Василий Стенькин - Без вести...

• Название: Без вести...
• Автор: Василий Стенькин
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1970

В основе романа «Без вести...», отмеченного в 1984 г. дипломом и премией КГБ СССР как одно из лучших произведений о чекистах и пограничниках, лежит документальный материал.

Книга рассказывает о патриотизме, духовной стойкости и мужестве советских людей, оказавшихся после войны в разлуке с Родиной и не щадивших своей жизни ради того, чтобы снова встретиться с ней.

В романе раскрываются коварные приемы и методы деятельности буржуазных разведок и находящихся у них на содержании зарубежных антисоветских организаций, таких, как Народно-трудовой союз (НТС).

---

Присел на свою койку и с необычайной тщательностью принялся складывать полотенце.

Иннокентий поглядел, поглядел да и спросил:

— Скажи, Анджей, а в чем смысл жизни?

— В праведности, — мгновенно отозвался Глущак, — только она научает целомудрию и рассудительности, справедливости и мужеству, а полезнее их ничего нет для людей в жизни...

— А в чем пороки нашего века?

— В высокомерии и тщеславии. Все зло на земле от них: убийство и вероломство, коварство и растление, мятеж и хищение, клятвопреступление и беззаконие... — Анджей помолчал и прибавил: — Жизнь познается опытом, но слишком часто люди уносят свой опыт в могилу, не поделившись с близкими.

— Я хотел спросить... — неуверенно проговорил Иннокентий. — Ты ответишь?

— Почему же, конечно. О чем ты желал спросить?

— Ну... О твоем опыте. Услышать историю твоей жизни. Ты никогда ничего не говорил о себе.

— Скитания по свету приучили меня к осторожности. А историю своей жизни я тебе поведаю... Хотя, зачем тебе? Ничего интересного. Ну, в двух словах: я поляк, только немцам в этом не сознавался...

Тяжелая судьба у меня. Светлых дней мало досталось... Жили мы на хуторе. Средне жили. А если по правде сказать, плохо жили, бедно, в темноте и дикости. Ну, полюбил я девушку из соседнего хутора. Ее звали Ядвига. Маленькая, хрупенькая, тихая. Две весны и два лета не решался сказать ей о своей любви. Потом собрался с духом, говорю: «Может, поженимся осенью?» Что же, — отвечает Ядвига, — если родители благословят... — Он вздохнул, зашмыгал носом. — Без времени оборвалось наше счастье... Ты не уснул еще?

— Нет, нет. Рассказывай дальше.

— Отец принудил Ядвигу выйти замуж за богатого вдовца. Она не перенесла беду, бросилась с крутого обрыва в Буг. Ну а меня через год отец определил в монастырь... Вот так, значит. Прожил я в монастыре десять лет.

В тридцать девятом пришла Красная Армия. Мы стали российскими подданными. Наш настоятель и старшие братья днями и ночами молили бога послать кару на большевиков, предавали анафеме их власть и законы. Темными ночами мы ходили по хуторам, разносили божьи молитвы и листовки. Бывало, носили мирянам и похуже того. В общем за эти деяния попал я в лагерь. Ты не спишь? Да, всякое было... Служил в войске польском... Генерал Андерс загнал нас в Африку, а там — за колючую проволоку угодил. Не выдержал — сбежал, стал американским солдатом. Ни чинов, ни капитала не нажил. Сейчас вот хочу поискать счастье за океаном...

В общем, исколесил чуть не весь божий свет. — Глущак снова глубоко вздохнул, помолчал. — А что постиг? Разве только то, что моисеевы заповеди заменил собственными. Только у него было десять, а у меня — пять. Слушай, Каргапольцев, мои заповеди и делай зарубку на своем носу. Так ведь русские говорят? — Глущак нервно зевнул, что-то пробормотал невнятное и продолжал:

— Заповедь первая. Злодеев на земле больше, чем добрых людей. Такой человек готов пожертвовать благополучием всех остальных ради достижения собственного блага.

Заповедь вторая. Братство, свобода и равенство — суть бессмысленные понятия. Самой природой установлено неравенство умов, характеров и способностей. А раз нет равенства, не может быть свободы и братства.

Заповедь третья. По закону естества прав тот, кто силен. Почему волк безнаказанно расправляется с овцой? Потому что он сильнее.

Заповедь четвертая. В наше время власть веры заменена властью золота. Только золото и деньги обеспечивают человеку роскошную жизнь, почет и уважение. На пути к золоту все деяния благословенны.

И пятая заповедь. Человек сотворен господом, как индивидуальность, как единица, потому главным законом общества должен быть: «Каждый за себя, один бог за всех...» Я думаю...

— Позволь, Глущак, — не вытерпел Иннокентий, — но ведь твои заповеди — это и есть фашизм!

— Не знаю, Каргапольцев. Я живого фашиста видел только после окончания войны.

Заповеди Анджея Глущака привели Иннокентия в состояние крайнего угнетения, словно сдавили горло. Не хватало воздуха. Не включая света, он стал одеваться.

— Вижу, не сумел я обратить тебя в свою веру... Ну, бог с тобой!

Иннокентий вышел на верхнюю палубу, глубоко задумался: «Кто я, в конце концов, зачем еду в такую даль?» Горькое раскаяние острой болью билось в сознании: «Вместо того, чтобы продвигаться на восток, к родине, меня везут в обратную сторону. Именно везут, как когда-то везли невольников».

Теплоход все дальше и дальше уходил на запад, то поднимаясь на высокие валы, то словно проваливаясь между ними... Иннокентий не заметил, как занялся рассвет.

После бессонной ночи, когда Глущак с такой откровенностью изложил свои чудовищные заповеди, их отношения изменились: «библейская мудрость» Глущака стала вызывать раздражение. Правда, Анджей вел себя по-прежнему, словно ничего и не произошло. Собственно, ничего ведь и не случилось. Просто один изложил свое мировоззрение, а второй выслушал.

Но вот Глущак сам вернулся к своему разговору. Они сидели в ресторане, пили сухое вино, равнодушно наблюдая за танцующими парами.

— Вижу, Каргапольцев, не приемлешь ты мои заповеди. Мало тебя терла жизнь. А ничего, со временем согласишься! Я просто хочу стать тебе другом. Не ведаем, сколько времени и как придется нам идти рядом.

Иннокентий неопределенно пожал плечами. Между тем Глущак, отхлебывая маленькими глотками вино, продолжал:

— В священном писании сказано: «Друг новый — то же, что вино новое: когда оно сделается старым, с удовольствием будешь пить его».

Хотелось подняться и уйти, чтобы не слышать его вкрадчивую речь. И уйти, вроде бы, нельзя: Глущак хорошо знал английский язык и без его помощи будет трудно.

Анджей расценивал молчание Иннокентия по-своему, как податливость, и тоже рассчитывал при случае выгодно использовать его в своих целях.

Наконец, долгий путь был завершен. Теплоход входил в Нью-Йоркский порт...

Каргапольцев и Глущак стояли на верхней палубе, забитой пассажирами, волновались: что-то их там ожидает... А другие пассажиры... Одни орали от восторга, другие, никого не стыдясь, вытирали слезы. Совсем незнакомые люди обнимались и целовались, поздравляли друг друга с приездом в страну, где будет все: и свобода, и счастье, и богатство.

Указывая на видневшуюся вдали статую Свободы, Глущак взволнованно положил руку на плечо Иннокентия, спросил срывающимся голосом:

— Знаешь, какими словами встречает нас Америка? Вот, слушай... — Он выдернул из кармана записную книжку. — Вот... На цоколе статуи высечено: «Дайте мне ваших уставших, нищих, жаждущих дышать свободно, несчастных, отвергнутых вашими неприветливыми берегами». Прямо о нас с тобой. Господи, сделай, чтобы эти желанные берега утолили нашу жажду, дали успокоение измученным душам и благополучие!

Общий восторг передался и Иннокентию: ему тоже хотелось верить, что в Америке его ждет счастье.

Между горными каскадами Сьерра Невады и береговыми хребтами протянулась благодатная калифорнийская долина. Среди ее вечнозеленых садов, золотистых пшеничных полей и черных нефтяных вышек затерялся неприметный городок Нью-Эймс, или «Неймс», как называли его местные обитатели.

Узенькие улицы северо-восточной окраины Неймса заставлены маленькими стандартными домиками. На их фоне выделяются школа, ресторан «Цветущий клен» и церковь.

Но подлинным украшением этой части города является кирпичный особняк мистера Гая Джексона, отделанный мраморной крошкой. Широкая застекленная веранда, балкончики, вычурные перила мезонина.

Уже две недели в одном из тоскливых, стандартных домиков живут Иннокентий Каргапольцев и Анджей Глущак. Живут, осваивают бесчисленные американские впечатления.

Нью-Йорк оглушил и ослепил Иннокентия: столпотворение зданий, гул, скрежет и звон машин, будто бессмысленное нагромождение камня, бетона, стали, стекла... Ему стало страшно.

И вдруг — Неймс... Тишина апельсиновых рощ, склоны гор, напоминающие родные места; забавные домики, наконец, непривычная работа и новые отношения. Все это надо было хорошо понять и осмыслить.

В том году на плантациях Гая Джексона созрел небывалый урожай. Ровный строй раскидистых деревьев, увешанных оранжевыми плодами, уходил почти до самой черты горизонта. Многие тяжелые обязанности возложены на машины, а вот изнурительная работа — сбор апельсинов, лимонов и мандаринов выполняется так же, как и в далекие времена — вручную.

Гай Джексон заблаговременно подал в Посредническое бюро заявку на потребное количество рабочих. На его плантациях работало уже около сотни батраков, преимущественно мексиканцев.

Солнце безжалостно палит головы и плечи. Грязный, соленый пот стекает по пыльным лицам. Все работают сосредоточенно, молча. В первой половине дня еще можно услышать задорную мексиканскую песню или острую мужскую шутку, а под вечер — только злые окрики и глубокие вздохи.