Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

• Название: Благую весть принёс я вам
• Автор: Вадим Волобуев
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

- Нажуравишься, Костровик, не поскользнись. Ай, не прыгай!

Ей задорно отвечали:

- А если перепрыгну, поцелуешь?

Девки хихикали, пихались локтями, перешёптывались. Кричали:

- Чего ж не прыгаешь? Заробел?

Им было весело. Парни скакали через сани, румяные, довольные, хлопали в ладоши, кое-кто и кожух распахнул - бахвалился. Названный Костровиком разбежался - прыг! Задел ногой за полозья, хряпнулся носом в мох. Девки - в хохот, повалились друг на друга. А у того лицо смялось, в глазах - бешенство. Головня усмехнулся, вспомнив, как сам не так давно кочевряжился перед девками, заигрывая с Искрой. Не так давно? Кажется, в другой жизни.

Дальше начиналась Рычаговская часть становища: мужики резались в бабки возле длинных земляных жилищ, женщины заунывно пели у костров, вспоминая старое житьё-бытьё, дети, обвешавшись костями, хвастали друг перед другом вещами древних, которые их родители нашли в мёртвом месте.

- Зырь, "льдинка" без щербины...

- А у меня тянучка, глянь-ка!

- Изъян. Не видел, что ли?

- Коптишь, дубина.

В одном месте парни плясали вокруг костра, слаженно двигая руками и ногами, издавая загонщицкие кличи и хлопая в ладоши. Какая-то баба умывала над кадкой хнычущую девочку - держала её одной рукой, а другой нагибала к тёмной воде, возила мокрой ладонью по лицу. Та отфыркивалась и ныла, пихала мать в плечо. Баба покрикивала на неё, слегка подбрасывая, когда та съезжала с потной руки. Тихо звякали костяные и железные обереги, серебряными крючками прицепленные к набедренной повязке. Вокруг жилища со смехом носились дети, кидались друг в друга комьями земли и угольями.

Пройдя Рычаговскую часть, вождь вышел к краю холма и заскользил вниз по склону, путаясь ногами в переплетениях стелящихся по земле гибких ветвей. Чёрная полоса реки масляно замерцала в полумраке, зияя прорехами плывущих льдин. Вереница костров наверху головёшками впивалась в небо. Справа, на том берегу, тянулась лощина, в глубине которой, скрытый грязным оплывающим снегом, грохотал каменистый ручей, вдоль которого рос густой лозняк. Слева речной берег стремительно поднимался, превращаясь в глинистый овраг, вдоль кромки которого изгибались, цепляясь за жизнь, уродливые ели и сосны. Вождь приблизился к жилищу и, чуть не угодив в выкопанную на пути ямину, тихо выругался. Затем, отряхнувшись, ступил внутрь.

В жилище густо пахло сушёной мятой, шиповником и невыделанной кожей. У входа темнела кадка с водой. Возле неё, словно муравьи вокруг матки, выстроились керамические горшки с зигзагообразным орнаментом, лыковые туески и деревянные лари с изящной резьбой. Виднелась сваленная повсюду одежда, с потолка свисал шерстяной мешок с кумысом. Возле очага девки-перестарки лепили из коричневой глины кринки, а у стены полубезумная старуха безостановочно бормотала заклинания.

Головня, как полагалось, толкнул ладонью мешок с кобыльим молоком, висевший на шесте (чтоб закисло скорее) - привязанные к нему серебряные подвески тонко звякнули, а по бусам прокатился перестук костяшек.

- Где Заряника?

- Там, - испуганно показали ему.

Головня обошёл потеснившихся девок, подступил к воткнутой в земляную стену лучине, чей слабый огонёк выхватывал из полумрака лежавшую на животе девчонку с задранным нательником. Возле неё, держа в левой руке плошку с рыбьим клеем, замерла конопатая Горивласа, младшая подружка Искры. Головня бросил взгляд на иссечённую спину девки, сжал кулаки.

- Будет жить?

Горивласа испуганно кивнула. Заряника медленно повернула к нему голову, губы её затряслись, по щеке стекла слеза.

- За что? - прошептала девчонка. - За что она меня так?

Ноги сами понесли Головню прочь. Ярость застила взор. Вихрем пронёсся он через становище, ворвался в свою шкурницу, схватил жену за руку и влепил ей пощёчину. Искра вскрикнула и упала на спину, а Головня подступил к ней, наклонился, заорав в лицо:

- Никогда! Никогда не смей! Слышишь?

Супруга закрылась ладонями, подтянула ноги к тугому животу, съежилась, чувствуя на себе пряный луковый дух, исходивший от мужа. Но быстро опомнилась, взвизгнула, отняв руки от лица:

- За потаскуху свою вступаешься? Ретивое взыграло? Хочешь с двумя жить по примеру отца моего? Куда тебе, убогому! Отца бабы любят, а тебя за что любить? Всем ты как кость в горле. Сгинешь - никто не заплачет...

Головня с размаху ударил её ещё раз. Забывшись, хлестал по щекам, нависая как волк над добычей. Рычал:

- Она свободна. Как ты и я. Забудь, кем была. Свободна! Втемяшь это себе в башку. Никто. Никогда. Не смеет. Бить. Свободного. Пока я. Не прикажу. Никто. Никогда.

Искра мотала головой и колотила кулаками по его груди, а он, не замечая этого, бил её снова и снова, совершенно потеряв рассудок от гнева.

Она кричала, задыхаясь от рыданий:

- Я знала, знала! Эта сучка тебе милее, чем я... Ты, выродок... Лупишь жену... мать своего ребёнка... наследника... ради этой паршивки... проклятой вертихвостки... Рычаговской ведьмы... Не стыдно тебе? Эй, люди, спасите! Спасите! Убивают!..

- Замолчи! Замолчи, дура! Язык выдеру!

Искра замолчала и недоверчиво уставилась на Головню. Оба они тяжело дышали, у Искры на щеках расползались красные пятна. Головня шмыгнул носом, отошёл к мешку с молоком, висевшему возле очага, развязал узкую горловину, начал пить, долго и жадно, как лошадь после перехода. Белые ручейки потекли по его бороде, закапали на ровдужную шкуру, расстеленную на полу. Жена смотрела на него, не произнося ни звука. Закончив пить, вождь опять связал жилами горловину мешка, затянул покрепче узел и прохрипел ей напоследок:

- Здесь я всё решаю. Без моего слова и комар не пискнет.

И уже выходя, бросил, словно клеймо поставил:

- Захочу - и тебя невольницей сделаю. Так-то вот.

Снаружи уже собралась толпа. Чуть не половина общины сбежалась на вопли. Голоса родичей глухо рокотали меж каменных стен древней постройки. Стоило Головне появиться, волнение опало и люди напряжённо воззрились на него, настороженные как мыши. Впереди всех, тревожно стискивая рукоять ножа на поясе, торчал Сполох, рядом с ним шушукались Рдяница с мужем, и тут же, скрестив ноги, сидела на растрескавшемся каменном полу бабка Варениха.

- Ну, чего собрались? - пробурчал Головня, зыркая волком.

По толпе пробежал шёпоток, люди замялись, старательно пряча глаза. Вождь опустил взор на бабку.

- Ты что ли людей созвала, корявая?

Та переполошилась.

- Да куда уж мне, милостивец! И так сижу тише воды - ниже травы, о смертушке всё думаю, твоими молитвами только и жива. Разве я девка какая - по стойбищу бегать, людей скликать? Это вон пускай молодые носятся, у них сил много, а мне уж отползать пора. Как пришла я к тебе, родной, так и сижу, с места не двигаюсь, боюсь пошевелиться, чтоб духов каких не разбудить. Они ведь духи-то - ой зловредные бывают! Бывало, дыхнёшь, а они уж тут как тут - на душу твою зарятся, пасти облизывают. Вот и сижу, заклятья творю, а люди идут и идут. Я уж сама у них спрашиваю: "Чего идёте-то? Чай, ни гостей, ни чужаков здесь нет". Молчат, только знай себе топчутся. Ну я и сижу, на речку посматриваю. Она, речка-то, ай как хороша об эту пору...

- Ладно, умолкни, старая. Башка от тебя трещит. А вы расходитесь. Нечего тут стоять.

- А Искра-то как? Жива-здорова? - осмелилась вопросить Рдяница.

- Жива, жива. И вам всем здоровья желает.

Не те это были слова, которые следовало сказать. За последнее время Головня напрочь отбил у своих охоту лезть в его жизнь, и теперь, допустив слабину, почувствовал, что настроение людей неуловимо поменялось. Уже сам вопрос Рдяницы был прикосновением к запретному, а уж неловкий ответ, беззубый и жалкий в сравнении с предыдущими речами, вдруг обнажил перед всеми его уязвимое место. Надо было как-то замять вырвавшиеся слова, показать людям силу, чтобы не подумали, будто он теряет хватку. И Головня рявкнул:

- Кто без моего позволения станет учинять собрание, тому башку с плеч. Так и знайте.

И люди заторопились, заспешили, разбредаясь в сумерках, и вскоре лишь бабка Варениха осталась сидеть на прежнем месте, будто и не слышала окрика вождя.

- А ты-то, старая, чего притулилась? Оглохла что ль? - спросил Головня.

- Пригрелась, сердешный. Ты уж не гони меня, дряхлую. Посижу, кости расслаблю, а там и поковыляю.

Головня шмыгнул носом и вернулся в жилище.

В бурлящем дыму покачивались костяные фигурки богов, привязанные к перекладине под острым потолком - багровый Огонь, белый Лёд, чёрные, коричневые и жёлтые духи здоровья и силы, угольноглазая Наука с волосами-ветками. Вождь поднял к ней глаза, произнёс, молитвенно сложив руки:

- Во имя Твоё, о великая богиня, собрались мы здесь. Да пошлёшь нам мудрый совет.

И все нестройно подхватили:

- Слава Тебе, о мудрая Наука!

Головня обозрел гостей, сказал, зачёрпывая горстью голубику из берёзового туеска: