Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне

• Название: Не прикасайся ко мне
• Автор: Хосе Рисаль
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1963

В романе известного филиппинского писателя Хосе Рисаля (1861­–1896) «Не прикасайся ко мне» повествуется о владычестве испанцев на Филиппинах, о трагической судьбе филиппинского народа, изнемогающего под игом испанских колонизаторов и католической церкви.

Судьба главного героя романа — Крисостомо Ибарры — во многом повторяет жизнь самого автора — Хосе Рисаля, национального героя Филиппин.

---

— И одно это препятствие вас навсегда обескуражило? Так вы потом и жили?

— Ох, если бы горький опыт меня научил! — ответил учитель. — Тогда мои злоключения на этом закончились бы! Правда, с тех пор я возненавидел мою профессию. Я задумал поискать себе другое занятие, по примеру моего предшественника. Ведь работа, которую выполняешь со стыдом и отвращением, превращается в пытку, а школа ежедневно напоминала мне о моем позорном положении. Я пережил много тяжелых часов. Но что делать? Я не мог огорчить мать, я должен был уверять ее, что те три года, которые она провела в лишениях, чтобы дать мне образование, принесли мне счастье. Надо было убедить ее, что профессия моя почетна, что труд учителя приятен и путь мой усыпан цветами, что в городе меня почитают и окружают вниманием. Если бы я поступил с ней иначе, то, не став от этого счастливей, я лишь сделал бы несчастной еще и ее, а это было бы поступком не только жестоким, но и грешным. Так я остался на своем месте и, не желая все же сдаваться, попробовал продолжать борьбу.

Школьный учитель сделал короткую паузу.

— После того как меня так грубо оскорбили, я внимательнее присмотрелся к себе и увидел, что в самом деле многого еще не знаю. Дни и ночи стал я проводить за изучением испанского языка и других предметов, которые обязан был знать. Старик философ дал мне кое-какие книги. Я читал все, что мог достать, и размышлял над прочитанным. Познакомившись со многими новыми идеями, я изменил свои взгляды на некоторые вещи, теперь они предстали предо мной в новом свете. Бесспорные прежде истины оказались заблуждением, а то, что я считал заблуждением, стало истиной. Например, побои, без которых с незапамятных времен не мыслилась школа и которые раньше я сам считал наилучшим способом заставить детей учиться. По крайней мере, так нам всегда внушали. Я понял, что побои не только не способствуют развитию ребенка, но даже вредят. Я убедился, что невозможно взывать к разуму, держа в руках линейку или розги. Страх мешает сосредоточиться даже самому толковому ученику, пагубно действует на живое воображение ребенка, более впечатлительного, чем взрослые. Мозг лучше постигает науку, если всюду царит спокойствие — и извне и внутри, — если душа свободна от тревог, если дети в хорошем настроении. Я решил, что прежде всего в них надо вселить уверенность в своих силах, уважение к самим себе. Я понял также, что ежедневное зрелище истязаний убивает в сердце милосердие и гасит огонек человеческого достоинства, этот мощный рычаг прогресса. С ними вместе дети теряют и способность стыдиться, возродить которую очень трудно. Я заметил, что побитый ребенок утешается тем, что остальных тоже бьют, и радостно смеется, заслышав плач наказанных; а тот, кому поручают сечь товарищей, хоть вначале и делает это с отвращением, потом привыкает и даже находит удовольствие в своей печальной обязанности. Прошлое внушало мне ужас, я хотел спасти настоящее, изменив прежнюю систему. Мне хотелось, чтобы учиться стало приятно и интересно, чтобы учебник был не мрачной, залитой детскими слезами книжкой, а другом, раскрывающим перед детьми чудесные тайны, чтобы школа была не обителью страданий, а источником разума. Поэтому я решительно отменил порку, отнес домой розги и постарался заменить их соревнованием, привить детям чувство собственного достоинства. Бывало, я бранил их за лень, но никогда не упрекал в отсутствии способностей. Я внушал детям веру в свои силы и всегда стремился убедить их в том, что они значительно умнее, чем были на самом деле. Веру эту ученики старались оправдать во что бы то ни стало. Ведь известно, что доверие может вдохновить человека на подвиг. Поначалу, однако, казалось, что новый метод непригоден: многие перестали ходить на занятия; но я не оставил свою мечту и вскоре заметил, что иное отношение к детям постепенно завоевывало их сердца. Учеников в классе прибавилось, а тот, кого хвалили в присутствии всех, на следующий день выучивал вдвое больше. По городу пошла молва, что я не секу детей. Меня вызвал священник, и я, страшась повторения прежней сцены, холодно приветствовал его по-тагальски. На сей раз он разговаривал со мной очень серьезно. Он сказал мне, что я порчу детей, что зря теряю время, что не выполняю свой долг, что отец, забывающий о палке, враг своему ребенку, как учит Писание, что нет ученья без мученья, и так далее и тому подобное. Он привел дюжину пословиц из эпохи варварства, будто любое изречение наших предков бесспорная истина. В таком случае нам надо было бы уверовать в существование чудовищ, изображениями которых они украшали свои дворцы и храмы. В конце концов он посоветовал мне вести себя разумно и вернуться к прежней системе. Если же я буду упорствовать, он, мол, донесет на меня алькальду. Беды мои на этом не кончились. Несколько дней спустя к монастырю явились родители учеников, и я должен был призвать на помощь всю свою выдержку и терпение. Они начали с того, что напомнили мне о старых временах, когда школьные учителя были люди с характером и вели преподавание так, как когда-то преподавали их предки. «Это были знатоки своего дела! — говорили родители. — Они били так, что кривое дерево и то выпрямится. Не мальчишки какие-нибудь, а умудренные опытом старцы, седовласые и суровые! Дон Каталино, основатель школы, король среди учителей, никогда не давал меньше двадцати пяти палок, а потому из его учеников и вышли ученые люди и священнослужители. Эх, старики-то знали толк во всем лучше, чем мы, да, сеньор, лучше, чем мы». Другие не довольствовались грубыми намеками, они прямо заявили, что, если я буду стоять на своем, дети ничему не научатся и они будут вынуждены забрать их из школы. Увещевать их было бесполезно: они не слишком доверяли молодому учителю. Дорого бы я заплатил за то, чтобы иметь седые волосы! Они приводили в пример и священника, и того, и сего, и даже самих себя, уверяя, что, если бы учителя их не били, они остались бы круглыми невеждами. Дружелюбие, с каким говорили со мной некоторые из них, отчасти смягчило горечь моего разочарования.

Мне пришлось отказаться от новых методов, которые после тяжких трудов начали давать плоды. Отчаявшись, принес я на следующий день в школу розги и приступил к выполнению своих варварских обязанностей. Прежнего взаимного доверия как не бывало, снова заволокло печалью ясные глаза детей, уже успевших полюбить меня: ведь они составляли все мое общество, были единственными моими друзьями. Я старался пороть их как можно реже и легче, однако всякий раз, как дети испытывали на себе силу розог, они чувствовали себя оскорбленными, униженными и горько плакали. Душа моя разрывалась на части, и хотя я негодовал и сетовал на тупость их родителей, я все же не мог вымещать злобу на этих невинных жертвах отеческой заботы. Их слезы жгли мне сердце, и вот однажды я покинул класс раньше времени и пошел домой поплакать там в одиночестве… Вас, наверное, удивляет моя чувствительность, но, окажись вы на моем месте, вы бы поняли меня. Старый дон Анастасио сказал мне: «Родители желают порки? Так почему вы их не выпороли?» Одним словом, от всего этого я слег в постель.

Ибарра слушал с задумчивым видом.

— Едва мне стало лучше, я вернулся в школу и увидел, что число учеников сократилось в пять раз. Лучшие из них ушли после введения старых методов, а из оставшихся многие приходили в школу лишь для того, чтобы избежать домашней работы. Никто мне не обрадовался, не поздравил с выздоровлением, — им было все равно, здоров я или нет. Они, может быть, даже предпочитали, чтобы я продолжал хворать, ибо мой заместитель, хотя и порол их больше, зато часто пропускал занятия. Те ученики, которых родители заставляли ходить в школу, нередко прогуливали уроки. Отцы обвиняли меня в том, что я их избаловал, и осыпали упреками. Правда, один из мальчиков, сын крестьянки, навещавшей меня во время болезни, не вернулся в школу из-за того, что сделался служкой, а отец эконом говорит, что служкам нечего делать в школе, они там только распускаются.

— Так вы и покорились своей участи вместе с учениками? — спросил Ибарра.

— А что было делать? — ответил тот. — Однако во время моей болезни произошли большие перемены. У нас сменился священник. В меня вселилась новая надежда, и я решил еще раз попытаться сделать так, чтобы ученики не теряли даром время и получали от школы хоть что-нибудь вместе с побоями. Пусть эти мучения по крайней мере не будут напрасны, думал я. Любить меня они уже не могли, но мне хотелось передать им какие-нибудь знания, чтобы потом они меня вспоминали с меньшей горечью. Вы ведь знаете, что в большинстве школ учатся по книгам, написанным на испанском языке, за исключением тагальского катехизиса, — это уж зависит от того, к какому религиозному ордену принадлежит священник. Из этих испанских книг — молитвенников, собраний гимнов, катехизиса отца Астете[92] — дети способны почерпнуть столько же благочестия, сколько из книг еретических. Объяснять их содержание по-испански или переводить все эти книги на тагальский невозможно; вот я и попытался постепенно заменить их короткими отрывками из полезных произведений, написанных по-тагальски, таких, как «Трактат о хороших манерах» Ортенсио и Фелисы или некоторые руководства по сельскому хозяйству. Иногда я сам переводил небольшие сочинения, например «Историю Филиппин» отца Барранеры, и затем диктовал их детям вместе с моими комментариями. Карт для преподавания географии у меня не было, и я срисовал карту нашей провинции, виденную мной как-то в столице; с помощью этой копии и черепков, разложенных на земле, я попытался дать детям какое-то представление о нашей стране. На сей раз переполошились матери; отцы ограничились усмешками, считая это одной из моих причуд. Меня вызвал к себе новый священник. Он, правда, не бранил меня, но сказал, что в первую очередь я обязан заботиться о религии, и прежде, чем учиться всем этим вещам, дети должны показать на экзамене, что знают на память церковные службы и катехизис христианской доктрины.