Олег Смирнов - Неизбежность (Дилогия - 2)

• Название: Неизбежность (Дилогия - 2)
• Автор: Олег Смирнов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Танковую лавину трудно будет остановить. В общем, эту идею он кладет в основу своего решения на наступление Забайкальского фронта и надеется: Ставка одобрит его. Но это - в свой черед.

Сейчас же - о сосредоточении советских и монгольских войск.

6

Мне снилось: я в нижней рубахе и кальсонах, чистых, наглаженных, и Трушин в таком же белье и все другие, кого не узнаю, - идем в исподнем, идем походным строем. Беззвучно, невесомо. Как будто бесплотные. И вне времени, вне пространства.

Потом, когда проснулся и с тяжелой, дурной головой зашагал во главе ротной колонны, не покидало неприятное ощущение, оставался какой-то неприятный осадок: неладное нечто, не сулящее добра нечто привиделось во сне. Еще в детстве мама растолковывала: еслн приснится, что ты в белом, к болезни. Что ж, выходит, все они заболеют - Глушков, Трушин и прочие? И весьма странно, что приснилось: одетые в белоснежное исподнее, они идут в походном строю. Нехороший все-таки сон...

Но солнце пекло, но жара давила и гнула, но жажда душила - словно чьи-то горячие беспощадные пальцы стискивали горло, - и постепенно сон отходил, мерк, как бы заволакивался степным маревом. Голова была по-прежнему дурная, однако уже не с короткого, неосвежающего спанья, а от жары; мысли, хоть и вялые, тягучие, были уже далеки от приснившегося: что там нереальное чистехонькое, разглаженное бельишко, когда натуральное вот оно, просолилось, провоняло потищем! Кажется отчего-то, что и солдатские слова солоны от пота, пахнут потом. Долетают обрывки разговоров:

- Земли тут бедные. Да и поливать чем? Воды нет. Бахчи не будет, виноградника не будет. - Это Геворк Погосян, садовод, виноградарь, житель благословенной Араратской долины.

Прав он, почвы не шибко богатые: то суглинок, то песок, и везде камни и камешки. Чуть ветер - мельчайшие из них поднимаются в воздух, летят вместе с желто-серой пылью. Береги глаза, это Глушков уяснил с первых часов пребывания на монгольской земле. Сам уяснил и солдатам вдалбливал. Окосеешь, как целиться будешь? Кстати, и оружие береги.

- Землица, скажем прямо, не то что у товарища лейтенанта на Дону. Или где-нибудь на Кубани. - Голос Толи Кулагина, тоже специалист по сельскому хозяйству, полевод, звепьевой, шишка на ровном месте. - Ее, землицу-то, удобрять надоть. Минеральными удобрениями, а также, извиняюсь, дерьмом. Гляньте, сколь в степях засохших коровьих блинов да конских яблок. Зазря удобрения пропадают...

- У нас в Сибири на сильном морозе бывает: лошадь только что выбросила из себя яблоки, так они сразу подскакивают. Как резиновые, как живые! С морозу! - Свиридов.

- Конского и коровьего дерьма везде очень много, Кулагин правильно говорит. Сколько б кизяка можно изготовить! Целую зиму топить, две зимы, три зимы топить! - Это Рахматуллаев Шараф.

Головастиков говорит:

- А какие землячки за кордопом? То есть в Китае?

Ответствует всезнайка Вадик Нестеров:

- Богатейшие! Плодороднейшие! Особенно в речных долинах...

- А живут китайцы бедно, прямо-таки нищенски, - говорит другой энциклопедист, Яша Востриков. - Феодализм, помещики, кулаки, иностранные капиталисты... Десятилетиями грабят трудовой люд... А японские захватчики? Они зверствуют, как немецкие фашисты! Жгут, расстреливают, насилуют...

- Вах, шайтаны! - От гнева у Рахматуллаева краснеют лицо, шея, хрящеватые, без мочек уши. - Эксплуататоры! Агрессоры! Сосут соки из парода. Издеваются!

- Вы мне скажите, - говорит Свиридов, - мы освободим Китай? Освободим. А не придет ли кто заместо японцев? Какой другой оккупант. Когда мы уйдем...

- Иль так-то не обернется - власть получат не трудящиеся массы, а буржуазные паразиты? - Это Драчев.

- Не должно быть! - авторитетно заявляет Микола Симоненко. - Для чего ж мы идем туда?

Погосяы покачивает массивной, львиной головой:

- Конечно... Да все же...

- И не сомневайся, Геворк! - Симоненко непререкаемо рубит воздух ладонью. - Освободим Китай, Корею и прочие порабощенные государства, а уж народ там разберется, что к чему!

- Не околпачили бы народ...

- Не околпачат!

Я посмотрел на часы. Что за чертовщина! Стрелки показывают одиннадцать, а ведь уже топаем не меньше часа, значит, должно быть что-то около двенадцати: марш начался ровно в одиннадцать.

Выходит, стояли? Поднес к уху. Тикают. Или только что затикали, а до этого стояли? Ох, дареные французские! До чего коварные, канальи! Подведут когда-нибудь крепко. Спасибо, подошел Трушин. Я справился у него о времени. Он глянул на свои:

- Двенадцать ноль-ноль.

Не говоря худого слова, я перевел стрелки на своих французских. Зашагали молча, плечом к плечу. Солнце шпарит все круче.

Пыль, жажда. Колодцев не видать, но где-то ж они имеются. Пыль залепляет глаза, рот, нос, хотя мы видим, как по-пному идут теперь машины: не растянуты, а близко друг к другу, не в линию, а уступами - так, чтоб едущие на задних машинах не глотали пылюку, поднятую передними. Все это распрекрасно, но мы-то покуда не в кузовах, мы-то на грешной земле, вымериваем ее своими ножками. Скорей бы и нам на колеса, ведь обещали же подбросить на сколько-то километров. Люди идут, понурившись, редко кто разговаривает, говоруны выдохлись. А моторы гудят и ревут неумолчно, земля дрожит от железного топота. Великий покой этой великой полупустыни нарушен. Война не любит, чтоб был покой...

- Раздолбаем Японию - клянусь, настрогаю кучу ребятишек, - сказал вдруг Трушин.

Я посмотрел на него. Что увидел? Да обычного Федю Трушина, лицо как лицо. Шутит, всерьез? Не поймешь. Иногда напускает на себя манеру так вот говорить, что не разберешь: шуткует ли, серьезно ли? Да и к перескокам в разговоре можно бы попривыкнуть: то об одном, а глядь, уже про другое заворачивает. Я и сам, признаться, перескакиваю...

- Штук пять ребятишек сработаю, как минимум! - продолжал он. - Даром, что ль, такие войны прошел.

- Гони уж до десятка. Жена будет мать-героиня, а ты отецгерой. Жми, Федюня.

Впервые назвал его Федюней - показалось: несуразно, коряво, обидно для Трушина, и вообще произнес нечто плоское про отца-героя, но Трушин засмеялся. Смех его был, однако, какой-то ненатуральный, будто Федор понуждал себя смеяться, будто нехотя обнаруживал щербатинку. И странный был смех - начинается мощно: хэ-хэ, а кончается слабо, тоненько: хе-хе.

- Даешь, Петюня! - Он плотно сжал губы.

А вот лицо не как лицо - явно обиженное: нижнюю губу отвесил, скривился, во взоре мировая скорбь. А-а, понятно: сержант Черкасов, командир отделения в третьем взводе. Причина его обиды: не сделали помкомвзвода, другого отделенного утвердили, - предложил комвзвода-3. Уважительная причина у Черкасова? Не усмехайся, Глушков: когда тебя не утверждали ротным, ты так же переживал, заспал, что ли, свои обиды? Не заспал, но после понял: не стоит переживать. В гуще солдатских тел раздалось, как вытолкнутое из этой гущи: "Ах ты, дешевка!" - "А ты дерьмо в траве!" - и сержант Черкасов, еще более скривившись, сказал с тоскливой строгостью:

- Отставить руготню!

Вот ведь как ранило человека! Казалось бы, что такое помкомвзвода? Да такой же отделенный, в сущности, права те же самые.

А Черкасов переживает, задето самолюбие. Отделенный он нормальный, не хуже и не лучше прочих. Я согласился бы и с его кандидатурой, но взводному видней. Своим взводным, толковым, надежным хлопцам, я доверяю, на офицерских должностях они смотрятся. Ни опытом, ни знаниями не уступают лейтенантам, которых иногда присылали на взводы. С этими лейтенантами беда форменная! Пришлют (старших сержантов, естественно, возвращают на отделения), а вскорости кого ранит или убьет, кто просто заболеет - и старшие сержанты сызнова становятся взводными. Непотопляемые сержанты, а прибывающим лейтенантам, ну, не везло. Короче: так до сих пор старшие сержанты и заправляют у меня взводами, и я ими доволен. А сержант Черкасов в роте после штурма Кенигсберга, точней - после госпиталя. Им я тоже доволен. Только зря переживает: пройдет война, воротится на гражданку, не вечно же сержантом быть. Говорю об этом Трушину. Он отвечает:

- С Черкасовым сложно. У пего в Красноярске на вокзале встречка была... нервишки могут и не выдержать.

- Что за встреча?

- Тише ты! Ротный, а не в курсе.

- Расскажи!

- Потом. А к Черкасову будь повнимательней. После Красноярска он сильно переживает...

После Красноярска? Да что ж там была за встреча? А я-то думал: переживает из-за того, что не назначили помощником командира взвода. Хотя, наверное, и это есть.

Вскоре Трушин до конца просветил меня. Мы шли рядом, и, хотя говорить было трудновато, Федор все-таки рассказывал - прямо в ухо. В его изложении это выглядело приблизительно так (некоторые детали я дорисовал в своем богатом воображении).

Красноярск! Владислав Черкасов с дружками на перроне, недалеко от своей теплушки. Побледневший от волнения, он всматривается в разношерстную толпу, ждет кого-то, дружок спрашивает: