Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

• Название: Благую весть принёс я вам
• Автор: Вадим Волобуев
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

Из чёрно-серой холодной мути, лоснисто мерцая вороными боками, вышла осёдланная лошадь. За ней на постромках волоклось истерзанное тело. Сполох узнал кобылу - это была одна из тех, что подарил ему Головня.

- Тяга, - негромко позвал он её. - Иди сюда, девочка.

Лошадь навострила уши и фыркнула, переступая на месте.

- Не узнаешь хозяина?

За спиной Сполоха раздавались возгласы и громкое кряхтение, охотники помогали отставшим товарищам взобраться на холм.

Рядом возник Хворост. Выдохнул:

- О богиня... Это ж наш, Рычаговский. Дровяник, ты живой там?

Тело не пошевелилось. Кобыла же, услыхав чужой голос, сделала шаг в сторону, не сводя с людей настороженного взгляда.

- Парни, гляньте, Дровяника принесло.

- Да ну? Где? Живой он?

Из серебристой мглы выплыли новые лица. Охотники всматривались в собрата.

- Кажись, мёртвый совсем. Дровяник, откликнись! Свои.

Один из подручных Сполоха ступил вперёд, и кобыла рванула прочь, таща мертвеца по искрящемуся чёрными бисеринками оленьему мху.

- Куда ж ты, Лёд тебя побери? - досадливо брякнул старик. - Эх, милая... - Он посмотрел на Сполоха. - Наши-то, может, живы ещё? Может, не до конца их... - голос его дрогнул.

Сполох всматривался вдаль. Смолистые капли разбивались о холодный металл ножа, зажатого в руке, и янтарно стекали по тускло переливающемуся лезвию.

Не говоря ни слова, он потрусил вперёд, всё более ускоряясь, и охотники, шлёпая голыми ступнями по раскисшей почве, устремились за ним.

Жилища тихо проседали под тяжёлыми струями, стыло дыша склизкими кострищами, разложенными возле каждого входа. Мокро чернели рёбра высоких плетней с поникшими стожками сена на них. Испуганно и жалко взирали с верхушек коновязей залитые водой лики Науки - словно лица утопленников со дна глубокого прозрачного ручья.

Шесты с приговорёнными - как длинные костяные иглы, прошившие мокрую шкуру земли. Издали и не разглядишь. Только привязанные к ним тела висят в набухшем влагой воздухе, будто прибитые к незримым доскам.

Вокруг шестов - стойкий, несмываемый никакими ливнями, запах горелой плоти. Рычаговы, не сговариваясь, бросились к яме, в которой закопали баб, принялись лихорадочно расшвыривать руками сырую слипшуюся землю, вытаскивать измазанные грязью тела.

Сполох оторопело воззрился на обугленные тела Пепла и Заряники. Человек не мог этого сделать. Наверняка, это сотворили тёмные демоны, прихвостни Льда, а может, и сам Собиратель душ. Вспоминались услышанные в детстве рассказы матери о чудовищах из воздуха, нападающих исподтишка, об огнеплювах, сжигающих своим дыханием еретиков, о кожесдирателях, живьём глотающих людей. Воспоминание было слабым, едва ощутимым, и оттого особенно жутким.

Голоса Рычаговых вывели его из оцепенения.

- Всех умертвили, всех! Что ж это за род такой? Что за люди в нём? Безжалостные, кровожадные медведи, а не люди. Сволочи, отверженные богом. Проклятые на веки вечные...

И тут же грянул другой голос, надтреснутый и злобный:

- Сами напросились. Неча было путаться с Артамоновыми, подстилки Ледовые. Мы там горбатились, а они тут с хозяевами развлекались, лахудры. Туда им и дорога.

Сполох подскочил к повисшей в путах мачехе, разрезал ремни, которыми она была связана, и начал тормошить, опустив её на мокрую землю.

- Очнись! Жива? Жива?

Зольница не шевелилась. Привязанный рядом Кострец дёргал плечами, хрипло орал:

- Меня-то, меня-то, Сполох! Вызволи, дай перегрызть глотку этой суке...

Сполох и не посмотрел на него. Воткнутый в землю нож тонул в лиловой мути.

Наконец, мачеха дрогнула веками, открыла глаза. Лицо её распухло от укусов комарья и пылающего зноя, губы походили на растрескавшуюся глину. Она смотрела на Сполоха, морщась от бьющих в глаза струй, и не узнавала его. Он же, полный тревоги, говорил:

- Это я, Сполох. Сполох! Узнаёшь меня? Я пришёл за тобой. Пришёл покарать мерзавцев. Ты слышишь меня?

Она не отвечала, лишь скользила блуждающим взором по его лицу. Тогда он поднял её на руки и понёс. И опять ему в спину раздался сиплый голос:

- А я-то, Сполох? Неужто оставишь помирать?

Помощник вождя обернулся, кивнул на копошащихся в яме Рычаговых.

- Их проси. Не меня.

И холодная чёрная завесь сомкнулась за его спиной.

Озверелые, измазанные землёй и глиной с головы до ног, охотники вытаскивали из ямы тела Рычаговских баб. Хворост, потрясая руками, горестно завывал над ними:

- Нет больше сердца! Нет жалости. Убить и закопать - чтобы саму память развеять о подонках. Пусть души их стенают, голодные, в чертогах Льда, пусть могилы их зарастут пыреем, а потомки их не будут знать, какого они роду. Да проклянётся самое имя их!

Ему вторил Кострец, извиваясь в своих узах:

- Отвяжите меня, вы! Дайте мне зарыть её в землю. Клянусь Наукой и всеми духами - я брошу её тело в реку, а жилище спалю, чтоб и запаха не осталось от сумасшедшей бабы!

Глаза его белели неистово и яро в прорезях багрового, залитого чёрной водой, лица.

Хворост, устав слушать его вопли, вытащил торчавший в коричневой жиже нож Сполоха и разрезал ремни, которыми был связан охотник.

- Пойдём, брат. Общая беда у нас с тобой.

Тот даже не стал отвечать - выхватил у него нож и устремился к жилищу Рдяницы, бурча проклятия под нос. Хворост посмотрел ему вслед и возгласил, повернувшись к своим:

- Пришло время возмездия, братья. Выметем всю нечисть из становища. Отомстим за наших!

И отомстили. Гребнем прошлись по становищу. Горько аукнулась Артамоновым их верность Огню. Предав Науку и склонившись перед старым Богом, они страшились теперь убивать, а потому дрались на кулаках и швыряли в свирепых молодчиков всё, что попадалось под руку, не осмеливаясь пустить в ход ножи - до того запугала их Рдяница посмертными карами.

Рдяница же и пала первой - рухнула, обливаясь кровью, прямо на тело своего сына. Кострец не пощадил скорбевшую бабу: в ослеплении своём пренебрёг даже законом родства. Вонзил длинный Сполохов нож ей в живот и прорычал плотоядно:

- Вот тебе, тварь, за страдание моё.

Девчонок её, завизжавших точно раненые казарки, не тронул, хоть и подмывало вырубить всю поросль без остатка. Глянул на них, прижавшихся друг к другу, и будто холодной водой окатило. Вышел, покачиваясь, сел возле входа, воткнул нож рядом в размокшую, мягкую землю и уронил голову. Не было в нём никакого злорадства, только боль и стыд. А дождь бил по макушке, капал с русых косиц на висках, стекал по лицу, и непонятно уже было: то ли это дождь, то ли слёзы, впервые за многие-многие зимы оросившие глаза бывалого загонщика.

Ничего этого Сполох не видел. Он сидел в разгромленном жилище вождя над обезпамятевшей мачехой и твердил заклинания против духов болезни. От горя и тревоги позабыл все наставления вождя и по старой памяти шептал молитвы Огню. А перед глазами неотвязно стоял образ сожжённых Рдяницей людей и заляпанной грязью, почти утонувшей в коричневой луже Знойниковой сестры, лежавшей перед его сожжённым жилищем. Девку, девку-то за что? Твари, изуверы, любой кары для них будет мало. Бить, бить без снисхождения.

В жилище было темно, очаг давно потух, выгорев дотла, и разжечь его было нечем - огниво и кресало затерялись где-то в раскиданном повсюду хламе. Всё самое ценное и редкостное смутьяны, конечно же, выгребли. Возле входа валялась разломанная корзина из молодого тальника. Под ней виднелась деревянная статуэтка Науки без рук, с отколотым носом. Из-под шкуры выглядывал черенок берёзовой ложки. В кострище почему-то обнаружилось лиственничное коромысло к заячей ловушке. Прямо посреди жилища лежал кожаный кумысный мешок без горловинной втулки. С поперечной перекладины свешивалась махалка от комаров. Пол был усыпан обломками глиняной посуды.

Снаружи доносились вопли, ругательства и женские крики, иногда кто-нибудь из Рычаговых врывался в жилище, но, увидев молящегося над мачехой Сполоха, тут же выскакивал обратно.

Злобный дух, злобный дух!

Уйди прочь, пропади.

Не касайся ни рук, ни ног,

Ни головы, ни тела,

Ни волос, ни ногтей,

Ни нарт, ни одёжи.

Что моё - то моё.

Что твоё - то твоё.

Ты - от Льда, я - от Огня.

Да будет так!

Теперь и навсегда!

Так и повторял он, не видя ничего вокруг, кроме лежавшей перед ним мачехи. Даже о Знойнике, подруге сердца, забыл напрочь, хоть поначалу и колола тревожная мысль: как она там без него, промокшая, в окружении злокозненных баб? Не забьют её стервы? Всё выветрилось из головы, всякая мысль, кроме одной: "Живи! Только живи!". Впервые в жизни Сполох вдруг осознал: уйдёт она, и кто останется из близких? Сначала умерла мать, потом изгнали отца, теперь вот замучили мачеху... Не слишком ли? И сколько ещё испытаний приготовила ему судьба?

Отступите, уйдите, духи болезней!

Пропадите, испаритесь, улетите!

От сглаза и порчи,