Дибаш Каинчин - У родного очага

• Название: У родного очага
• Автор: Дибаш Каинчин
• Издательство: "Известия"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

В книгу алтайского прозаика Д. Каинчина вошли повести и рассказы. В повестях прослеживается становление нового быта в алтайской деревне от первых колхозов (повесть «Голова жеребца») до наших дней (повесть «Крик с вершины»). Герой последней повести молодой чабан, наш современник, чей труд с большим знанием и уважением описан автором. Жизнь современного села, труд и заботы чабанов, табунщиков, механизаторов, сельских интеллигентов составляют содержание его рассказов.

---

Сколько пролежал, не помнит. Приподняв голову, выглянул. Было тихо, не раздавалось ни звука. Удлинялись тени — это садилось солнце. Отара уже выбралась в долину. Гнедко постоял, постоял и медленно двинулся к дому. Чабан высунул мелкокалиберку и напряженно, ждал. Мошкара вилась в воздухе. Шелестел арал. Глухо бурлила речушка… Чабан уже с трудом различал мушку. Тогда он, осторожно пятясь назад, отполз в ложбину, вскочил и побежал домой…

Жена чабана проснулась ночью. Лежа в темноте, она все соображала, что бы это могло ее разбудить. Потом вздрогнула и положила руки на живот. Женщина гладила живот и улыбалась от счастья. «Хорошо бы сын… И, наверное, сын», — подумала она. В народе говорят, если на лице беременной женщины выступает краснота — у нее родится сын.

Носила она свой плод тяжело, не так, как в первый раз, когда родила дочь. А муж на днях ей сказал, что во сне покупал ружье. «Надо сына, — улыбалась в темноте жена чабана. — Дочь у нас есть. И муж будет рад. Ему нужен сын. Помощник…»

Серое, неясное пятно проступало наверху. Это светился дымоход. Рассветало. Муж ее лежал на другой кровати у дверей. Обычно он спал снаружи на сбитой им самим лежанке, чтобы быть поближе к овцам. Она и не услышала, как он пришел ночью. Весь день она стирала, спала крепко. Приглядевшись, женщина увидела, что муж спит одетым. У изголовья стояла мелкокалиберка.

Вдруг под стеной злобно заворчал Тайгыл и — взорвался бешеным, злобным лаем, словно наскочил на кого-то. Муж тут же вскочил с кровати, схватил винтовку и выбежал из юрты. Лай собаки то удалялся, то свирепел с новой силой. И вдруг тишину ночи вспороли выстрелы мелкокалиберки: «Чт-чт!» Овцы шумно шарахнулись в загоне.

— Ай! Ай! — крикнул муж.

Овцы стихли. Смолк и Тайгыл.

Женщина хотела встать, но раздумала. Еще было рано, а в постели было так тепло, рядом жарким комочком посапывала дочь. Она опять прислушалась, но больше не доносилось ни звука. Выстрелы ее не напугали. Муж всегда стрелял по ночам, чтобы вызвать в горах эхо и отпугнуть от загонов зверей.

Его долго не было, и женщина стала подремывать. Потом она услышала, как он пришел, тяжело дыша, и встал на пороге. Женщина открыла глаза и испуганно приподнялась: в лице мужа не было ни кровники, глаза — расширенные, страшные. Он вздрагивал и непроизвольно оглядывался на дверь.

— Вставай. Разожги огонь. И побыстрей! — сказал он хриплым, чужим голосом.

Женщина соскочила с кровати, разгребла в очаге золу, под которой мерцали жаркие угольки. За ночь очаг не успел погаснуть. Муж торопливо внес дрова. Руки у него дрожали. Он нервно потер ладони, подул на них, словно они у него замерзли, сунул под мышки.

— Да что с тобой? — испугалась жена.

— Ничего. Ничего, говорю! Разжигай огонь. Ставь чай, — так же хрипло, жестко сказал муж и быстро вышел из аила. Женщина, как тень, двинулась за ним следом. Муж резко обернулся.

— Я сказал: ставь чай! — сказал он строго.

— Да что случилось? Скажи!

Чабан не ответил, исчез в густом сыром тумане, наплывавшем широкой белесой пеленой от врала.

В юрте, проснувшись заплакала дочь. Женщина вернулась, приласкала девочку, и та уснула. Очаг разгорелся. Женщина заполнила чайник и повесила его над огнем, подгребая угли, она сидела у очага и прислушивалась — не слышно ли шагов мужа. Вода вскоре закипела, а его все не было. Он появился неслышно, вошел и присел к огню. Жена налила ему чай в пиалу. Муж долго, сосредоточенно смотрел в огонь, лицо его было бледным, губы вздрагивали.

— Чего ты молчишь? Что с тобой? —  спросила его жена.

— Ничего. Ничего, — ответил он. — Слушай, что я тебе скажу. Я, наверное, заболел. Не по себе чего-то. Наверное, ночью напали на меня духи Предков. Я решил съездить к Аакы, попросить, чтобы он благословил меня. Заверни мне с собой баранью лопатку. Я сейчас же еду. Отару выгонишь сама. Дальше холма не ходи. И не бойся. Ничего не бойся. Я тебе точно говорю… Ну, я поехал…

Весь день женщина, собака и девочка пасли отару. Звонкий смех и голосок девочки, визг и лай разыгравшейся собаки пугали овец и беспрерывно сбивали их в кучу. Женщина сидела на пригорке и чутко оглядывалась по сторонам. Малейший треск и шорох в кустах настораживал ее. Она вздрагивала и прижимала в испуге руки к груди и чувствовала, как падает в страхе сердце. Весь день она гадала, когда вернется муж. Она знала, что ехать ему до Аакы — целый день, и день — обратно, и потому с ужасом ждала наступления ночи. Раньше ей тоже доводилось оставаться с отарой. Каждому чабану приходится по той или иной причине отлучаться на день иди два и оставлять на жену отару. Но ведь это было раньше, а теперь…

К вечеру женщина загнала отару в загон, привязала собаку, уложила дочь, а сама все сидела, прислушиваясь. В полночь залаял Тайгыл, и ей стало по-настоящему страшно. Она слушала его лай, думая, что собака разволновалась по пустякам и скоро утихомирятся, но Тайгыл лаял все возбужденнее. И женщина вдруг взяла себя в руки и успокоилась. Ей не на кого было надеяться: рядом с ней была ее маленькая дочь, скот, ее дом, а в животе толкался новый ребенок. Она могла рассчитывать только на себя. Женщина сняла с крючка мелкокалиберку и вышла из аила.

Ночь была такой тихой, что она слышала, как в арале плескалась река. Потом до ее слуха донесся стук копыт: кто-то переезжал вброд речушку. Вот копыта застучали по каменистому берегу, отдаваясь в горах. Женщина сжала винтовку. Собака вдруг смолкла, видно, сорвалась с привязи я унеслась куда-то в темноту. Вдруг она взвизгнула.

— Чу, чу! Вот шальной! — раздался знакомый голос.

«Муж», — выдохнула женщина и улыбнулась.

Вскоре из-за кустов вынырнуло темное пятно, приблизилось к коновязи и замерло. Громко фыркнула лошадь. Всадник спрыгнул на землю, тихо кашлянул, снимая седло. Женщина скорее почувствовала, чем разглядела, как он снял с коня узду. Послышался шлепок по крупу и мерный дробот удаляющихся копыт. Из темноты вынырнул Тайгыл и сел у ее ног.

— Муж, — радостно прошептала женщина.

— Здравствуй, жена. Вот я и приехал, — сказал, подходя к ней, чабан.

Они молча вошли в аил. Сели у очага, и в неверном свете притушенных углей женщина увидела, что муж улыбается. Он расстегнул комолый, промокший плащ и осторожно выпростал из его складок бумажный кулек с пряниками.

— Это дочке, — кратко сказал он. Голос прежний, обычный. — Не плакала она? — И добавил: «Съездил. Хорошо, Аакы был дома. Посмотрел меня, обряд совершил. Сразу стало легче. Точно и не болел. Аакы сказал: „Духи древних кыпчаков звали тебя к себе“. Но бояться тебе нечего, сказал. Алтай-батюшка не отпустит. Срок твоей жизни еще не вышел, дети не выросли. Остерегайся только, сказал, двух вещей: лошадиных копыт и горькой воды…»

С того дня гнедко у чабана стал пастись совершенно свободно. Он быстро вошел в тело, весь лоснился, а грива и хвост у него так оправились, точно их месяц расчесывали костяным гребнем. Тайгыл исчезал дня на три, бегал к молоденькой сучке у чабана Акара, пасшего свою отару за соседней горой. Чабан каждый день приносил из леса полную корзину ягод, и его маленькая дочка ходила вся перепачканная красным соком. У жены чабана вспух и разболелся язык от непрестанного щелкания кедровых орехов. Чуть ли не на другой день в аил понаехал народ. Чем-то очень довольный, хлопнул чабана по плечу:

— Ай, молодец! Прямо скажу, молодец. Ну, пусть в твоем доме будут уют и покой. Выпьем!

А потом чабан сел на гнедка и отвез мелкокалиберку своему другу чабану Акару. Ведь он брал ее у него на время. Потом он ездил на зимовье, косить, сушить и метать в зарод сено. Отару пасла жена чабана с маленькой дочкой и собакой Тайгылом. И однажды, перегоняя овец через ручей, женщина наткнулась в арале на рваную, втоптанную в землю фуфайку. Она, зацепив хворостинкой, подняла ее на свет, долго разглядывала, а потом размахнулась и забросила подальше в трясину.

Вскоре жена чабана и сама поехала в гости к своей близкой подружке — жене чабана Акара. И от нее узнала, что муж ее в тот день побывал не только в юрте Аакы, но и ездил дальше — в аймачный Совет, и заходил в дом, где остановились люди, которые разыскивали в горах «того» человека.

А перед самым Новым годом жена чабана родила ему сына…

Талкан

Перевод с алтайского А. Кузнецова

Сабу идет по родному селу. Нет здесь ни улиц, ни проулков — каждый ставил свою избу с аилом там, где ему понравится. В конце концов вышла такая же неразбериха, как у звезд на небе. Гость из другого села ни пройдет, ни проедет, если даже и видит крышу дома, в который ему надо попасть. И объясняют ему дорогу примерно так: «Вот войдете во двор Шыранкая, перелезете через вон ту изгородь, обогнете избушку Карганака, ту, что с побеленными оконцами, пройдете мимо юрты, из которой, видите, идет большой дым, а там покажется новая коновязь…» Вот и попробуй пройти-проехать!..