Константин Паприц - На Волге

• Название: На Волге
• Автор: Константин Паприц
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1881

Тяжела и беспросветна жизнь пастушонка Ваньки. Одна отрада в его жизни — одиночество на природе, один друг — собака Волчок.

Но вот в поволжское село, где прозябает Ванька, приезжает молодая учительница, воодушевленная идеями народников. Впервые мальчик узнал привет и ласку, впервые перед ним засиял свет знаний…

Единственная повесть рано умершего (в 25 лет) писателя. Текст издания «Русская мысль», № 9, 1881 в современной орфографии.

---

«Где-то теперь она?… Ни одного письма еще здесь от нее не получила… Милая, добрая, спасибо тебе, — ты много радости дала твоей несчастной барышне. Хотела ведь приехать во мне, но будет уже поздно, — мучительно подумалось Лизе. — Поплачет обо мне, сходит на кладбище, молитву прошепчет, — ту молитву, которая так горячо несется из груди народа?. Она и Ваня… разве мало двух любящих?… Она Ваню к себе возьмет… Все будет хорошо. Старушка воспитает его…»

В тишине раздаются слова Вани:

— «Господь обещал пощадить город и для 20 праведников».

«Вот как он уже хорошо читает. Ведь я его научила… Может хоть один честный… О, дай-то Бог!»

— «Да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть найдется десять. — Пощажу и для десяти, — отвечал Господь».

Лиза прислушалась к последним словам. Они ясно, отчетливо донеслись до нее.

— Ваня! — вдруг начала она, когда он замолчал в ожидании, прикажет ли она читать дальше. — Понял ли ты, что прочитал? Я скажу тебе. Люби мир и людей из-за этих десяти праведников. Значит, есть силы и любовь у того народа, который произвел их. Ваня, верь, что придет время, когда правда победит, зло уменьшится. Люби их, — они сами несчастны. И за что же ты возненавидишь всех, когда между ними есть и праведники, в которых все спасение и надежда?… Не только десять, — одного найдешь, из-за него прости всех и их полюби.

Лиза совсем впала в изнеможение, — так горячо проговорила она эти слова. Ваня смотрел в пол, слушая ее с глубоким вниманием. Иногда он вытирал кулаком набегавшую слезу и продолжал слушать. Прошло несколько времени. Где-то сверчок трещал, да тяжело дышала, иногда покашливая, Лиза. Она в последний раз сеяла любовь, чтобы люди со временем собрали жатву.

— Ваня, ты ведь в горе вырос, тебе легче будет жить. Честно живи, — начала было она, но голос пресекся. — Нет, не могу, устала, — с каким-то даже отчаянием прошептала она. — О, зачем я не могу жить! — вырвался у нее крик. Обняв Ваню, она стала смотреть в его влажные глаза. — «Вот плачет, меня жаль», — думала она, а у самой что-то жгло и ныло в груди. Лиза пристально смотрела на него.

«В душе у меня читает», — подумал тогда Ваня. Он встал, чтоб уходить.

— Сегодня мне что-то нехорошо… Завтра опять легче будет, — старалась она утешить его. — Прощай, милый!!

Лиза привстала с кресла, крепко обняла его и в бессилии опять опустилась. Потупя голову, Ваня шел к двери.

— Подожди еще, — вдруг позвала его Лиза и, быстро вскочив, три раза его перекрестила. Она страстным, долгим поцелуем приникла к его лбу. — Милый, спасибо тебе! — прошептала она.

Через минуту Ванька ушел. Лиза осталась одна. Ей вдруг показалось, что этим жгучим поцелуем она простилась со всем миром. И в эту минуту почувствовала такую любовь в нему, такое страстное желание помочь в его страданиях, что мысль о смерти снова показалась ужасной. Но тогда же Лиза поняла, что уже все кончено. Возбуждение было слишком сильно: едва дошла она до своего места, едва схватилась за кресло, как тихо, будто подкошенная, без чувств упала в него. Опять светлая, глубокая ночь осеняла землю и в золотистом свете луны переливалась река. Уже небо алело на востоке и на горизонте стояли багровые облака с каким-то трепетным, розовым отблеском.

IX

Зыбин никогда не мог забыть оскорбления, нанесенного ему мадамой, как в злобе он называл Лизу, а главное — Ванькой. Рука довольно сильно вспухла и беспрестанно напоминала дерзость мальчишки-пастуха.

«Вот посмотрит негодяй, я его упеку! — в бешенстве твердил он. — Да и мадаме спуску не дам… Ишь любовника себе нашла», — повторял он, изобретая им месть и забывая, что Ваньке всего 13 лет. На первое время нужно было скрыть скандал, и Иван Степанович, как тонкий дипломат, сдерживал свои порывы. Ваньке было легко отомстить, — Василий кругом задолжал старику Зыбину, так что орудие у них было в руках. Лизу он решил пока неотступно преследовать, рассказывать про нее разные ужасы крестьянам, а главное — об ее безнравственности, и выжидать удобного случая для более серьезных действий. И вот, в один прекрасный день, гроза над Ванькиной семьей разразилась. Зыбин требовал немедленной уплаты всех долгов, а они составляли весьма чувствительный для Василья куш. Он снова валялся в ногах, Христом Богом заклинал их спасти его от нищенской сумы, клялся, что уплатит долг через месяц, но старик не сдавался.

— К нам уважения не имеете, а нам вашего брата не нужно, — важно говорил он.

— Ужь мы ли вашу милость не почитаем? Мы ли Бога не молим за ваше здравие? Господи, кто же благодетели наши окромя вас! — слезно умолял Василий, ползая в ногах старика.

— А что Ванька твой с сыном моим Иваном в лесу сделал, а? — вдруг грозно промычал Зыбин, — аль не знаешь? Так знай это! — и он рассказал историю в лесу в совершенно искаженном виде.

— Учительша сама свидание ему назначила, а Ванька вишь в защитники полез; так понимаешь ли, дурак ты эдакий, каково моему сердцу родительскому приходится, если всякая дрянь, плевка не стоящая, сына моего обижать будет?… Ну, пошел вон! Так и быть, две недели сроку даю, только знай, чтобы мальчишке было примерное наказание. Выдери, при всей деревне, да так, чтобы век не забыл.

Василий с облегченным сердцем вышел от Зыбина, давая клятву так выдрать Ваньку, как еще никого в деревне не драли.

«Вишь, окаянный, семью свою губить захотел!.. Так я же покажу ему себя, узнает силу отцовскую!..» И вечером того же дня решил привести свою угрозу в исполнение.

Ровно через два дня после описанной сцены у Лизы Ваньку выдрали и затем посадили в амбар.

— Съест тебя домовой! — проговорил Василий, вталкивая его туда.

Аксинья тупо смотрела на все происходившее, а сестренки спрятались по углам и пугливо оттуда выглядывали.

* * *

Ночь. Ванька в амбаре сидит. Давно заснула деревня. К тихом ночном воздухе ясно донеслись до него десять ударов колокола с сельской колокольни, и опять все стихло. В маленькое окно амбара смотрит клочок неба, покрытого грозовою тучей. Кругом такая темнота, хоть глаз вымоли. Стонет сердце у Ваньки, но ни одной слезы не проронил он сегодня.

«Уж как мучал, — думает он, в ожесточении, об отце, — а все же я не крикнул, слезинки не выронил…»

«Проклятые! — стиснув зубы, повторяет он, — за что били-то? Разве мои вина? Небось, сам отец пропивает все добро, а меня бьют… Проклятые!» — твердил он в страшном ожесточении, и это слово как-то особенно резко раздавалось в общем молчании.

Где-то мышь заскреблась, и опять все стихло. Окружавшая тишина мало-помалу, казалось, смиряла Ваньку. Первое чувство проходило, — злоба была слишком сильна и измучила его. Он в изнеможении опустился на землю; голова выдала от всех воспоминаний.

«Нарочно перед всей деревней… Позор-то какой! — думает он и мучается вдвойне. — А Петька-то Захаров так зубы и оскалил; небось рад, что не его одного дерут. Да и все они радовались, небось. Постылые!» — и он сверкает в темноте своими глазами.

«Господи, только бы она не узнала! — вдруг подумал он о Лизе. — Стыд-то какой. Ведь больна она; узнает, тосковать станет… Как быть-то?… Расскажут ей, все расскажут… Да мне-то ничего, а ей каково?… Господи, что же делать? — в отчаянии твердит Ванька. — Здоровье-то ее плохое. Что будет-то?» — Из ужасе от мысли, что будет, он весь трясется.

«Темь-то какая! — оглянулся Ванька вокруг. — Боязно: ночь, домовой придет. Хоть и говорит Лизавета Михайловна, что домовых нет, а все жутко… Эх, засадили куда! Бросили бы псам лучше уж за одно!» — и вдруг он чувствует, что слезы подступают к глазам.

«Убили бы за раз, чем томить-то по-пустому», — уже совсем заливался Ванька, не стесняясь, что кто-нибудь увидит его. Слезы облегчили его, думы мало-помалу успокоились.

«За что любить-то их? — вспоминаются ему слова Лизы. — Не за что. Все они — волки!» — и кулаки сжимаются в бессильной злобе. Вдруг Ванька вздрогнул: какие-то звуки раздавались в тишине.

«Домовой пришел…» — мелькнуло у него в голове, и в страхе он пятится назад. «Съест тебя домовой», — слышатся ему в темноте слова отца, и, весь трепеща, он дальше прячется в угол.

«Да что же это я? — вдруг сам застыдился Ванька. — Ведь это буренка в стойле ворочается, а я и не весть что…» Немного легче становится на душе, а все-таки жутко.

«Ведь если теперь не пришел, потом будет… Ведь в амбаре он каждую ночь бывает, потому хозяин», — опять думает Ванька и, чтобы рассеять свой страх, решается пройти несколько шагов.

«Что это, словно щекочет кто?» — замирает у него сердце.

Он попал в паутину, и лохмотья ее висят у него по лицу; сам паук выпутывается из своих тенет. Но Ванька не замечает этого и тихо, цепенеющими губами, творит молитву. Он засел в угол и глаза закрывает, чтобы не видать мрака. На верху, под крышей, встрепенулась проснувшаяся птица, а Ванька снова коченеет от страха. Сова где-то прокричала, и слышится ему, что она кричит: «Заест тебя домовой». Он забыл в эту минуту все наставления Лизы и трепетал хозяина.