Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 1

• Название: Александр Дюма Великий. Книга 1
• Автор: Даниель Циммерман
• Издательство: ТЕРРА; Физкультура и спорт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00857-5

Подробная биография — настоящий путеводитель по творчеству Александра Дюма-старшего (1802–1870) — принадлежит перу известного современного романиста, лауреата многочисленных литературных премий Даниеля Циммермана.

---

Шатобриан освободился от всего — от людей и от идей, сторонником которых он себя считал. «Я пребывал в уверенности, что г-н Шатобриан рассматривал отныне партию, к которой принадлежал, как погубленную, видел будущее в республиканском образе мыслей общества, но оставался тем более верен своему делу именно потому, что полагал его не столько стоящим, сколько обреченным». Александр заметил ему, что он — как раз и есть республиканец, хотя и сам того не знает. Не до такой степени, поскольку у Шатобриана случались и проблески трезвости во взглядах на политику. Вместе они вышли пройтись по городу. Мимо памятника, воздвигнутого в память о швейцарцах, защищавших Тюильри 10 августа 1792 года. Только вот для Шатобриана это хорошее воспоминание, а для Александра:

«— Беда лишь в том, что пролитая за монархию кровь была куплена у республики, и гибель швейцарской гвардии была по существу аккуратной платой по векселю».

На памятнике выбиты имена солдат, павших в тот день. Александр задает каверзный вопрос: какие дворянские имена могли бы фигурировать на подобном же памятнике, будь он поставлен во Франции? Шатобриан вздыхает:

«— Ни одно, — говорит он.

— Можете вы это понять?

— Отличнейшим образом: мертвые не дают себя убить».

И ему трудно возразить. Они вступили на мост над одним из рукавов озера. «Г-н Шатобриан достал из кармана кусок хлеба, положенный туда за обедом, и начал крошить его в озеро; тотчас с дюжину водяных курочек отделились от камышового островка и спешно бросились оспаривать друг у дружки еду, приготовленную для них в этот час рукой, написавшей «Гения христианства», «Мучеников» и «Историю последнего из Абенсераджей»[133]. К счастью для них, водяные курочки в принципе читать не умеют. «Со временем полученное мною впечатление все разрасталось, и я никогда больше не пытался свидеться с г-ном Шатобрианом из страха, что он окажется не таким, каким я его тогда увидел, и что эта перемена нанесет удар по тому религиозному чувству, которое я к нему питал». Вот причина, по которой через несколько лет божественный автор «Гения христианства» станет свидетелем на свадьбе у Александра в мэрии, а не в церкви.

Порою реальная действительность настигает Александра. Он читает в швейцарской газете сообщение об осуждении на смерть двух республиканцев, захваченных в Сен-Мерри. Муки совести, отвращение, усталость. «О! Когда же будет закрыта эта книга [расчетов, «в пользу смерти, ведущаяся между народом и королевской властью»] и брошена со словом «свобода» на печати в могилу последнего мученика?

Я шел, и эти мысли волновали мне кровь, я шел, не замечая ни времени, ни расстояния, видя вокруг себя кровавые сцены июля и июня, слыша крики, пушечные и ружейные выстрелы; я шел, как тяжело больной, поднявшийся с постели и бредущий в бреду в сопровождении призраков своей агонии». Пошел дождь, тишина. Совсем молоденький юноша Франческо подходит к нему и предлагает свои услуги в качестве гида. Александр нанимает его и в последующие недели проникается к нему почти отцовскими чувствами. И еще не наступил час их мучительного расставания, когда Александр оставляет однажды свою визитную карточку в замке Араненберг, недалеко от Констанца. Здесь в изгнании живет Гортензия де Богарне, дочь Жозефины, ставшая герцогиней де Сен-Лё, экс-королева Голландии, после того как против своей воли была выдана своим отчимом Наполеоном за Луи Бонапарта, вместе с которым они произвели на свет Наполеона III Малого. Кстати, Александр не упускает случая повстречаться с этим молодым человеком и пожать ему руку[134].

Болезненная застенчивость Александра Великого известна. Стоило ему войти в парк Араненберг, как он уже «скорее расположен вернуться назад, чем продолжать мой путь». Вдруг на повороте в аллею замечает он Гортензию и ее отпрыска. «Первым моим движением было обратиться в бегство; но было слишком поздно, меня заметили». Он приближается смиренно, еле сдерживая себя, чтобы не упасть на колени, кланяется. Целует руку, получает приглашение на ужин, ликует, теперь он не бедный сирота, которого из милости принимают в замке, теперь он известный писатель, одно имя которого открывает ему все двери. Гортензии сорок девять лет, она неплохо сохранилась, не стоит описывать в высшей степени уважительные ухаживания Александра. На десерт объявляют мадам Рекамье. Он трепещет, «еще одна королева, королева красоты и разума», и доказательство тому — в числе других — ее любовные связи с Бенжаменом Констаном и Шатобрианом. Сколько же лет ей может быть? «Держу пари, что не больше двадцати пяти», на самом деле — тридцать с небольшим, «правда, я видел ее только вечером, в черном платье, голова и шея под вуалью того же цвета» и при выигрышном для нее свете свечей. Уже ребенком Александр умел нравиться пожилым дамам, он простирает руки, умоляя Гортензию сесть за пианино и спеть романсы, музыку к которым сочинила она сама, она обладала этим небольшим светским талантом и не слишком заставила себя упрашивать. Александр никак не хочет спуститься на землю: помните, тот, который вы написали по просьбе вашей матери, когда император уже обдумывал свой развод с нею? Печальное воспоминание, Гортензия осушает слезу, плохо то, что у нее случаются провалы в памяти. Но не у Александра, старшая сестра часто пела ему этот романс когда-то, и, кроме того, как всегда, он серьезно подготовился к визиту и вот уже декламирует вслух вирши, которые играют роль слов романса. Гортензии удается преодолеть волнение:

«Она пробежалась пальцами по клавишам, послышалась жалобная прелюдия, потом она запела, вкладывая в пение всю душу, и с тем же самым акцентом, с которым, должно быть, пела она и Наполеону.

Не думаю, чтобы кто-нибудь испытал то же, что я, в тот вечер».

Еще раз спасибо, что пришли, надо бы еще увидеться, хотя бы раз, почему бы вам не прийти завтра утром позавтракать вместе с нами, Александр не может отказать. Прогулка перед завтраком, Гортензия повисла у него на руке. Она спрашивает о парижских новостях. Он рассказывает об июньских волнениях, он их видел собственными глазами, но не участвовал, будучи сторонником «республиканского образа мыслей общества», а от «республиканцев-революционеров» он отошел. Гортензия плохо понимает эти нюансы. Тогда он дает ей урок республиканской типологии. Первая категория — социалисты, или «республянцы», это невежды и безумцы. «Правительство делает вид, что страшно их боится, и очень бы рассердилось, если бы их не было, так как их теории — это колчан, из которого оно берет свои стрелы». Затем следуют «республиканисты», которые хотели бы применить для Франции «швейцарскую, английскую и американскую конституции», не понимая в «своем искусственном применении, что народная конституция может лишь тогда оказаться действенной, когда рождается из географической ситуации, следует из национальности народа и гармонически сочетается с его нравами».

Есть еще и другие, полагающие, что мнение — это не что иное, как васильковый сюртук, жилет с широкими лацканами, развевающийся галстук и остроконечная шляпа; крикуны и пародисты, они провоцируют мятежи, но остерегаются принимать в них участие, возводят баррикады, но умирать на них предоставляют другим, компрометируют друзей, но скрываются, как будто скомпрометировали их самих; так вот эти — тоже еще не республиканцы, а «республикеты». Возможно, что здесь Александр дает портрет Пешё д’Эрбенвиля, но уж точно, что он годится и для Жюля Леконта, который вскоре перевернет всю жизнь Александра.

«Истинные республиканцы» — это «пуритане и мученики», убитые или захваченные в Сен-Мерри, и похвальное слово которым, произнесенное Александром, мы только что цитировали. Он ими восхищается, но в их число больше не входит. Он перестал быть врагом правительства, не принимая его, но и не отвергая, просто терпит. Гортензии кажется, что с подобными убеждениями он, должно быть, считает Наполеона тираном. Но все гораздо сложнее. Александр охотно берет на себя функции педагога, когда речь идет об экс-королевах. Конечно, для Франции Наполеон был «человеком реакционным», но «всюду, где он прошел, он посеял зерна революции», отсюда ее всходы повсюду в Европе одновременно с национализмом. Гортензия возобновляет попытку: а если бы герцог Рейхштадский не умер меньше чем три месяца назад, был ли у него хоть малейший шанс заменить однажды своего отца? Александр непреклонен:

«— По моему мнению, сударыня, у таких людей, как Наполеон, нет ни отца, ни сына; они рождаются, подобно метеоритам, предрассветным утром, освещают небо своим стремительным росчерком вдоль горизонта и теряются в вечерних сумерках».

Гортензия, однако, настойчива: стало быть, ее собственному сыну никогда не быть у власти? Предположим, что он об этом мечтает, какой же совет мог бы дать ему Александр? Вернуться к реальности. А если он будет настаивать? Ответ Александра, якобы данный тогда, сентябрьским днем 1832 года, или пусть даже написанный год спустя, все равно поразителен с точки зрения точности политического анализа и удивительного чувства Истории: