Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне

• Название: Не прикасайся ко мне
• Автор: Хосе Рисаль
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1963

В романе известного филиппинского писателя Хосе Рисаля (1861­–1896) «Не прикасайся ко мне» повествуется о владычестве испанцев на Филиппинах, о трагической судьбе филиппинского народа, изнемогающего под игом испанских колонизаторов и католической церкви.

Судьба главного героя романа — Крисостомо Ибарры — во многом повторяет жизнь самого автора — Хосе Рисаля, национального героя Филиппин.

---

На следующий день пастухи нашли Тасио мертвым на пороге его одинокого жилища.

LIX. Патриотизм и личные интересы

Секретное сообщение о происшествии было передано по телеграфу в Манилу, а тридцать шесть часов спустя, уснастив его множеством таинственных намеков и неменьшим числом угроз, газеты напечатали это известие, раздутое, исправленное и искаженное цензурой. В то же время по монастырям распространялись разные слухи, которые быстро подхватывались, передавались из уст в уста и вселяли ужас в людей. Событие приукрашивалось на все лады, и каждый верил рассказам в той степени, в какой дошедшая до него версия отвечала или противоречила его склонностям и образу мыслей.

Общественное спокойствие на первый взгляд не было нарушено, по крайней мере внешне, но домашние очаги уподобились водоемам, поверхность которых кажется зеркально гладкой, а на дне кишат, шныряют и преследуют друг друга безмолвные рыбы. Кресты, ордена, галуны, посты, звания, титулы, власть, влияние бабочками в дожде золотых монет замелькали перед глазами одних. Но для других собирались на горизонте темные тучи, на их свинцово-сером фоне рисовались черные силуэты решеток, цепей и даже зловещая перекладина виселицы. Повсюду, казалось, слышались допросы, приговоры, крики пытаемых; Марианские острова[177] и Багумбаян являлись взорам многих, подернутые рваной и окровавленной пеленой; в мутной воде смешались рыбаки и рыбы. Року было угодно изобразить это событие в воображении манильцев каким-то китайским веером: одна сторона — сплошь черная, другая — позолоченная, яркая, с птицами и цветами.

В монастырях царило страшное волнение. То и дело закладывались экипажи, приезжали священнослужители из провинций, устраивались тайные совещания. Монахи являлись во дворцы, чтобы предложить помощь «правительству, которому грозит страшная опасность». Снова заговорили о кометах, вещих снах, предсказаниях и т. д.

— Споемте «Te Deum! Те Deum!»[178], — говорил монах в одном монастыре. — На этот раз никто не будет обойден! Велика милость господа бога, показавшего всем именно сейчас, в наше грешное время, чего мы стоим!

— Этот маленький урок заставит генерала «Зловещего»[179] прикусить губу, — отвечал другой.

— Что стало бы с ним без наших орденов?

— И дабы лучше отпраздновать сие торжество, пусть за дело возьмутся брат повар и эконом! Будем пировать три дня подряд!

— Аминь! Аминь! Да здравствует отец Сальви! Ура!

В другом монастыре говорили иначе.

— Видите? Он — ученик иезуитов; из Атенео выходят одни флибустьеры! — заметил один монах.

— И безбожники.

— Я давно повторяю: иезуиты губят страну, портят молодежь, но их терпят, ибо они рисуют какие-то крючки на бумаге, землетрясения предсказывают.

— Одному господу ведомо, как они это делают!

— Так-то оно так, а попробуйте их тронуть! Когда все вокруг шатается и почва колеблется под ногами, кто еще будет чертить каракули? Только отец Секки…[180].

И они презрительно усмехнулись.

— Ну, а ураганы? А багио? — иронически спросил другой. — Это ли не чудеса?

— Любой рыбак их предскажет!

— Да, если у власти — дурак… Скажи мне, что у тебя в голове, и я скажу, какие у тебя лапы! Вот увидите, рука руку моет: газеты чуть ли не вымаливают митру для отца Сальви.

— И он ее получит! Он ее выцарапает!

— Вы так думаете?

— Еще бы! Теперь митру за любую чепуху дают. Я знаю одного, кому она досталась за меньшие заслуги: сочинил какую-то дурацкую книжонку, доказал, что индейцы ни к чему иному, кроме ремесла, не способны… Одни избитые фразы!

— Что правда, то правда! Такие несправедливости только вредят религии! — воскликнул другой. — Если бы митры имели глаза и могли видеть, на чьи черепа…

— Если бы митры были как природа… — прогнусавил третий. — Natura abhorret vacuum…[181]

— Потому они и прирастают к таким головам: их притягивает пустота! — заметил еще кто-то.

Это и многое другое говорилось в монастырях, но мы избавим наших читателей от прочих комментариев, политических, философских или просто пикантных. Мы лучше поведем читателя в дом частного лица, и так как в Маниле у нас мало знакомых, пойдем к капитану Тинонгу, гостеприимному человеку, который так настойчиво просил Ибарру почтить его дом своим присутствием.

В обширном, богато обставленном зале собственного дома в Тондо собралось все семейство капитана Тинонга. Убитый горем хозяин сидел в глубоком кресле, растерянно потирая лоб и затылок, а его жена, капитанша Тинонг, плакала и поучала мужа в присутствии двух дочек, которые слушали, забившись в угол, неподвижные, ошеломленные, немые.

— Ай, пресвятая дева де Антиполо! — кричала женщина. — Ай, пресвятая дева дель Росарио и де ла Корреа! Ай-яй-яй! Пречистая дева де Новаличес!

— Мама! — укоризненно прошептала младшая дочь.

— Я тебе говорила! — продолжала мать назидательным тоном. — Я тебе говорила! Ай, пресвятая дева дель Кармен, ай!

— Но ты же мне ничего не говорила! — осмелился возразить капитан Тинонг плачущим голосом. — Напротив, ты мне говорила, что хорошо бы почаще бывать у Тьяго и поддерживать с ним дружбу, потому что… потому что он богат… И ты мне говорила…

— Что? Что я тебе говорила? Я тебе этого не говорила, я тебе ничего не говорила! Ах, если бы ты меня слушал!

— Теперь ты все сваливаешь на меня! — с горечью возразил он, хлопнув ладонью по подлокотнику кресла. — Разве ты мне не говорила, что я правильно сделал, что пригласил его отобедать с нами, потому что он богат… Ты же говорила, что мы должны завязывать дружбу только с богатыми? Охо-хо!

— Да, я говорила тебе так, потому что… потому что уже нечего было делать: ты только и знал, что восхвалял его; дон Ибарра тут, дон Ибарра там, дон Ибарра на каждом слове. Боже мой! И я тебе вовсе не советовала встречаться и говорить с ним тогда, на вечере у капитана Тьяго; этого ты не можешь отрицать.

— Я случайно узнал, что он там будет.

— А ты должен был заранее знать об этом!

— Каким образом? Я ведь не был даже знаком с ним!

— А ты должен был с ним познакомиться!

— Но, Тинанг, я там впервые увидел его и услыхал о нем!

— А ты должен был раньше видеть его и слышать о нем! На то ты мужчина и носишь штаны и читаешь «Вестник Манилы»![182] — невозмутимо отпарировала супруга, бросив на него устрашающий взгляд.

Капитан Тинонг не нашелся что ответить. Капитанша Тинонг, не удовлетворенная победой, решила вконец уничтожить супруга и приблизилась к нему со сжатыми кулаками.

— Для того ли я трудилась все годы, на всем экономила, чтобы ты из-за своей дурости пустил по ветру плоды моих трудов? — накинулась она на мужа. — Теперь вот придут, чтоб отправить тебя в ссылку, отберут все наше добро, как у жены того… Ох, если бы я была мужчиной!..

И, видя, что муж опустил голову, снова принялась всхлипывать, повторяя:

— Ох, если бы я была мужчиной, если бы я была мужчиной!

— Ну, а если бы ты была мужчиной, — спросил наконец муж, задетый за живое, — что бы ты сделала?

— Что? Я… я… я сегодня же пошла бы к генерал-губернатору и заявила, что хочу драться с мятежниками! Сию же минуту!

— А ты не читала, что сообщает «Вестник»? Почитай-ка! «Подлый и грязный заговор раскрыт, восстание подавлено энергично и беспощадно, и вскоре мятежные враги родины и их сообщники испытают на себе всю тяжесть и суровость закона…» Видишь? Мятеж был да сплыл.

— Неважно, ты должен явиться, как это сделали люди в семьдесят втором году, и они спаслись[183].

— Да-да! Так же поступил и отец Бург…[184].

Но ему не удалось закончить — подскочила жена и зажала ему рот.

— С ума сошел! Произнеси это имя, и завтра же тебя повесят в Багумбаяне! Разве не знаешь, что достаточно назвать его вслух, чтобы тебя казнили без всякого следствия? Не знаешь? Скажи!

Если бы капитан Тинонг и захотел ответить, он бы не смог: жена, упершись головой в спинку кресла, обеими руками зажимала ему рот, и бедняга, наверное, совсем бы задохся, не появись в этот момент новое лицо.

Это был его кузен, дон Примитиво, тот, что знал наизусть «Amat», элегантно одетый человек лет сорока, довольно полный, с брюшком.

— Quid video? — воскликнул он, входя. — Что случилось? Quare?[185]

— Ох, кузен! — вскричала женщина, с плачем бросившись ему навстречу. — Это я тебя позвала, я не знаю, что с нами будет… Что ты посоветуешь? Скажи нам, ты ведь учил латынь и знаешь, как поступать…

— Но скажите прежде quid quaeritis? Nihil est in intellectu quod prius non fuerit in sensu; nihil volitum quin praecognitum[186]. — И он спокойно сел.

Латинские фразы подействовали как успокоительное лекарство; супруги перестали лить слезы и подошли ближе, глядя ему в рот и ожидая совета, подобно грекам, чаявшим некогда услышать от оракула спасительные слова, которые должны были освободить их от персидских завоевателей.