Николай Никонов - Солнышко в березах

• Название: Солнышко в березах
• Автор: Николай Никонов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Повести уральского писателя Николая Никонова («Солнышко в березах», «Глагол несовершенного вида») автобиографичны. Неторопливая манера повествования придает произведениям писателя характер особой задушевности, правдивости. Наряду с изображением человеческих отношений, судеб, автора интересуют проблемы отношения к богатствам земли.

---

— Да, много, много…

— А когда меня в лес возьмешь? Когда?

— Ну, подрасти еще. Мал. Уходишься…

— Ты бы не на охоту, а просто так. Недалеко.

— Недалеко возьму…

— Когда? Завтра?

— Вот уж и завтра! Будет время свободное…

Но этого свободного времени как раз никогда и не было. Большой портфель отца был всегда набит бумагами, папками, скоросшивателями. После ужина отец раскладывал бумаги по столу и за полночь писал, щелкал на счетах, а мать ворчала, что ему «надо больше других». По выходным дням оба они уходили на субботники, на Уралмашстрой. А еще отец работал в Осоавиахиме и в Мопре. Занимался в кружке ворошиловских стрелков. Он носил красивый снайперский значок — предмет моей великой гордости. У редкого папы был такой значок.

— Ну когда же в лес? Когда? — ныл я вечерами.

— А вот как-нибудь освобожусь от дел только…

Наконец мы едем за бабочками в лес. Едем недалеко, на трамвае, но все-таки едем. Мы — это отец, Верка, я и черная охотничья собака Мушка в ременном наморднике. Мушка — вогульская лайка с медвежьей мордой. Она невысокая на лапах, но крепкая и сильная. Отец привез ее взрослой из Старой Утки от охотника-промысловика. Дважды Мушка перегрызала ошейник, убегала искать прежнего хозяина. Оба раза возвращалась через неделю, на брюхе ползла до калитки, вымаливая прощение. Никто никогда не бил ее. С ней играли мы в наши простые игры. Она возила нас на санках. Слизывала мои слезы, когда приходил я к конуре поплакать от обиды или боли. Не у каждого ли в детстве была такая добрая собака? Собаки ведь любят детей, а дети любят собак.

От трамвайной остановки мы долго шагали по пыльному тракту мимо строек и карьеров, пока не вошли в редкий сосновый бор. Он шумел на угоре. Тонкие свечи-сосны спускались в травяной ложок. Поблескивала в осоке речка.

Славно было здесь в безмятежный июньский день с легким и теплым ветром, шорохом сосен, песенками зябликов в их вершинах. Хорошо пахло земляникой и сосновой смолой.

Отец расположился на бугре в тени, раскрыл книжку. А через минуту, уткнувшись в нее, он уже крепко спал. Собака лежала возле, часто дышала, посмеивалась глазами.

Мы побегали вдоль речки по озеринкам и стали совещаться.

— Айда в лес за бабочками! — звал я.

— Бабочки-то вон где!

— Где?

— Там, — Верка показала на разноцветный луг.

Она точнее ориентировалась в обстановке. Ее доказательства были не очень подробны, зато всегда верны. И вообще во многом она превосходила меня. Взять те же ягоды. Я их плохо вижу, хожу, топчу, а она идет и наклоняется, собирает, собирает, собирает.

— На…

— Сам найду…

— На…

— Отстань. Сказал, сам наберу.

— На… — Ее облачные глаза так хорошо и спокойно смотрят, что всякая спесь сразу слетает.

Верка лучше меня играет в мячик. Верка может не один час простоять в очереди. Верка умеет вязать…

Мы сняли сандалии. По колена в прохладной воде перебрались на ту сторону.

На косогоре стояла ветхая изгородь в две жерди.

— Полезли!

— Ой, боюсь! — вскрикнула она, отступая.

По жердям сидели рядком осы не осы, шмели не шмели, а ужасной величины черно-мрачные существа. Где же нам было знать, что это ведьмы из мира насекомых — хищные мухи-ктыри, которые ловят разных букашек, сосут из них кровь.

— О-о, какие страшные! Как начнут нас жалить! — боязливо пятилась Верка еще дальше.

Жуткие мухи словно сговорились не пускать нас на луг.

— Погоди, — сказал я. — Счас их песком.

— А вдруг они на нас?

— А мы тогда папу разбудим…

Наши сомнения разрешила Мушка. Ей надоело лежать в тени. Она подошла к воде, напилась, переплыла речку, отряхнулась радугой мелких брызг и, лукаво оглядываясь на отца, полезла по откосу под прясло.

Часть мух слетела, а одну я сбил комом мокрого песка, затоптал ее с победным кличем, и мы перелезли в цветы.

— Бабочек-то! — вырвалось у нас в один голос.

Все пространство луга, вплоть до молодого березового леса, кипело, жужжало, гудело насекомыми. Шмели недовольно грозились нам. Полосатые мухи, точно подвешенные на невидимых нитях, стояли над цветами. Вишневые жуки-бронзовки дремали в кистях таволги. Кто-то стремительно пролетал взад и вперед, так что не успевал охватить глаз. Но бабочки! Сколько их здесь было!

Мы бросились ловить их. Мы совали их в коробки и морилки. Взмах сачка — и шуршит, трепещется в марле лесная перламутровка, сероватая шашечница, маленькая нежная голубянка, красная, как кумач, бабочка-червонец.

Много бабочек. И все-таки скоро мы убедились, что и здесь попадаются чаще одни и те же. Ведь дневных булавоусых бабочек на Урале немного — около восьмидесяти видов.

Конечно, улов наш богат. Нам попались шафрановые желтушки, оранжевые, словно мандарин. Есть одна полосатая — такой у самого Димки в коробке нет. То-то он, Мыльница, теперь попросит.

Мы гонялись за зелеными и красными кобылками, ловили огромных серых кузнечиков с длинными усами и, наконец, повернули обратно, потому что ушли далеко от прясла.

Вдруг Верка взвизгнула, замерла на месте.

— Змея!

— Где? Где? Где?

— Вон! О-о, какая!

Мне странно даже самому — змей я не боюсь. Ночные бабочки куда страшнее. Я не испытываю отвращения к ящерицам, жабам, лягушкам…

В траве лежала сероватая змея с черными ромбиками по хребту. Она не двигалась, точно мертвая.

— Спит она, что ли?

— Не подходи…

Змея беспокойно шевельнулась. Голова у нее была маленькая, треугольная. Черный язычок вдруг заполоскал, заплевался у нее изо рта.

— Беги, Коля! — крикнула Верка.

Нет, я не побегу. Мне интересно посмотреть на живую змею. Я никогда не видел настоящих змей.

Наверное, гадюке надоело назойливое любопытство. Она развернулась и стала ввинчиваться в траву.

Чем-то злым и холодным точно повеяло на меня. А что, если б Верка наступила… Она укусила бы Верку!

И я треснул сачком по уползающей змее. Раз!

— Ага? Закрутилась! На тебе! На! На! А, ты кусаешь палку! Ну, погоди.

Змея сипела, клевала палку сачка, разинув маленькую пасть под прямым углом. Я выждал мгновение и так метко и крепко хватил по треугольной голове, что палка сачка треснула пополам. Я думал, что Верка убежала. Но, оказалось, она стоит за спиной, вся белая, зажав щеки ладонями.

— Ха, испугалась! Видала, как я ее…

Девочка молчала. Но и без слов было ясно: высоко поднялся я в ее глазах и все из-за одной несчастной гадюки, которую, может быть, не стоило убивать.

Мы обошли змею стороной.

Теперь Верка очень внимательно глядела под ноги. При каждом шорохе она хваталась за мою руку. По правде сказать, не очень приятно знать, что на такой солнечной луговине есть змеи.

Огромная желтая бабочка вдруг сорвалась с кустика полевой акации и замелькала впереди.

Махаон! Настоящий!

— Вон он! Вон! — завопил я, бросаясь в погоню. Я сразу забыл обо всем на свете и мчался, прыгал, летел, стараясь догнать стремительную бабочку.

Махаон повернул к березняку, покружился над зарослью синих цветов и снова полетел вперед.

Вот я догнал его. Раз-раз! Мимо. Раз! Мимо. Сачок короток, палка обломлена.

А бабочка помчалась с такой скоростью, что через минуту исчезла из виду.

Эх, и надо же было бить ту проклятую змею…

А Верка между тем к кому-то подкрадывалась. Хлоп. Поймала.

— Эй, кого ты там?

— А вот, иди…

— Кого поймала?

— А этого… махаона…

— Врешь?

В ее сачке действительно сидел большой желтый, с черными узорами, драгоценный махаон. Она поймала его на том же кустике цветущей полевой акации. Любят они акацию, что ли?

Осторожно-осторожно мы достали прекрасную бабочку. Вот она уже шуршит в отдельной коробке.

— Ты его себе?.. — печально спрашиваю у Верки.

— Нет… Я тебе…

Так началось мое знакомство с настоящими лесными бабочками. Впоследствии отец все чаще брал меня в лес, и редкие бабочки пополнили мою коллекцию. Я поймал аполлона, переливницу, даже тополевого ленточника — крупную темную бабочку, с белыми пятнами и перевязками. О каждой из них можно было бы написать не одну страницу, но расскажу я только, как ловил действительно большую редкость для севера — бабочку «мертвая голова».

Это таинственное насекомое очень привлекало меня. В журнале «Вокруг света», что сбивчиво читал нам Юрка, рассказывалось, как француз-ученый Морель заблудился в лесах на Амазонке. Он погнался за необыкновенной гигантской бабочкой, и она завела его в такие дебри, откуда не смог он выйти назад. Сорок лет прожил в лесах отшельником Морель. Множество насекомых он собрал. Такой коллекции не было ни у кого в мире.

Но за столько лет жизни без людей Морель разучился говорить, забыл свое имя. Полубезумным стариком вернулся он на родину — был случайно найден какой-то научной экспедицией. В предисловии говорилось, что основой для повести писатель Беляев взял действительный случай.