Уильям Фуллер - Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России

• Название: Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России
• Автор: Уильям Фуллер
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-729-4

Уильям Фуллер, признанный специалист по российской военной истории, избрал темой своей новой книги печально знаменитое дело полковника С. Н. Мясоедова и генерала В. А. Сухомлинова. Привлекая еще не использованные историками следственные материалы, автор соединяет полный живых деталей биографический рассказ с анализом полицейских, разведывательных, судебных практик и предлагает проницательную реконструкцию шпиономании военных и политических элит позднеимперской России. Центральные вопросы, вокруг которых строится книга: как и почему оказалось возможным инкриминировать офицерам, пусть морально ущербным и нечистым на руку, но не склонявшимся никогда к государственной измене и небесталанным, наитягчайшее в военное время преступление и убедить в их виновности огромное число людей? Как отозвались эти «разоблачения» на престиже самой монархии? Фуллер доказывает, что в мышлении, риторике и псевдоюридических приемах устроителей судебных процессов 1915–1917 годов в зачаточной, но уже зловещей форме проявились главные черты будущих большевистских репрессий — одержимость поиском козлов отпущения и презумпция виновности.

---

Если упреки Сухомлинова Ставке в утаивании информации не выдерживали критики (в конце концов, глава штаба Николая Николаевича Янушкевич практически ежедневно переписывался с военным министром), другие его аргументы были достаточно основательны. Во-первых, всякому здравомыслящему наблюдателю очевидно, что нельзя винить Сухомлинова в неспособности предсказать затяжной характер европейской войны. Проблема в том, что здравомыслящих наблюдателей больше не было. Когда предшественник Сухомлинова на посту военного министра А.Ф. Редигер (между прочим, отнюдь не дружески к нему относившийся) выразил протест против несправедливого обвинения Сухомлинова в том, что тот не предпринял мер для предотвращения кризиса снарядов прежде, чем узнал о его возможности, это в высшей степени разумное мнение вызвало вой возмущения членов комиссии Петрова20. Во-вторых, критика Сухомлиновым великого князя Сергея Михайловича и артиллерийского ведомства была в немалой мере справедлива. Еще до 1914 года между артиллерийским ведомством и Военным министерством шло нечто вроде холодной войны, и Сергей Михайлович сам это признавал. Однако ничто не подтверждает другое утверждение великого князя — что именно Сухомлинов препятствовал его конструктивным усилиям, а не наоборот. Размышляя по аналогии с Русско-японской войной, артиллерийское ведомство пришло к выводу, что в ходе следующего военного конфликта артиллерийская единица российской армии в среднем вряд ли сделает более пятисот залпов. В таком случае запаса в 1000 снарядов на орудие должно хватить с избытком. Сухомлинов и его Генеральный штаб оспаривали этот благодушный прогноз, и в конце концов им удалось увеличить предельную цифру до 1500 снарядов. Причина, по которой в августе 1914 года на каждую пушку приходилось лишь 850 снарядов, заключалась в том, что средства на закупку дополнительного вооружения были ассигнованы лишь в предшествующем году, в результате чего большая часть контрактов не была даже распределена, не говоря уже об их выполнении21. Конечно, исполняй Сухомлинов свои обязанности лучше, он бы с большей энергией занимался решением возникшей в конце 1914 года проблемы кризиса пушек, снарядов и винтовок. Однако следует отметить, что и само артиллерийское ведомство много времени спустя после начала войны настойчиво продолжало сообщать в своих рапортах, что недостаток снарядов сильно преувеличен. Генерал А.А. Брусилов, которого почти без натяжки можно назвать гением тактики и оперативного искусства (но не стратегии), избрал техническую несостоятельность русской армии центральной темой своей книги, посвященной опыту войны. Однако, говоря об истоках кризиса снарядов, Брусилов гораздо резче отзывается о Сергее Михайловиче и артиллерийском ведомстве, чем о Сухомлинове, административную деятельность которого он по большей части одобряет22.

Конечно, обвинение в финансовой коррупции было вопросом совсем иного рода, и в этом отношении Сухомлинову не удалось выстроить убедительную тактику защиты. Это было бы в любом случае трудно сделать, поскольку тут его вина была несомненна. Он, конечно, уверял, что никогда никаких подарков или денежных вознаграждений от каких бы то ни было фирм или частных лиц в связи с деятельностью Военного министерства не принимал, однако его утверждения, что в этих грехах он неповинен и что все состояние приобрел путем вложений в ценные бумаги, сегодня кажутся столь же сомнительными, как и сто лет назад. Приведенному им аргументу, что, распределяй он военные заказы в обмен на взятки, его состояние составляло бы «несколько миллионов рублей», а не пустяковые 400 тыс. или около того (то есть ту сумму, относительно которой следователи смогли доказать, что он по-прежнему ею владеет), также недоставало убедительности23. То обстоятельство, что работавшим на Петрова и Кузьмина аудиторам не удалось обнаружить более 400 тыс. рублей, не доказывает, что министр не обладал более значительными суммами — ведь ему предоставлялось множество возможностей спрятать свои сбережения как до, так и после того, как на него легло подозрение.

Однако самое серьезное из выдвинутых против Сухомлинова обвинений касалось шпионажа и государственной измены — если бы суд признал его виновным по этим пунктам, весьма вероятным приговором была бы смертная казнь. Оправдательная стратегия экс-министра была трехчастной: во-первых, он громко и настойчиво призывал обратить внимание на сущностную неправдоподобность многих обвинений; во-вторых, предлагал тем своим словам и поступкам, на которых основывались косвенные доказательства расследования, объяснения вполне невинные; и, наконец, он предложил несколько убедительных версий того, почему именно он стал жертвой этого ложного обвинения. Первая и третья части стратегии были весьма успешны, вторая — в меньшей степени.

Для примера возьмем ответ Сухомлинова на обвинение в том, что он стоял во главе обширной шпионской сети. Если он в самом деле был изменником России, зачем ему было действовать в сговоре? Разве не было бы более логичным (и значительно более безопасным) работать в одиночку? Реши он в самом деле продать государственные секреты, он бы сам обратился в посольства вражеских государств и «не прибегал бы к содействию таких личностей, как… подполковник Мясоедов, полковник Иванов и др.»24. Более того, какие могли быть у него мотивы для измены? Он русский патриот и офицер, преданный своей стране и своему монарху. Зачем ему желать, чтобы Германия стерла Россию в порошок? Следователи, настаивал он, не придумали никакой иной мотивировки его предательства, кроме корысти, однако торгуй он государственными секретами, он бы, очевидно, жил гораздо роскошнее, чем сейчас. У Екатерины Викторовны, конечно, большие расходы (хотя в отчетах они раздуты совершенно непропорционально), однако сам он всегда был ограничен в средствах. Как соотнести россказни о получении им огромных денежных вознаграждений с показаниями многих свидетелей, что у него хронически не было при себе наличных?25

Столь же презрительно Сухомлинов отозвался и о другой несообразности в нарисованной правительством картине шпионского заговора. Речь шла об Александре Альтшиллере. Альтшиллер накануне войны вернулся на родину, в Австрию, для поправки здоровья, и обвинение как агенту австрийской разведки ему было предъявлено in absentia. Собственно, центральным аргументом обвинения было именно то, что Альтшиллер — австрийский супершпион, коновод всех агентов Австрии в Российской империи, а Сухомлинов — его пособник. Анна Гошкевич показала, что домашний кабинет Сухомлинова сообщался с одной из комнат, где принимали гостей. Однажды, утверждала она, на ее глазах Альтшиллер вошел в кабинет и в течение нескольких минут рассматривал документы, легкомысленно разбросанные на письменном столе26. С точки зрения Сухомлинова, история эта представлялась абсолютно нелепой. Хорош тайный агент, который сует нос в документы Военного министерства на глазах у свидетеля! Кроме того, если он, Сухомлинов, был в доле с Альтшиллером, зачем последнему рыться в его бумагах? Контраргументы Владимира Александровича, хотя и не доказали, конечно, что Альтшиллер не работал на австрийскую разведку, все же чувствительно преуменьшили вес данных Анной показаний: она либо не видела того, что, как утверждала, видела, либо если все же видела, то Альтшиллер, вероятнее всего, не шпион, следовательно, не мог быть в шпионском сговоре с Сухомлиновым27.

Владимиру Александровичу также удалось ловко разобраться с инсинуациями Машека и Сан-Кирали о его якобы причастности к выдаче австро-венгерским властям российского шпиона Альфреда Редля. Согласившись с тем, что Редль действительно «крупная величина в деле шпионажа», Сухомлинов рассказал следователям, что Редль был завербован в то время, когда он, Сухомлинов, служил начальником штаба у Драгомирова в Киевском военном округе (1899–1902). Благодаря стараниям Редля русские военные получили доступ к ценнейшим отчетам австро-венгерского Генерального штаба и мобилизационным планам. Также с его помощью на территории России было схвачено несколько настоящих австрийских шпионов, в их числе Гримм, старший адъютант штаба Варшавского военного округа. Однако к разоблачению Редля Сухомлинов абсолютно непричастен, что подтверждают также показания Машека и Мюллера (пусть и недостоверные в других отношениях). Оба, Машек и Мюллер, уверяли, что человек, сообщивший тайную информацию австрийцам в 1913 году, проживал в это время в Киеве. Был ли этот человек главой киевской охранки, как утверждал Машек, или неким «русским генералом» по версии Мюллера, в любом случае это не мог быть Сухомлинов28.

Однако когда настало время громить косвенные доказательства, которыми как стеной окружило его обвинение, Сухомлинову пришлось туго. Генерал твердо решил предстать перед своими прокурорами в облике полной невинности. Проблема заключалась в том, что, даже не будучи шпионом, он отнюдь не был безупречен. Ему следовало бы, пожалуй, признать факты заурядной коррупции или объяснить, каковы были его истинные цели, когда в 1911 году он устраивал Мясоедова на службу при Военном министерстве. Он же, выбрав другую стратегию, оказался вынужден искажать правду и отвечать на вопросы уклончиво или невнятно.