Фундаментальный труд английского профессора Оксфордского университета Дэвида Пристланда «Красный флаг. История коммунизма» представляет собой неожиданный взгляд на «коммунистический проект» с позиции стороннего наблюдателя.

Оригинальные суждения западного автора, интересные факты, неожиданные параллели, взгляд на советское общество как на «цивилизацию инопланетян» — все это, без сомнения, вызовет неподдельный интерес у отечественного читателя.

---

Уроки, извлеченные из падения коммунизма, сыграли определяющую роль в интеллектуальной победе неолибералов. В свое время роль коммунизма в победе над нацизмом поспособствовала широкому распространению смешанных экономик после 1945 года, а крах коммунизма в 1989 году был признан доказательством того, что Фридман, Рейган и Тэтчер оказались правы: государство не должно вмешиваться в экономику. Советская командная экономика принципиально не отличалась от послевоенной смешанной экономики, но была более статичным вариантом последней. Согласно утверждениям журналистов Дэниела Ергина и Джозефа Станислава, выпустивших в 1998 году популярную книгу «Командные высоты» — своеобразный некролог по коммунизму, падение Берлинской стены вызвало «широкую дискредитацию центрального планирования, вмешательства государства в экономику и государственной собственности»{1271}. Неудивительно, что неудачи коммунистического строя регулярно использовались сторонниками либеральной глобализации, гибких рынков труда, свободной торговли и твердой валюты для опровержения критики, направленной в их адрес; в 2000 году колумнист газеты «Нью-Йорк Таймс» Томас Фридман высокомерно завершил атаку на антиглобалистов, выступавших в Сиэтле[886], приведя исторический пример: «Существует слишком много [профессиональных] союзов и активистов, желающих быстрого устранения глобализации: надо всего лишь воздвигнуть несколько стен [то есть торговых ограничений] и научить жизни всех, кто с этим не согласен. Уже была на свете страна, в которой предприняли такую попытку. В ней всем была гарантирована работа, рынок защищен и всех учили, как жить. Эта страна называлась Советский Союз. Так вот, она плохо кончила»{1272}.

Сторонники либерального капитализма, распространенного в 1990-е годы, не только использовали коммунистический опыт для доказательства того, что свободный рынок является экономической необходимостью; они также настаивали, что такой капитализм является более моральным строем, нежели коммунизм. Фукуяма в своей книге «Конец истории и последний человек» (1992) особенно акцентировал этот аспект. Он настаивал, что все люди — мужчины и женщины — нуждаются в уважении к личности и признании (тимосе) и только либеральная демократия способна гарантировать эти блага всем и каждому в равной мере. Следовательно, Фукуяма предлагал либеральную романтическую альтернативу марксистскому варианту романтизма. Люди становились более счастливыми не от того, что вовлекались в творческий коллективный труд, свободный от рыночных потрясений, а оттого, что могли свободно самовыражаться и получать признание со стороны окружающих{1273}.

Тезис Фукуямы соответствовал духу времени. Теперь считалось, что капитализм — это не только неизбежное зло, но и моральное добро. Он унаследовал революционный ореол от дискредитированного коммунизма, решая проблемы равенства и завершая глобальную гражданскую войну. Новый, высокотехнологичный капитализм, свободный от устаревшей иерархической производственной цепи, создавал общество, «пестрое» в политическом и культурном отношении. Он не обходился без экономического неравенства, но такое неравенство значило немного и вело к большему богатству, которое могло помочь каждому. Истинными врагами равенства были не надменные плутократы, а черствые бюрократы, высокомерно относившиеся к простому человеку.

Идеология нового капитализма, с его стремлением к культурному, а не к экономическому равенству, привлекала романтичное поколение, родившееся в 1960-е годы, отвергавшее действия с позиции силы. Слова Тома Фрестона, руководителя американского канала MTV, из интервью, данного им в 2000 году, свидетельствуют, насколько сильно новый капитализм противопоставлялся старому коммунизму: «Мы старались не допустить, чтобы компания была слепо подчиненной руководству, благоприятствовала культу личности, что не редкость в современной индустрии развлечений. Если вы хотите, чтобы ваша компания была креативной, передовой… идеи должны поступать снизу… мы децентрализованы… так много компаний, занятых сегодня в индустрии развлечений, в частности медийные концерны, по существу, стали фабриками… Я не был настоящим ребенком 60-х годов… ни хиппи, ни политическим радикалом… Я просто жил… и 60-е годы были своего рода прелюдией к расцвету индустрии популярной культуры. В 60-е годы нам казалось, что мы можем сотворить что-то новое. Мы чувствовали, что нонконформизм — это не предмет поклонения, а явление, которое следует уважать»{1274}.

Фрестон осуждал строгие и рациональные общества Запада 1950-х годов, как во многом коммунистические, и в завершении холодной войны видел распад старого революционного либерального союза. Триумф неолибералов в конце неоконсервативной эпохи был как минимум временным. В частности, неоконсерватизм — слишком дорогое удовольствие. Инициированная Рейганом кампания по наращиванию военной мощи и снижению налогов привела к значительному государственному дефициту, угрожавшему серьезным кризисом{1275}. Но электорат также не имел ничего против окончания холодной войны и прихода моралистов-неоконсерваторов и приветствовал новое поколение, рожденное в 1960-е годы.

Неолиберальная революция, которая теперь была отделена от неоконсервативного движения, осуществлялась не националистичными правыми, а космополитичными центристами и левыми. Американец Билл Клинтон, немец Герхард Шредер и британец Тони Блэр, все — дети противоречивых брожений 1960-х годов, объявили об открытии «Третьего пути», упорно придерживаясь курса между социальной справедливостью и рынком. Однако оказалось, что этот путь значительно отклоняется в сторону рынка. Капитализм свободных рынков располагал новым и более привлекательным авангардом: в нем шли расслабленные, облаченные в джинсы левые из 1960-х годов, а не сердитые, одетые с иголочки правые из 1940-х и 1950-х. В конце десятилетия партии «Второго интернационала» находились у власти почти во всех странах Запада, но они не сохранили почти ничего общего со своими предшественницами из 1889 года.

За пределами развитых стран неолиберализм представлял собой гораздо более революционную силу — в его авангарде были МВФ и Всемирный банк, а далее следовал главный финансовый гигант — США. Восточная Европа, еще недавно бывшая коммунистической, оказалась особенно затронута революционными настроениями, далеко не все здесь принимали рецепты, предлагаемые МВФ. Последствия такого революционного натиска были предсказуемы: столкновение неэффективной посткоммунистической промышленности с жесткой рыночной повседневностью привело к тяжелым рецессиям, высокой безработице и исключительной бедности и неравенству. Экономики бывшего советского блока пережили резкое падение, сократившись в 1992 году в среднем на 17%, и начали восстанавливаться только тремя годами позже[887]. К 1997 году все восточноевропейские страны, кроме Польши, все еще имели более слабые экономики, чем в 1990 году{1276}.

Но и результаты получились очень разными. Те страны, в которых сохранилась достаточно сильная государственная машина и элиты которых уже начали отходить от коммунистической идеологии в середине 1980-х, в частности Польша, Венгрия, Словения и вновь разделенные Чехия и Словакия, широко применяли неолиберальную «шоковую терапию» и успешно восстанавливали рост, пусть и за счет обнищания большинства населения. Также помогло обещание предоставления членства в Европейском Союзе — с акцентом на власть закона. В начале нового тысячелетия эти экономики восстанавливались после спада. Правда, в большинстве стран бывшего советского блока государство очень ослабло, и неолиберальные штурмы, состоявшиеся в этих странах, лишь еще сильнее их надломили. Правительствам не хватало силы и авторитета для того, чтобы осуществить рыночные реформы, из-за этого возникли коррумпированные клептократические экономики — горестные компромиссы между плановой и рыночной экономикой. Предприниматели и бывшие функционеры вскоре «захватили» эти государства, борющиеся за выживание, подкупом выбивая у чиновников себе льготы; налоги не собирались, иностранные инвесторы остерегались вкладывать средства в такие государства, а капитал, вместо того чтобы расти, утекал на серые офшорные счета.{1277}

Наибольший провал постиг неолиберальные эксперименты в самой России. В 2000 году российская экономика уменьшилась более чем на треть по сравнению с 1989 годом — это была более серьезная рецессия, чем в Америке в годы Великой депрессии{1278}. Коллапс советского государства и разворовывание его экономики начались уже при Горбачеве, но неолиберальная политика, проводившаяся посткоммунистическим правительством Ельцина, лишь усугубила проблемы{1279}. Стремительная приватизация привела почти к таким же последствиям, как и выкачивание активов государственных предприятий коррумпированными капиталистами, бывшими у власти, а беззаконие крайне негативно повлияло на инвестиции и ускорило утечку капитала. Корень всех проблем, как и ранее, заключался в слабости государства[888], которое не могло собирать налоги, выполнять юридические нормы и контрактные обязательства, а также бороться с организованной преступностью и бюрократически-капиталистическими хищениями. Наконец, в 1998 году наступил коллапс, последовавший за падением цен на нефть[889].